Скажем так… это потребует умения ладить с людьми, но я убежден: тебе удастся убедить менеджеров, на которых ты постоянно жалуешься, поменять взгляд на некоторые вещи. Ты должен также добиться от них целой серии повышений.
— Повышений я не заслуживаю…
— Ты так говоришь, потому что не знаешь, как взяться за дело, но в ситуации нет ничего рокового. Знаешь что, если ситуация тебя совсем не устраивает, есть ведь возможность поменять работу. Знал бы ты, сколько людей недовольны своей работой, ворчат, но остаются на местах. Человек страшится перемен, всего нового и зачастую предпочтет остаться в привычной скорлупе, даже если ему там тошно, чем вылезти из этой скорлупы в незнакомую обстановку.
Вспомни Платонову пещеру! Платон описывает людей, родившихся в некоем подобии темного грота и никогда его не покидавших. Эта пещера и была их универсумом, пусть темным, но привычным, а следовательно — надежным. Они наотрез отказывались выйти наружу, потому что незнакомый мир казался им враждебным и опасным. И до сих пор они так и не смогли увидеть, что за пределами их пещеры лежит напоенный солнцем, прекрасный и свободный мир…
Нынче многие живут в Платоновой пещере, сами не отдавая себе в этом отчета. Они смертельно боятся всего нового и отвергают любые перемены, касающиеся их лично. У них есть идеи, мечты, проекты, но они никогда не могут их осуществить, парализованные безотчетным страхом. Их руки и ноги закованы в цепи, ключ от которых находится у них же самих. Цепи висят у них на шее, но они никогда их не снимут.
Я считаю, что жизнь состоит из постоянных перемен, она всегда в движении. И нет никакого смысла приковывать себя к status quo. Неподвижны только мертвецы… Все мы заинтересованы в том, чтобы не только меняться, но и менять, чтобы иметь возможность эволюционировать в нужном направлении.
Дюбре отпил солидный глоток бурбона и снова болтнул свой бокал, в котором весело сверкнули кусочки льда. Я глубоко вдохнул ароматный воздух, пришедший с улицы.
— По поводу перемен… я собрался осуществить одну, касающуюся только меня, но у меня все не получается. Я хочу бросить курить. Вы можете мне что-нибудь посоветовать?
— Смотря что. А скажи-ка мне, почему ты хочешь бросить?
— По тем же причинам, что и все: это свинство сжигает человека на медленном огне…
— Тогда что тебе мешает бросить?
— По совести сказать, мне это нравится. Трудно отказаться от того, что тебе приятно. Мне будет не хватать сигареты, особенно в моменты стресса: курево помогает обрести равновесие.
— Ладно. Тогда представь себе, что есть еще некое средство, гораздо приятнее и эффективнее при стрессе. И ты можешь им воспользоваться, когда захочешь. Представил?
— Представил.
— Тебе быстро удастся бросить курить в таких условиях?
— Ну… попытаюсь.
— Что-то неубедительно для ответа.
— Не знаю…
— Представь себе: у тебя есть магическое средство, которое может доставить удовольствие и снять стресс. А сигарета дает тебе что-нибудь еще?
— Э… нет, пожалуй.
— Так что же мешает бросить?
Я с успехом представил себе волшебное средство, дающее удовольствие и избавляющее от напряжения. Однако что-то меня печалило в отказе от сигареты. Но что? Что бы это могло быть? Я смутно чувствовал ответ и не мог его сформулировать. Понадобилось несколько мгновений, чтобы он всплыл в сознании, и я сразу понял, что он очевиден.
— Свобода.
— Свобода?
— Да, свобода. Даже если мне очень хочется покончить с курением, все равно надо мной довлеет общество, и у меня возникает ощущение, что, если я брошу курить, это будет не мой выбор.
— И ты потеряешь свободу?
— Да мне уже все уши прожужжали с этими сигаретами. Все мне говорят: «Ты должен бросить», и мне кажется, что, бросив, я поддамся давлению и подчинюсь чужой воле.
По лицу Дюбре пробежала улыбка.
— Хорошо, я оставлю тебе инструкцию. И ты, как обычно, будешь следовать ей, буква в букву.
Я почувствовал у себя за спиной движение воздуха и обернулся. Это Катрин приоткрыла дверь, чтобы войти в комнату. Она молча уселась в углу и коротко мне улыбнулась.
Вот тогда-то я и посмотрел вниз. На столе перед ней лежал большой серый блокнот, и на обложке я вверх ногами прочитал свою фамилию, написанную печатными буквами, черными чернилами и подчеркнутую быстрым, но аккуратным движением пера. Неужели Дюбре посвятил мне целый блокнот записей? Я сгорал от желания его прочесть. Что там, в нем? Список заданий, которые мне еще надлежит выполнить? Отчеты обо мне и наших беседах?
— Ладно, — сказал Дюбре, — подведем итог твоих достижений. Ты взялся проявлять несогласие, выражать свои соображения и пожелания, утверждаться среди других людей.
— В общих чертах — да.
— Теперь тебе надлежит, и это будет главным, научиться как следует общаться с людьми. Это очень важно. Мы не одни живем на свете. Мы поневоле все время взаимодействуем с другими, и в наших отношениях есть обратная связь. И нас далеко не все принимают с радостью. Чтобы это отношение было хорошим, чтобы нас ценили и уважали, надо научиться некоторым вещам.
Что-то мне в его рассуждениях не понравилось.
— Мне не хочется применять психотехники, чтобы общаться с людьми. Я хочу оставаться самим собой и ничего не говорить и не делать специально для улучшения качества общения.
Он вопросительно на меня посмотрел:
— Тогда почему ты согласился выучить язык?
— Не понял?
— Ну, ведь ты говоришь по-французски и по-английски, верно? Зачем ты выучил эти языки?
— Но это же другое дело…
— Почему? Ты ведь, когда родился, не говорил на этих языках… Ты их усвоил вместе со всеми их правилами и теперь пользуешься ими для общения. Разве у тебя возникает ощущение, что ты — это не ты, когда ты разговариваешь?
— Да нет, конечно.
— Ты в этом уверен? Почему ты не ограничиваешься жестами или не мычишь, чтобы тебя поняли? Ведь это более естественно…
— Но язык я выучил, когда был ребенком, это же большая разница.
— У тебя получается, что воспринятое в детстве составляет естественную часть нашего «я», а воспринятое в зрелом возрасте — искусственно, и, пользуясь этими навыками, мы перестаем быть самими собой?
— Не знаю. Но я не чувствую себя естественно, когда мне приходится делать то, что не пришло само собой, спонтанно.
— Хочешь, скажу тебе одну вещь?
— Какую?
— Ты являешь собой очередной пример сопротивления переменам. В этом и состоит отличие ребенка от взрослого: ребенок жаждет меняться, а взрослый делает все, чтобы уйти от перемен.
— Может быть.
— Хочешь, поделюсь с тобой одной мыслью?
Он слегка наклонился ко мне и сказал доверительным тоном:
— Когда человек теряет охоту к переменам, он начинает медленно умирать…
Я сглотнул набежавшую слюну.
Катрин закашлялась, за окном закричала какая-то птица, и крик был похож на издевательский смешок.
— Я понял одну скверную вещь, — продолжал Дюбре. — У большинства людей это неприятие перемен в поведении возникает в возрасте двадцати — двадцати пяти лет. Знаешь, чему биологически соответствует этот возраст?
— Нет.
— Это возраст, когда заканчивается развитие мозга.
— Но тогда охота к переменам исчезает не случайно. Наверное, это вполне естественно.
— Да, но на этом дело не заканчивается. Долгое время думали, что количество нейронов в организме необратимо сокращается вплоть до конца нашей жизни. Но совсем недавно было доказано, что они продолжают воспроизводиться и в зрелом возрасте.
— Вы мне подняли настроение, а то я уже начал себя чувствовать старичком…
— Точнее, процесс регенерации может начаться в зависимости от разных факторов, и среди них… обучение. Иными словами, если человек постоянно чему-то учится и эволюционирует, он не стареет. Тело и разум тесно связаны друг с другом. Хочешь пример?
— Хочу.
— По статистике Министерства здравоохранения, у большинства людей, вышедших на пенсию, резко ухудшается здоровье. Как по-твоему, почему?
Пока человек работает, он более или менее адаптируется, делая хотя бы маленький шажок вперед, и это не дает ему превратиться в развалину. Но как только он перестает работать, он перестает и делать усилия в этом направлении. И в результате закосневает в своих привычках. Это начало конца…
— Забавно…
— Чтобы оставаться в живых, надо оставаться внутри жизни, то есть быть все время в движении, все время меняться. Я знаю одну женщину, которая впервые села за фортепиано в возрасте восьмидесяти одного года. Невероятно! Всем известно, что, для того чтобы научиться играть, нужны годы занятий. А это означает, что в восемьдесят один год она сочла возможным и нужным потратить эти годы, чтобы освоить музыкальный инструмент. Я думаю, у нее есть все основания прожить еще очень долго.
Хочешь оставаться всю жизнь молодым — продолжай развиваться, учиться, делать открытия, не застывай ни в привычной обстановке, ни на мысли о том, что ты и так много сделал. Это лишает разум гибкости.
— А что вы мне посоветуете в плане общения?
Он посмотрел на меня с довольной улыбкой:
— Ладно, доверю тебе один секрет. Он тебе поможет находить контакт с любыми людьми, даже с представителями других культур. Находить контакт и вызывать у людей желание тебя слушать, говорить с тобой, уважать твою точку зрения, даже если она не совпадает с их позицией, и быть с тобой искренними.
Заманчивая перспектива…
Он взял со стола листок бумаги цвета слоновой кости, достал черную, сверкающую лаком авторучку и принялся что-то писать быстрым, размашистым почерком. Золотое перо резво побежало по бумаге. Закончив писать, он протянул листок мне. Еще не высохшие чернила поблескивали, словно бумага отказывалась впитывать тайну, которая ей не предназначалась.
Заключи в себя мир другого человека, и он откроется тебе.
Я прочел раз, другой и задумался. Несомненно, такая формулировка мне нравилась. В ней таилось какое-то магическое послание, смысл которого от меня пока ускользал.