— Алан!
Я обернулся.
— Вернись, я забыл дать тебе задание!
Я застыл на месте. Ну вот, увильнуть не удалось…
Я вернулся в замок, прошел за ним через холл, и холодный мрамор гулким эхом повторял наши шаги. Мы вошли в какую-то незнакомую комнату, по убранству напоминавшую помещение старинного английского клуба. Все стены, до самого украшенного лепниной потолка, были уставлены старинными книжными шкафами. Две люстры на двенадцать лампочек распространяли из-под абажуров цвета коньяка теплый, интимный свет, и драгоценные тома на полках выделялись более рельефно. Возле шкафов кое-где виднелись лесенки красного дерева. Паркет в версальском стиле почти полностью покрывали персидские ковры. Повсюду стояли низкие глубокие кресла, обитые темной кожей, и среди них два больших кресла для бриджа. У стены возвышался огромный диван в стиле честерфилд.
Дюбре взял какую-то толстую книгу. Катрин осталась стоять в дверном проеме, внимательно за нами наблюдая.
— Назови мне любое число от нуля до тысячи.
— Число? Зачем?
— Назови, говорю!
— Триста двадцать восемь.
— Триста двадцать восемь… Ага, посмотрим…
Он начал листать книгу, явно ища страницу с тем номером, что я назвал.
— Это здесь. Прекрасно. Теперь назови любое от нуля до двадцати.
— А что это вы делаете?
— Число называй!
— Двенадцать.
Я присмотрелся к книге. Это был словарь, и Дюбре водил по странице пальцем в поисках слова.
— Десять, одиннадцать, двенадцать. «Марионетка». Не так плохо. Тебе бы меньше повезло, если бы ты попал, к примеру, на наречие.
— Может, все-таки объясните, что все это значит?
— Все очень просто. Говоришь, у тебя на работе двое начальников?
— Ну да, непосредственный начальник и его босс, который часто напрямую вмешивается в наши дела.
— Прекрасно. Ты зайдешь к обоим по очереди. Повод для визита и для поддержания разговора найдешь сам. Твоя задача будет состоять в том, чтобы в ходе разговора вынудить обоих дважды произнести слово «марионетка».
— И для чего весь этот бред?
— И вот тебе непременное условие: ты не должен сам произносить это слово или указывать на фото или любой другой предмет, который его представляет.
— А зачем все это нужно?
— Желаю удачи!
Я наконец вышел из замка, задержавшись на крыльце, чтобы посмотреть на звезды. Для Парижа звезды — редкость: небо в ярком городском освещении всегда выглядит мутноватым.
Я был недоволен тем, что мне не разъяснили суть задания. Раньше я ворчал, поскольку от меня требовались немалые усилия, но я, по крайней мере, знал зачем. А тут я ничего не понимал… И потом, меня раздражала манера Дюбре не отвечать на вопросы, просто-напросто их игнорируя! Можно подумать, что, заимев мои обязательства, он не желал давать себе труд меня убедить. И когда в конце концов кончится эта игра? Конечно, он искренне хочет научить меня кое-чему, помочь продвинуться… Но меня все больше преследовало ощущение, что меня силком тащат по жизни, пусть и с благими намерениями. Да и были ли они, эти благие намерения? Наверняка, занимаясь мной, он преследовал какие-то свои цели. Но какие?
Мне на ум снова пришел блокнот. Несомненно, он целиком посвящен мне и содержит ответы на все мои вопросы… Он буквально кричал мне, что мое положение необычно и ненормально. Я не мог больше закрывать глаза на то, что мной так подробно заинтересовался совершенно незнакомый человек, который постоянно дает советы, что говорить, диктует, как себя вести… И все это только из-за странного соглашения, буквально вырванного у меня при ужасных обстоятельствах. По спине у меня пробежал холодок.
Жаль, что я не смог заглянуть в блокнот за те несколько минут, что Дюбре ходил за стульями. Вот ведь незадача! Я упустил возможность, которая больше может не представиться. Надо обязательно поискать еще возможность получить блокнот в руки. А что, если явиться в замок ночью? В такую жару окна наверняка оставят открытыми…
Внезапно какой-то металлический лязг отвлек меня от этих мыслей. Ко мне с оглушительным лаем бросился Сталин, волоча за собой тяжелую металлическую цепь. Как раз в тот миг, как она натянулась, я отпрыгнул в сторону и понял, что никогда не смогу прийти сюда ночью. Ночью он обретет свободу и будет безраздельно царить в парке.
Катрин устроилась на диване. Дюбре предложил ей «монтекристо»[7], но она, как обычно, отказалась.
— Ну и как ты его нашла? — спросил Дюбре, взяв машинку для обрезки сигар.
Глаза Катрин медленно скользнули на люстру. Она медлила с ответом, размышляя.
— Думаю, он в порядке, хотя под конец, кажется, немножко занервничал. Сказать по правде, я и сама не поняла смысла твоего последнего задания.
— Заставить начальников произносить слова, взятые наугад?
— Да.
Он чиркнул толстой спичкой и поднес сигару к пламени, слегка покручивая ее в пальцах и медленно двигая взад-вперед. В воздухе поплыли первые завитки дымка, и запах сигары смешался с необычным ароматом «монтекристо». Дюбре опустился в глубокое кресло, и мягкая кожа тихонько заскрипела, когда он клал ногу на ногу.
— Трудность Алана в том, что ему мало просто показать, как поступать, чтобы общение было комфортным. И успеха на службе он таким способом не добьется, как бы ему ни хотелось. Что-то его тормозит во всех его начинаниях.
— Что?
— Он слишком привык подчиняться.
— Тем не менее он активно усваивает науку сопротивления чужой воле.
Это хорошо, но этого недостаточно. Далеко не достаточно. Одно дело уметь сопротивляться, а другое — уметь добиваться. Здесь нужна предварительная подготовка.
— Предварительная подготовка?
— Надо развить в себе убеждение, что ты на это способен.
— То есть ты хочешь сказать, что он не добьется желаемого от своих боссов, даже если станет применять лучшие мировые техники общения?
— Именно так.
— Понимаю.
— Суть дела именно в этом. Если человек в глубине души убежден, что способен влиять на других, он обязательно этого добьется, даже если будет действовать как слон в посудной лавке. У него все получится… Если же этого убеждения нет, то он запнется на первом же препятствии и расценит это как доказательство бесполезности нашей затеи.
Он поднес сигару ко рту.
— И чтобы он открыл в себе эту способность, ты дал ему задание заставить боссов произнести заданное слово?
— Ты все правильно поняла. Я хочу, чтобы он поверил в свою способность влиять на других.
— Интересно…
Катрин вдруг вскинула голову, пораженная неожиданной мыслью.
— Ты ведь не наугад отыскал слово в словаре? Это ты выбрал «марионетку», чтобы Алан подсознательно ощутил себя в роли того, кто дергает за веревочку, ведь так?
Вместо ответа Дюбре продолжал улыбаться.
— Это слишком сильно, Игорь.
Дюбре глубоко затянулся сигарой.
12
Марк Дюнкер, руководитель «Дюнкер Консалтинг», был крепко сбитым человеком. При росте метр восемьдесят два и весе девяносто шесть килограммов он представлял собой тяжеловеса французской службы занятости.
Родился он в деревне, в самом сердце региона Божоле. Односельчане недолюбливали потомственных торговцев мясом Дюнкеров, считая их ремесло неизбежным злом. Денег в семье водилось больше, чем у окрестных скотоводов, и у тех зачастую возникало чувство, что эти деньги заработаны на их горбах, поскольку Дюнкеры не особенно страдали в те тяжелые годы, когда падали цены на говядину.
В школе маленький Марк сторонился местных ребят. Он был горд тем, что он сын самого богатого человека в деревне, но все-таки чувствовал себя изгоем. Но на судьбу не жаловался и не ныл, а наоборот, стал задирой. При малейшем замечании в свой адрес он тут же кидался в драку.
Мать гораздо тяжелее переживала такое положение вещей. Ее муж наслаждался тем, что ему все завидуют, а на нее, наоборот, обрушивались только негативные последствия этой зависти. Ее жизнь в деревенском обществе сводилась к откровенно враждебным взглядам, которые бросали на нее односельчанки, повстречав на улице. Ей было очень тяжело. После многих лет, отравленных горечью и злобой, она сломалась, и, нарушив вековые традиции, семья перебралась в город, подальше от сплетен и пересудов. Дюнкеры осели в Лионе, вынудив главу семейства ежедневно наматывать километры, чтобы добраться до деревни. Марк пережил переезд как капитуляцию и начал презирать отца за то, что тот уехал из деревни.
Радость матери длилась недолго. Она пережила большое разочарование, когда столкнулась с тем, что новые соседи, «белые воротнички», восприняли их как деревенщину. Марк предпочел бы скорее быть изгоем от зависти, чем от презрения, и жестоко страдал от своей изоляции, поклявшись когда-нибудь за нее расквитаться с судьбой.
Он успешно сдал на бакалавра и к двадцати годам получил диплом о высшем экономическом образовании. Два года он работал агентом по рекламе сельскохозяйственной продукции, обнаружив немалую смекалку в ведении коммерческих дел: видимо, сказались гены Дюнкеров. Потом подвизался еще в нескольких предприятиях, при каждой смене места неизменно увеличивая свое жалованье. Он постоянно менял сценарий поведения, вводя в заблуждение консультантов службы занятости относительно обширности своих обязанностей на старом месте. Он приписывал себе ответственность, которой официально никогда не имел, но, сказать по правде, зачастую сам на себя возлагал.
Он быстро понял, что консультанты ничего не понимают в собственном ремесле и что их легко надуть. Однажды его очередной работодатель проговорился, сколько он заплатил, принимая его на работу, и Марк не поверил своим ушам. Сумма показалась астрономической, а род деятельности по сути своей напоминал то, чем занимался его отец. С его точки зрения, убедить предприятие, что работник, которого они предоставляют, обладает бесценными качествами, было гораздо легче, чем убедить фермера в достоинствах коровы, тем более что фермер и сам прекрасно разбирался в проблеме.