— Нет, и это не то.
— Ну, уж придется довольствоваться этим.
— Дайте другой синоним.
— Я занят, Алан.
— Пожалуйста…
— Всего хорошего, Алан.
Это было сказано безапелляционным тоном, и Люк Фостери снова уткнулся в бумаги, больше на меня не глядя.
Я вышел, испытывая неудовлетворенность. Ну и ладно, зато я бился до конца. Не исключено, что меня подвел чрезмерный энтузиазм. Чтобы «включить в себя его мир», было недостаточно проявить интерес к волнующей его теме, может, надо было подстроиться к его стилю общения. А говорил он всегда серьезно, рационально, точно и строго выражая мысли скупыми словами. Мало того, наверное, надо было еще сделать вид, что я нахожу в этом удовольствие… Удалось мне его расшевелить или нет? Маловероятно. Но ведь почти получилось…
Едва я вошел к себе в кабинет, как прибежала Алиса, поделиться выгодной сделкой с одним из клиентов. Минут через десять я вдруг услышал в коридоре шаги Фостери. Он прошел мимо моей двери, сделал шаг назад и просунул в дверь голову:
— Марионетка!
Лицо его при этом осталось, как всегда, бесстрастным, и он пошел дальше по коридору.
Алиса обернулась ко мне, возмущенная, что шеф обозвал меня таким словом.
А я сиял.
14
С Грегуаром Ларше, пожалуй, придется потруднее. Если Фостери не любил разговоров, лишенных интеллектуального оттенка, то Ларше вообще не выносил, когда его отрывают от работы, ибо каждая секунда его времени должна служить достижению цели.
Это оставляло мне хоть и маленькую, но лазейку. По сути своей манипулятор, он время от времени выслушивал всякий вздор, лишь бы это способствовало усилению мотивации сотрудника. Сияющий радостью работник — это работник продуктивный, а продуктивный работник выгоден.
Мне без труда удалось навести Ларше на разговор о его семействе, а с этой темы мы плавно перешли на тему досуга. Когда же речь зашла о том, куда лучше всего водить детей, марионетки появились на горизонте, как самая естественная в мире вещь.
До чего же все-таки занятно манипулировать манипулятором!
За день я получил пять эсэмэсок от Дюбре, и в каждой он требовал, чтобы я вышел на улицу покурить. Смысла этих указаний я не понял.
День я закончил в кабинете Алисы, и она снова с увлечением делилась со мной своими соображениями о нарушениях общественных функций. К нам заявился Тома, ненавязчиво размахивая перед нашими носами «BlackBerry» последней модели, который только что приобрел. А меня вдруг одолело непреодолимое желание.
— Вчера у меня был впечатляющий клиент. Шикарный тип!
— Да ну?
Всякий раз, когда в его присутствии заходил разговор о чьей-то удаче, улыбка испуганно застывала на его лице, словно везение другого угрожало его репутации.
— Бывший финансовый директор. Лощеный!.. Невероятно классный!
Алиса смотрела на меня с удивлением.
— Он такую ручку достал, чтобы что-то записать!.. Просто шик! Угадайте какую?
— «Монблан»? — вскинулся Тома.
У него самого была такая ручка. И не мечтай, голубок.
— Мимо! Поднимай выше!
— Сдаюсь, — промямлил он с кислой улыбкой.
— «Дюпон»! С золотым пером! Представляете? Настоящий «Дюпон»!
Для пущей убедительности я вытаращил глаза. Улыбка на его лице завяла.
По лицу Алисы я догадался, что она поняла мою игру.
— Настоящий «Дюпон»? — воскликнула она, сделав вид, что не верит своим ушам.
— Настоящий.
— Ого! Вот это мужик!..
— Да уж… Такого не часто встретишь…
— Победитель в чистом виде! На мой взгляд, у него не будет проблем, он найдет себе суперместо!
Интересно, как далеко я зайду, пока Тома не поймет, что его разыгрывают?
— Уверен, что девчонки падают штабелями.
— Это точно.
Ладно, это уж слишком грубо… Но вид у Тома был все такой же огорченный. Он был настолько убежден, что любая ценная вещь вокруг должна принадлежать ему, что не почувствовал подвоха в наших словах. Они слишком соответствовали его взглядам на жизнь.
Одарив нас улыбкой, он удалился. Мы подождали, пока он отойдет подальше, и от души расхохотались.
Я отправился домой уже около восьми часов. Выйдя на улицу, я по привычке огляделся вокруг. Похоже, меня никто не подкарауливал. Уже спустившись в метро, мне пришлось снова выйти на улицу: Дюбре потребовал, чтобы я выкурил сигарету. Его скрупулезная точность начинала уже надоедать… Я снова огляделся. В этот поздний час пешеходов в деловом квартале было мало, и я не заметил ничего подозрительного.
Тремя минутами позже я снова вошел в метро, решив опробовать синхронизацию жестов, которую до поры до времени отложил. Мне хотелось начать проникновение в миры других людей, стараясь приноровиться к их образу мыслей, воспринимая их заботы и ценности.
К станции подошел поезд, скрежет колес напоминал скрип мела по доске. Дремавший на скамейке клошар пробурчал что-то невразумительное, распространяя вокруг сильный запах алкоголя. Вагоны проплывали перед моими глазами, потом резко тормозили, выплевывали пассажиров и снова уезжали, тряся оставшихся внутри. Но люди привыкли и не обращали внимания на тряску. Я вошел в вагон. Дюбре говорил, что я смогу наладить контакт с людьми совершенно другой культуры и обычаев. Оглядев немногочисленных пассажиров, я остановился на высоком негре в черной кожаной куртке, надетой поверх спортивного костюма. Куртка была распахнута на груди с таким расчетом, чтобы были видны мощные мускулы. Я уселся напротив него и попытался максимально скопировать его расслабленную позу. Встретиться с ним глазами не удалось, ибо его взгляд блуждал где-то далеко. Дабы легче войти в его мир, я сделал усилие, чтобы почувствовать его состояние, но это оказалось нелегко: меня стеснял строгий костюм… Я распустил узел галстука, потом представил себе, что одет так же, как он, и у меня на шее болтается такая же массивная золотая цепочка. Ощущение было забавное. Он сразу поменял позу, я тоже. Надо было не терять контакта…
Я не сводил с него глаз. Спустя несколько секунд он скрестил руки на груди. Я за ним. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы установить связь настолько, чтобы другой тоже стал повторять твои движения? Меня захватил эксперимент… Он вытянул ноги. Я выждал секунду и сделал то же самое. У меня не было привычки развлекаться в метро, но это было так занятно… К тому же мне никогда в голову не приходило ставить себя на место такого отличного от меня человека, вести себя как он и смотреть, что из этого выйдет. Он положил руки на бедра. И я положил. Он смотрел перед собой, но, несмотря на то что я сидел прямо напротив, у меня не было уверенности, что он меня видит. Лицо его застыло в неподвижности, и мне никак не удавалось придать своему лицу то же выражение. Так мы просидели несколько мгновений в совершенно одинаковых позах. Его взгляд был непроницаем, но мне казалось, что нас уже что-то сближает. Несомненно, он должен меня чувствовать на одной волне с собой. Он выпрямился на сиденье, я тоже. Тогда он наклонился вперед, на этот раз глядя мне в глаза и явно стремясь войти в контакт, и я почувствовал, что он намерен выразить себя. У меня получилось, мне удалось установить связь с чужим человеком, не сказав ему ни слова, и он мне открылся. О торжество власти жеста над бессознательным! О превосходство тела над словом! Это удивительно, неслыханно! Он мрачно на меня поглядел и сказал с резким африканским акцентом:
— И долго ты так будешь пялиться?
15
В то утро я явился на еженедельное собрание в беззаботном настроении, не ведая о том, что мне предстоит пережить худшие в жизни часы, зато эти часы станут отправной точкой для самых благодатных перемен. Такова жизнь. Хоть и редко, но так случается, что самые тяжелые минуты таят в себе скрытое предназначение нас возвысить. Ангелы рядятся в колдунов и преподносят нам волшебные дары, тщательно запрятанные в мерзейших упаковках.
И поскольку дело обычно касается болезни, неудач или каких-нибудь житейских неурядиц, то люди не выказывают желания ни получить такой «подарок», ни его распаковать, чтобы открылось скрытое в нем послание. А может, надо просто набраться мужества и проявить волю? И бросить то, что не важно? Не требует ли от меня жизнь прислушаться к собственным желаниям и скрытым ожиданиям? Решиться наконец дать ход тем талантам, которыми она меня наделила? И отказаться от того, что не соответствует моим ценностям? Чему должна меня научить такая ситуация?
Когда нам выпадает испытание, мы зачастую встречаем его с гневом и отчаянием, возмущаясь несправедливостью происходящего. Но гнев делает нас глухими, а отчаяние слепыми. И мы упускаем возможность подняться и вырасти. И удары и поражения начинают сыпаться на нас со всех сторон. Это не означает, что судьба на нас ополчилась, это означает, что жизнь снова и снова пытается пробиться к нам со своим посланием.
Зал был набит битком. Осталось всего одно свободное место рядом с Алисой. Она наверняка заняла его для меня. Нас было намного больше, чем на еженедельных собраниях. Раз в месяц назначалось общее собрание всего департамента службы занятости, не только нашего подразделения. Я бросил «Клозе» на столик и спокойно уселся на место. В конце концов, не так уж неприятно являться последним: все тебя ждут.
— Посмотри на Тома, — шепнула мне на ухо Алиса.
Я нашел его глазами.
— А что такое?
— Посмотри получше.
Я наклонился вперед, чтобы разглядеть, но ничего не заметил, кроме обычного надутого и отстраненного вида. И тут я увидел. И не поверил своим глазам. Она лежала на столике чуть поодаль, но всем было ясно, что она принадлежит ему. Новая сияющая авторучка. «Дюпон». Алиса рядом со мной зажала рот и нос ладошкой, чтобы не расхохотаться.
— Приветствую всех.
Мощный, раскатистый голос заставил меня вздрогнуть. На собрание был приглашен Марк Дюнкер, наш президент, он же генеральный директор. Я не заметил, как он вошел. В зале наступила тишина.