— Пойдемте, — сказал Влади.
И мы пошли, лавируя среди разбросанных повсюду камней и кочек с сухой травой. Колючий кустарник цеплялся за одежду, не давая идти.
Настал мой последний час. Ясное дело, он собирается меня ликвидировать. Место безлюдное, никто ничего не увидит и не услышит. Не знаю, что меня пугало больше: мысль о скорой смерти или это жуткое место, достойное фильма ужасов.
Мы прошли несколько метров, и Влади обернулся:
— Поднимите руки.
— Что?
— Я вам говорю, поднимите руки, пожалуйста.
Этот гад хочет меня убить, как собаку, и еще при этом имеет наглость изысканно выражаться! В висках у меня застучало.
Я поднял руки.
Он подошел ко мне и обыскал, ощупав с головы до ног. Потом заставил вывернуть карманы и все из них вытащить. Он забрал бумажник со всеми документами, кошелек, чековую книжку, билетики метро, сунул все это в большой черный пакет и аккуратно застегнул пакет на молнию. Теперь уже никто не сможет опознать мой труп, а поскольку у меня нет семьи, то никто не заявит о моей пропаже. Видно, мне придется кончить свои дни в общей могиле.
Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, и сунул руку в карман.
Я тоже бросил последний взгляд, чтобы унести с собой в небытие образ этого мира, но пейзаж был такой мрачный, что я предпочел закрыть глаза. Я изо всех сил старался забыть, что сейчас умру, и сосредоточил все внимание на том, что происходит внутри меня. Я вслушивался в свое дыхание, в биение сердца, ощущал мускулы, представлял себя со стороны, пытался охватить внутренним взором свое сознание… Снова пережить свою жизнь…
— Возьмите это…
Я приоткрыл веки. Он мне что-то протягивал. Во всяком случае, мне вроде бы не предлагали расстаться с жизнью…
— Держите же!
Я наклонился, чтобы в полутьме разглядеть, что он мне протягивает. Это была монета… Монета в один евро…
— Что это… что это такое… И что мне с этим делать?..
В этот момент какой-то гортанный писк заставил меня вздрогнуть. С башни, шурша крыльями, сорвалась стая летучих мышей.
А Влади невозмутимо продолжил:
— Возьмите, пожалуйста. Вы иметь на это право… Вот и все.
— Но я… я не понимаю…
— Месье Дюбре велел вам отдать генератор смелости наедине. Строго наедине. Это все. Евро… Месье Дюбре ждет вас сегодня в семь часов к обеду.
Вы быть вовремя. Месье Дюбре не любить опоздание обедать.
Завершив свою миссию, он повернулся ко мне спиной.
С меня свалился тяжкий груз. Внутри была пустота, ноги дрожали. Я поверить не мог… Если бы у меня были силы, я бросился бы ему на шею.
— Подождите!
Но он не обернулся, залез в машину и развернулся на площадке, подняв тучу пыли, которая вспыхнула в лучах фар. Черный «мерседес» умчался прочь, раскачиваясь во все стороны на ухабах. В воздухе снова повисла гнетущая тишина. Вокруг было темно — хоть глаз выколи. Я обернулся к замку и вздрогнул. В неверном свете заходящей луны он выглядел еще страшнее.
Только звезды, поблескивая в вышине, вносили в общую картину некоторое успокоение. От этого места веяло чем-то недобрым, и дело было не в том, что старые замки вообще вызывают тоскливое чувство. Я совершенно определенно знал, что эти развалины несут в себе мрачный заряд минувших страданий. Здесь происходили какие-то ужасные события, и камни хранят их следы. Я готов был поклясться.
Я устремился вниз по склону: хотелось скорее покинуть это место. Несколько раз я чуть не вывихнул ногу и, совсем запыхавшись, подбежал к последним жилым постройкам какого-то селения. Серые каменные дома были крыты круглой черепицей. Я замедлил бег, понемногу приходя в себя.
Ужасно захотелось есть. Не хватало еще об этом думать… Я не ел со вчерашнего утра, надеясь забежать домой пообедать. Жаль, что не забежал…
Я вошел в старую, еще спящую деревню. До восхода солнца делать тут было абсолютно нечего. Я уселся на каменную скамью и погладил руками ее шершавое сиденье, стараясь представить себе обитателей этих домов, мирно спящих на грубых простынях, впитавших в себя запах солнца. И оттого что я жив и снова нахожусь среди людей, меня охватило счастье.
День наконец занялся, и вместе с ним проснулись восхитительные запахи раннего утра. Передо мной медленно открывался вид, от красоты которого захватывало дух. Деревня нависала над пропастью на обрывистом склоне горы, покрытом деревьями и зелеными травянистыми террасами. Передо мной лежала долина, а напротив, в нескольких сотнях метров, высилась еще одна гора, гораздо выше той, на которой я стоял. На ее склоне виднелась деревня со старыми домами из серого камня. И повсюду сквозь деревья, кусты и колючки просвечивал двухслойный сине-зеленый камень.
Встало солнце, озарив необычную красоту этого места и разбудив острый аромат зонтичных сосен, под которыми я расположился.
Я оглядел деревню. Надо было как можно скорее собрать информацию, необходимую для того, чтобы вернуться. По склону горы сбегала всего одна главная улица. Я сразу подпал под очарование этого места, с его характерными домиками, с его возвращающим к истоку покоем, который особенно остро ощущался после парижской суеты. По дороге мне не попалось ни души, хотя из открытых окон то здесь, то там слышались голоса с гортанным горским выговором.
За крутым поворотом я увидел кафе, располагавшееся в первом, если считать с долины, или в последнем, если считать со склона, доме. С его террасы открывался головокружительный вид, двери были широко распахнуты. Я вошел.
За столиками, покрытыми пластиком, сидело человек десять. При моем появлении разговоры сразу стихли. Усатый бармен лет пятидесяти вытирал за стойкой стаканы. Я прошел по залу, бросив короткое «здравствуйте», которое осталось без ответа. Все сразу погрузились в свои мысли, склонившись над бокалами.
Дойдя до стойки, я поздоровался с барменом, который ограничился тем, что поднял голову.
— Будьте добры, могу я попросить стакан воды?
— Чего? — громко спросил он, обведя взглядом зал.
Я обернулся и успел заметить насмешливые улыбки на лицах посетителей.
— Стакан воды. У меня с собой нет денег… А я умираю от жажды…
Он ничего не ответил, но достал с полки стакан, наполнил его водой из-под крана и со стуком поставил на стойку.
Я отпил несколько глотков. Тишина начинала давить, надо было растопить лед.
— Хорошая погода сегодня, правда?
Ответа не последовало. Я продолжал:
— Я думаю, очень жарко не будет…
Он насмешливо взглянул на меня, не отрываясь от протирки стаканов.
— Вы сами-то откуда будете?
Чудо! Он заговорил…
— Я… я оттуда, из замка… сверху. Я сегодня утром спустился.
Он обвел глазами остальных посетителей.
— Послушай, малыш, думаешь, ты нездешний, так поэтому тебе можно нас дурачить? Здесь все знают, что там никто не живет.
— Нет… Но… меня привезли в замок ночью, а утром я спустился, я это хотел сказать. Я не шучу.
— Ты ведь из Парижа, а?
— Ну да, можно так сказать.
— Из Парижа или нет, какая разница, если можно так сказать.
Он говорил по-местному, нараспев, поэтому невозможно было определить, раздражен он или нет.
— А этот замок… он очень старый?
— Замок… — произнес он, еще больше растягивая слова, — замок принадлежал… маркизу де Саду.
— Маркизу де Саду?!!
Я не смог сдержать дрожи.
— Да.
— А… где мы?
— В каком смысле, где?
— Ну… где мы находимся?
— Слушай, парень, скажи-ка, что ты еще пил, кроме воды, а?
— Да… ну, в общем… это сложная история… Так где же я нахожусь?
Он хитро улыбнулся и обвел глазами зал:
— Лично я нахожусь в Лакосте, в Любероне, а ты, наверное, на другой планете, малыш…
По залу пробежал смешок. Бармен был очень доволен собой.
— Люберон… Но ведь это в Провансе?
— Ну вот, когда хочешь, так все понимаешь!
Значит, Прованс… Это не меньше восьмисот или девятисот километров от столицы…
— А где ближайший вокзал?
Он снова оглядел зал.
— Ближайший вокзал вон там, в Бонньё, — сказал он, показывая на деревню на другом склоне горы.
Я был спасен. Час-другой пешком — и дело сделано.
— А вы знаете, когда ближайший поезд на Париж?
Зал взорвался хохотом. Бармен торжествовал.
— А что тут смешного? Он что, уже ушел?
Он посмотрел на часы. В зале снова засмеялись.
— Но ведь еще очень рано, — сказал я, — наверное, будут еще поезда. Когда уходит последний?
— Последний поезд ушел… в тысяча девятьсот тридцать восьмом.
Снова взрыв хохота. Я сглотнул. Бармен смаковал свой успех, и по этому случаю налил всем по стаканчику за счет заведения. Посетители вернулись к своим разговорам.
— Слушай, малыш, я и тебя тоже угощаю.
Он поставил передо мной на стойку рюмку белого вина:
— Твое здоровье!
Мы чокнулись. Я не стал ему говорить, что не пью натощак: с меня на сегодня хватило насмешек.
— Видишь ли, вокзал в Бонньё закрылся семьдесят лет назад. Все поезда на Париж теперь ходят от Авиньона. Ближе не найдешь, парень.
— А до Авиньона… далеко?
Он отпил глоток и вытер усы тыльной стороной ладони:
— Сорок три километра.
Немало…
— А автобусы туда ходят?
— По будням ходят, но не по воскресеньям, малыш. По воскресеньям тут, кроме меня, никто не работает.
Он поднес свой бокал ко рту. У него был забавный акцент, он растягивал все «е» и вставлял их даже там, где их не было.
— А… вы не знаете, кто бы мог меня туда отвезти?
— Сегодня? Знаешь, сегодня все сидят по домам, очень жарко. Выходят разве что в церковь. Ты до завтра можешь подождать?
— Нет. Мне непременно надо быть в Париже сегодня вечером.
— Ох уж эти парижане, вечно им некогда, даже по воскресеньям!
Я решил, что лучше будет ретироваться, и вышел, попрощавшись со всей компанией и на этот раз получив ответное приветствие.
«На Авиньон — налево и вниз», — сказал бармен, и я пошел в этом направлении ловить попутку…