Узкая дорога спускалась по склону холма в долину, петляя среди благоухающих кустарников.
Я оказался в Провансе! Прованс… Я уже давно о нем слышал, но он оказался гораздо красивее, чем я себе представлял. Мне виделась прекрасная, но иссушенная земля, а передо мной, насколько хватало глаз, расстилались ковры пышной зелени неслыханного богатства и разнообразия. Дубы, сосны с красноватыми стволами, сверкающими на солнце, кедры, буки… Прямо к небу взлетали голубоватые кроны кипарисов, а внизу теснились цветы чертополоха, дрока, густые заросли розмарина и еще каких-то цветущих кустарников, один ярче другого. Я с изумлением находил все новые и новые растения, и все они словно соревновались в яркой, кричащей красоте.
Солнце, все еще низкое, уже изрядно припекало, и жара будила и усиливала запахи, окружившие меня в этом раю.
У подножия холма дорога запетляла по долине среди рощ и фруктовых садов. Я шагал уже больше часа, а мне не попалось ни одной машины. С попутками мне явно не везло… В желудке было пусто, чуть побаливала голова. Становилось действительно очень жарко. Надолго меня не хватит…
Прошло еще минут двадцать, и я услышал шум мотора. Сзади из-за поворота неспешно выехал маленький серый фургончик. Он был старенький, из тех ситроеновских малолитражек, которые я еще в детстве видел на картинках книг о Франции. Я бросился ему наперерез, раскинув руки. Взвизгнули тормоза, фургончик чихнул и остановился. На дорогу сразу опустилась тишина. Из машины вышел водитель, маленький, начавший полнеть человечек с седыми волосами и красным лицом. Он был явно раздражен, что его остановили, и в гневе напустился на меня:
— Разве так можно? Что вы себе думаете, черт возьми! У меня не такие тормоза, как у «феррари», я же мог вас задавить! И кто потом чинил бы мне машину, я вас спрашиваю? Давно мне не попадались такие безбашенные…
— Мне очень жаль… Послушайте, мне во что бы то ни стало надо попасть в Авиньон. Я уже часа два иду по жаре и со вчерашнего вечера ничего не ел. Я больше не могу… Вы, случайно, не в этом направлении едете?
— Авиньон? Нет, я точно не еду в Авиньон. Что я там забыл, в Авиньоне?
— Ну, может, место, куда вы едете, ближе к Авиньону?
— Вообще-то, я еду в Пюивер… Это в том направлении, но я буду все время останавливаться, у меня дела…
— Это ничего! Главное — что вы меня немного подбросите. А потом я найду еще попутку…
Я видел, что он готов согласиться.
— Ну, если хотите… Только садитесь назад, у меня спереди все занято пакетами, и я не собираюсь их ворошить ради вас. Я вас в первый раз вижу…
— Супер!
Пассажирское место и вправду было загромождено. Мы обошли машину сзади, и он открыл двустворчатую дверь фургона.
— Залезайте и садитесь, — сказал он, указывая мне на два деревянных ящика, занимавших все пространство.
Едва я оказался внутри, как он захлопнул дверцы, и я очутился в полной темноте. Я кое-как, на ощупь, разместился на ящиках.
Водитель дважды пытался завестись, наконец мотор прочихался, и фургончик побежал по дороге, на ходу весь трясясь. Вокруг меня сильно запахло дизельным выхлопом.
Ну и натерпелся я! Моя импровизированная скамейка была странным образом наклонена, и при каждом повороте, ускорении или тормозе я норовил упасть. В темноте я старался нащупать бок ящика, чтобы за него зацепиться, но цепляться было не за что. Тогда я оседлал ящик и уселся на него верхом, взяв его в шенкеля и пытаясь держать равновесие. Это было до того комично, что меня одолел сумасшедший смех, и я никак не мог остановиться, трясясь всем телом и нюхая запах солярки. Наверное, первый раз в жизни я так хохотал в компании с самим собой…
Фургон остановился. Мотор затих, и я услышал, как хлопнула водительская дверца. И тишина, ни звука. Он что, забыл, что я тут сижу?
— Эй! Эй!
Никакого ответа.
Вдруг я услышал глухое жужжание. Странно, но шло оно откуда-то из-под машины… Снаружи послышались голоса. Когда сидишь в темноте, все звуки кажутся громче, чем на самом деле. Жужжание усилилось, и… оно исходило из ящика, на котором я сидел… Не может быть… о господи… Пчелы! Пчелиный улей!
Я резко вскочил и ударился головой в потолок. В этот момент передняя дверца снова стукнула, мотор чихнул, и фургон рванул с места. Меня бросило на заднюю дверцу, и я упал, зажатый между нею и ульем с пчелами.
Должно быть, мы съехали на проселок, потому что машину затрясло во всех направлениях. Она нещадно скрипела. Самое лучшее, что я мог сделать, — это оставаться в той же позе. Забота у меня была одна: чтобы меня не атаковали попутчики, сидевшие в ящике. Интересно, могут они выбраться оттуда или нет?
Мы снова остановились, и машину сильно тряхнуло. Снова стукнула передняя дверца. Я ждал. Двустворчатую дверь разом распахнули, и я вывалился на землю, прямо под ноги своему спасителю.
— Я сразу заметил, что от тебя пахнет вином. Не ел-то не ел, а выпить чуток не забыл, а?
Я поднял на него ослепшие от яркого света глаза:
— Это не то, что вы думаете…
— Я думаю то, что вижу, как святой Фома… скорее, то, что чую носом.
Я поднялся, усиленно моргая, чтобы привыкнуть к яркому свету. Мне открылся пейзаж ослепительной красоты. У наших ног простирались поля лаванды, синими волнами омывая подножия фруктовых деревьев, растущих по краям ложбины, где мы стояли, и уходя дальше вверх по склону. Аромат, исходивший от этой красы, был такой, что я почти забыл, в каком щекотливом положении оказался. Но самым удивительным был оглушительный хор цикад. Такого я себе и представить не мог. В жарком воздухе, напоенном ароматами цветов, раздавался такой грохот, словно все цикады Прованса назначили тут свидание друг другу, чтобы меня приветствовать.
— Эй, отойди, у меня тут дело!
Он нырнул в кузов и вытащил оттуда один из ульев:
— Давай помогай, возьмем каждый по одному.
Я взял свой и понес его на вытянутых руках.
— Ставь вон там, — сказал он, указав место среди цветов.
— Так вы производите лавандовый мед?
— Черт возьми, ну ясное дело, не «Нутеллу»…
— Занятно… мне и в голову не приходило, что ульи снимают с места и переносят туда, где цветет лаванда.
— А ты что думал? Что им достаточно дать карту Мишлен и проинструктировать, чтоб не садились на другие цветы?
С этими словами он повернул обратно:
— А теперь давай выкладывай, чего это тебе так приспичило в Авиньон?
— Ну… это сложно объяснить. Скажем так, я принял вызов. У меня отобрали документы и деньги, и я должен любыми средствами добраться до Парижа. Чтобы пройти испытание, мне надо быть в Париже не позднее сегодняшнего вечера.
— Испытание? Это что, игра такая?
— В некотором роде…
Он искоса на меня взглянул, и в глазах у него загорелся огонек.
— Ага, я догадался, ты проходишь отборочный тур в телеигре «Ко-Ланта», да?
— Ну…
— Ясно! Когда я скажу Жозетте, она мне не поверит, черт возьми!
— Да нет…
— И если тебя отберут, то покажут по телику зимой!
— Подождите, я не…
— Она не поверит! Точно, не поверит!
— Послушайте…
— Погоди-ка, погоди-ка…
У него вдруг сделался вдохновенный вид.
— Слушай, а если я тебя отвезу в Авиньон, ты пройдешь отборочный тур?
— Да, но…
— Вот что я тебе скажу, малыш: я тебя отвезу прямо на вокзал, если взамен ты сделаешь несколько фото у меня в доме, для семьи. Что ты на это скажешь?
— Конечно сделаю, но…
— Всего несколько снимков — и едем на вокзал! Тебя выберут и потом покажут по телику!
— Не думайте, пожалуйста…
— Поехали! Поторопись, малыш!
Он снова открыл заднюю дверцу.
— Полезай назад, мне некогда перебирать пакеты на переднем сиденье, времени нет, ты принял вызов!
Я уселся на пол, довольный, что на этот раз поеду без попутчиков.
Фургон долго не заводился, потом задрожал и снова запрыгал на ухабах, отбивая мне бока.
Сквозь тонкую металлическую переборку до меня долетал голос: водитель разговаривал по мобильнику.
— Алло, Жозетта! Готовь аперитив, я везу кандидата на «Ко-Ланта». Да нет, говорю тебе, на «Ко-Ланта»! Алло? Его покажут зимой по телевизору. Ну да, правда! Найди фотоаппарат и проверь, есть ли в нем батарейки. Батарейки, говорю тебе, поняла? Предупреди Мишеля и позови Бабетту, пусть оторвет задницу от стула, если хочет попасть на фото. Давай, торопись. Алло?
О господи, он раззвонит сейчас по всему свету… И ведь все вранье… Что же я им скажу?
Примерно через четверть часа пути машина остановилась, и послышались оживленные голоса.
Дверца распахнулась, и, снова привыкнув к яркому свету, я увидел человек двенадцать, неподвижно стоящих кружком. Они выжидающе таращились на меня, а я чувствовал себя дурак дураком, сидя на грязном полу этой скотовозки.
— Эй, слушай, — спросил меня водитель, — а как тебя зовут?
— Алан.
— Алан? Так зовут знаменитого американского актера. Для телика — то, что надо.
— Алан… — вдохновенным шепотом повторила беременная женщина, стоявшая в кругу.
Меня пригласили в дом, потом все собрались в саду возле мангала, от которого плыл аппетитный запах жареных сосисок. Очень даже аппетитный… Фотосессия началась. Что же я им все-таки скажу? Я был зажат, как в тисках: с одной стороны, надо быть искренним, с другой — не хочется разочаровывать этих людей, уже поверивших в свою мечту… Не говоря уже о предписаниях Дюбре…
Наверное, за всю мою жизнь меня столько не фотографировали. Я уже представлял себе, как моя физиономия будет красоваться на великом множестве каминных полок, в ожидании начала телеигры. Водитель торжествовал. Он жил сегодняшним днем. От непрерывной дегустации аперитивов лицо его краснело все ярче и ярче. Он уже трижды отклонял мою просьбу все-таки ехать на вокзал: «Потом, попозже».
Мне никак не удавалось поесть, меня все время теребили и просили встать слева от такого-то или справа от такой-то…
— Послушайте, — наконец взмолился я, — мне действительно пора ехать, иначе вся затея провалится.