аринных. Торшеры на золоченых ножках с опаловыми зелеными абажурами излучали изысканный свет, не нарушая интимного полумрака помещения.
Он выбрал это место по совету Эндрю. Оно находилось неподалеку от бюро, возле площади Оперы, и располагало, по его мнению, к почтительной сдержанности английского стиля общения, если таковой вообще существует, и сулило благоприятные переговоры. Троица собиралась здесь уже в пятый раз, и Дюнкер был доволен выбором. Особенно ему нравились огромные кресла, в которых оба его главных акционера тонули с головой, а он благодаря своему сложению получал преимущественную позицию и возвышался над ними, красуясь мощным торсом. Он был убежден, что такая конфигурация имела немалое значение в переговорах.
— Итак, мы определились, — сказал тот, что потолще, и бросил взгляд на второго.
Он говорил, улыбаясь и время от времени поднимая брови, и от этого на его почти лысый череп набегали складочки. Дюнкер считал, что тот недаром носит фамилию Пупон[9]. Давид Пупон. Маленький толстячок. Однако, несмотря на почтенный возраст, в нем и вправду было что-то от большого, улыбчивого и дружелюбного ребенка, и Дюнкера это отпугивало. Он опасался таких людей и предпочитал Пупону второго акционера, Розенблака. Тот был не так благодушен и более сух в общении, но зато играл в открытую. Он не предпринимал никаких усилий, чтобы скрыть полное отсутствие интереса к личности Дюнкера, и не поднимал глаз от документов, которые держал на коленях и небрежно перелистывал, постоянно почесывая густую шевелюру за правым ухом.
Дюнкер сощурился, сосредоточив взгляд на говорившем, а Давид Пупон продолжал:
— Мы пришли к заключению, что как для инвестиционных фондов, в которых председательствую я, так и для пенсионных фондов, которые возглавляет наш друг, — тут он бросил взгляд на погруженного в бумаги Розенблака, — требуются отчисления в пятнадцать процентов от прибыли, а ожидаемый рост акций на бирже составит на этот год около восемнадцати.
Свои требования он озвучил все с той же мерзкой улыбочкой.
Дюнкер молчал, не сводя с него глаз и выжидая, пока он закончит. Потом не спеша отпил глоток коньяка. Он знал, какую силу имеет молчание, если кто-то ждет, что ты скажешь.
— Я бы не стал брать на себя обязательства отчислять восемнадцать процентов, поскольку, как вам известно, не владею всеми параметрами. И потом…
Он отпил еще глоток, держа собеседника в напряжении:
— И потом, есть один журналистишка, некто Фишерман, который копает под нас и болтает всякую чушь за нашей спиной. К несчастью, на финансовом рынке к его анализу прислушиваются…
— Мы убеждены, что вы способны справиться с подобной ситуацией. Именно по этой причине мы и решили на последнем собрании поставить вас во главе предприятия.
Дюнкер получил ясную, едва завуалированную угрозу, высказанную с улыбкой.
— Вы не хуже меня знаете, насколько непредсказуемы журналисты. Фишерман поначалу рассыпается в комплиментах, а затем на протяжении всей статьи утверждает, что работа наших команд малоэффективна. Разумеется, это утверждение совершенно ошибочно. Я на них давлю, и они вкалывают вовсю, — заявил он с гордостью капитана, принявшего команду под защиту.
— Нет дыма без огня, — заметил Розенблак, не поднимая глаз.
Дюнкер, не скрывая раздражения, отпил еще глоток. Что за мука давать отчет людям, которые ни черта не смыслят в твоей работе и даже не знают, что это такое!
— Действуйте, — сказал Пупон, — я уверен, что вы найдете выход.
— У меня есть идея, но для начала я должен заручиться вашей поддержкой, поскольку она не останется без последствий.
— Ага! Все видите, когда хотите…
Толстяк Пупон был явно доволен своей проницательностью. Он заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, как в кино перед началом сеанса.
— Моя идея состоит в том, чтобы искусственно завысить цифры результатов.
Розенблак наконец поднял на него угрюмый взгляд, как пес, лежащий в углу у огня и задающий себе вопрос, а не ослышался ли он и действительно ли хозяин произнес это сладкое слово «гулять».
— До настоящего времени, — объяснил Дюнкер, — прежде чем подписывать контракт, мы строго следовали процедуре проверки платежеспособности клиентов. Если у них обнаруживались финансовые затруднения, мы требовали весь гонорар вперед, что, естественно, редко принималось. Если же мы изменим это правило и станем закрывать глаза на финансовое положение новых клиентов, то получим немедленный рост показателей на двадцать процентов.
Внимательно слушающий Пупон глядел заговорщицки, сторонник политики выжидания Розенблак — скептически.
— Я подсчитал, — продолжал Дюнкер, — что мы рискуем получить примерно тридцать процентов неплательщиков, что не так страшно по двум причинам: во-первых, Биржа следит только за цифровыми показателями и ей все равно, есть неплательщики или нет. Во-вторых, наши консультанты получают комиссионные не за реализованные, а за оплаченные сделки. Нет оплаты — нет комиссионных. Следовательно, они будут на нашей стороне. А в общем и целом никто много не потеряет, и акции поползут вверх…
— Блестяще, — произнес Пупон.
Розенблак скорчил гримасу и с одобрительным видом покачал головой.
— А как насчет пятнадцати процентов отчислений? — спросил он.
Дюнкер снова медленно отпил глоток коньяка.
— Меня это устраивает, — процедил он сквозь зубы.
Пупон улыбнулся:
— Великолепно! Тогда у меня для вас плохая новость: в этом году вы пока не получите парашюта в три миллиона евро, предусмотренного в контракте на случай нарушений.
Все рассмеялись, причем Розенблак с явным усилием. Бокалы со звоном чокнулись.
— Ладно, — сказал Пупон, — вы, наверное, считаете нас чрезмерно требовательными, но так устроен мир: вы требуете со своих сотрудников, мы требуем с вас, а наши клиенты требуют с нас. Всегда кто-то оказывается сверху, не так ли?
30
— Я вам не верю. Ни на секунду.
Эти слова прозвучали как приговор, который обжалованию не подлежит. Потом повисло тяжкое молчание. Под потолком тускло горели неоновые лампы.
— Но это правда, — растерянно пролепетал я.
Инспектор Птижан ходил взад-вперед по кабинету. Я кое-как устроился на маленьком, очень неудобном школьном стульчике. Кабинет нагонял на меня тоску… Отчаянно хотелось есть. И все мне до чертиков надоело.
— Начнем все сначала…
— Это уже в четвертый раз…
Я снова принялся отвечать на его вопросы, стараясь говорить как можно более расплывчато. Я пытался заставить его поверить, что должен исполнить данное обещание, что я стал жертвой розыгрыша. Но этот парень был слишком деятельным и принимал все слишком всерьез. И все это для того, чтобы проехать без билета? Мне что, делать больше нечего? Кончилось тем, что он буквально расстрелял меня вопросами, и мне пришлось чуть-чуть ему рассказать о моих взаимоотношениях с Дюбре. Однако я чувствовал, что он только укрепляется в своих сомнениях. Он наотрез отказывался мне поверить. Я прилагал все усилия, чтобы убедить его в своей доброй воле, но чем больше аргументов я приводил, тем больше он сомневался в моих словах.
— Вы утверждаете, что следовали указаниям человека, с которым незнакомы, который желает вам добра, но вызывает у вас страх. Он отобрал у вас все документы и деньги и увез на «мерседесе» на другой конец Франции с целью развить вашу способность выпутываться в сложной ситуации. Так?
— В общих чертах.
— И вы полагаете, я клюну на этот трюк? Да с тех самых пор, как я занимаюсь работой в полиции, я не слышал ничего более смехотворного!
Мне никак не удавалось его убедить. Придется провести здесь весь вечер, а может, и ночь…
Надо подойти к нему с другой стороны… Как же заставить его поверить, что я не злодей?
Если ты жмешь, он сопротивляется… Измени ход дела, поверни в обратную сторону…
У меня мелькнула мысль…
— Тут есть еще кое-что… — заявил я исповедальным тоном.
Он не смог удержаться от еле заметной усмешки, видимо, был уверен, что я вот-вот «расколюсь».
— Что?
Я выждал несколько мгновений:
— О… нет, я никогда вам не скажу…
Он удивленно посмотрел на меня:
— Почему?
Я отвел глаза:
— У меня нет уверенности.
Он залился краской:
— Как это… как это — нет уверенности?
Я выдержал максимально возможную паузу:
— У меня… нет уверенности, что вы меня выслушаете.
— А что вы мне такое расскажете? — пробормотал он, все больше и больше краснея.
Я отвел глаза и с печальным видом уставился в пол:
— Это… интимная история, и мне не хочется, чтобы ее слушал тот, кто даже не дает себе труда сесть, чтобы ее выслушать.
Он сглотнул.
— И во всех случаях… это ничего не даст, поскольку вы не желаете меня выслушать.
Прошло несколько секунд. Я на него не смотрел, но чувствовал, что он не сводит с меня глаз и лицо его по-прежнему красное. До меня долетал звук его дыхания.
Он сел.
Молчание тянулось долго. В комнате все замерло, даже воздух, казалось, сгустился.
И тут я решил выложить свои карты.
— Не так давно я предпринял попытку самоубийства. Этот человек случайно оказался рядом… ну, по крайней мере, я так думаю. Он спас мне жизнь, но взамен взял с меня обещание подчиняться всему, что он прикажет… Ради моего же блага…
Он слушал молча.
— Что-то вроде договора, — снова начал я. — И я согласился.
Добровольно.
В кабинете было жарко и душно. Мне не хватало воздуха.
— И вы действительно выполняли… все, что он скажет?
— Можно сказать, да.
— А вы отдаете себе отчет, что, прикажи он вам нечто противозаконное, отвечать придется вам?
— Он никогда ничего такого не приказывал. И он не велел мне садиться в поезд без билета. Дело тут в другом…
— И все-таки не могу понять, почему вы подчинялись его требованиям. В конце концов, вы могли расторгнуть соглашение. Да любой на вашем месте так и сделал бы…