Я сидел в задумчивости, обескураженный соображениями здравого смысла.
По-летнему одетые туристы беспечно сновали мимо нас, мимо решетки сада, заглядываясь на баннеры.
— Мне очень жаль, — закончил он вполне искренне.
Всегда приятно выслушать сочувственный голос, когда у тебя все плохо, но я еще не был готов себя похоронить. Надо найти какой-то выход, составить план атаки. Должен же быть выход!..
— Если бы вы были на моем месте, что бы вы сделали? Что было бы, с вашей точки зрения, наилучшим в таком контексте?
Он ответил, не колеблясь:
— Отступить. Вы ничего не сможете сделать. В вашем положении вы потеряете все и ничего не приобретете.
В моем положении… Знал бы ты, старина, мое положение…
Я рассчитался за два перье, поблагодарил его за помощь, и мы расстались.
А я отправился сквозь Люксембургский сад. Ходьба всегда помогала мне сбросить напряжение, избавиться от тревоги и восстановить силы. Я потерпел поражение, но сдаваться не собирался. Это сражение было моей единственной надеждой обрести свободу, а может, и остаться в живых. И я душой и телом был готов его принять, пусть даже шансы мои приближались к нулю. Надо было найти угол атаки…
Я завидовал беззаботным людям, гулявшим в саду. Маленькие старушки с рук кормили хлебом птиц, деликатно отгоняя вездесущих воробьев, норовивших украсть кусочек и улететь с ним на ближайшее дерево. Студенты пытали счастья, стараясь обратить на себя внимание девушек. А те как ни в чем не бывало листали учебники, сидя на металлических зеленых стульях и разнежившись от запаха роз. По саду ходили пони с довольными ребятишками на спинах, а рядом шли родители.
Я направился к тому выходу, что рядом с Сенатом, и зашагал по улочкам, спускавшимся к театру «Одеон».
Весь вечер я бродил по городу, чтобы прийти в себя, поворачивая ситуацию и так и эдак, ища слабое место в системе и стараясь разработать множество разных сценариев. У меня было такое ощущение, что я вот-вот найду, как подступиться к делу. Нужная мысль о том, как следует заново раздать карты, чтобы хоть что-то предпринять, ходила где-то рядом. Была ли то истинная интуиция или страстное желание найти выход?
Войдя в дом, я увидел, что к ручке моей двери привязан бумажный пакет. Я положил его на кухонный стол. Внутри оказался еще теплый сверток, завернутый в фольгу. Сверху лежал синий конверт с тонко отделанным зубчатым клапаном. Я открыл его. В нем оказалась записка на такой же синей бумаге. Почерк был ровный, с нажимом, так в наши дни уже никто не пишет.
«Приятного аппетита. Мадам Бланшар».
В этот вечер я обедал восхитительными шоколадными пирожными.
39
Несмотря на то что я всеми силами пытался выполнить последнее задание, надо было смириться с очевидностью и обеспечить позиции для отступления. Шансы на успех приближались к нулю, и я просто обязан был предусмотреть поражение и встретить его возможные последствия. Это был вопрос выживания.
Я решил провести углубленное расследование по поводу темного прошлого Игоря Дубровского. Если он действительно добился освобождения, загипнотизировав судей, в чем я далеко не был уверен, то мне надо было разыскать еще какие-нибудь детали, которые обеспечили бы мне сильную позицию на переговорах. Если же я докопаюсь до трупов, то у меня будет еще козырь… Мною двигало внутреннее убеждение, что ключ к моей свободе кроется именно в его прошлом.
Я снова вернулся к Интернету, к поиску статьи журналиста из «Монд», имя которого позабыл. Этот журналист полнее, чем другие, документировал дело об убийстве. Я вспомнил, что он давал такие точные детали метода Дубровского и такие сведения о нем самом, как будто был с ним лично знаком. С ним обязательно надо было поговорить.
Статью я нашел без труда. Автора звали Жан Калюзак. Не сбавляя темпа, я взялся за телефон.
— Здравствуйте, я разыскиваю журналиста, который работал в «Монд» в семидесятые годы, не знаю, работает ли он сейчас…
— Как его имя?
— Жан Калюзак.
— Как вы сказали?
— Калюзак. Жан Калюзак.
— Никогда о таком не слышала. Я уже восемь лет здесь работаю… Наверное, ваш приятель уже давно уволился!
— Он не мой приятель, но мне во что бы то ни стало надо его разыскать.
Это очень важно. А есть у вас кто-нибудь, кто его знал и сохранил его координаты?
— Откуда же я знаю? Для этого надо кликнуть клич по всем этажам.
— Но вы наверняка знаете, кто был тогда главным редактором. Может, он сможет мне помочь…
В трубке засопели.
— В каком году, вы говорите?
— В тысяча девятьсот семьдесят шестом.
— Не кладите трубку…
На долгие минуты в трубке зазвучала джазовая мелодия саксофона. Она играла так долго, что я уже решил, не позабыли ли обо мне.
— Я вам дам его телефон, но без гарантии. Я уже давно потеряла с ним контакт. Раймон Верже, ноль один, сорок семь, двадцать…
— Подождите, я записываю… Раймон Верже, ноль один, сорок?..
— Сорок семь, двадцать восемь, одиннадцать, ноль три.
— Прекрасно! Спасибо!
Она отсоединилась, видимо, желая отсечь следующий вопрос.
Я набрал номер, боясь, что он уже недействителен. Послышался гудок. Уф! Хоть что-то… Четыре гудка, пять… Ничего. Семь, восемь… Я уже отчаялся, но тут трубку сняли. Сначала в трубке было тихо, потом отозвался немного дрожащий женский голос. Скрестив пальцы на удачу, я изложил свой вопрос.
— Кто звонит, месье?
— Алан Гринмор.
— Он вас знает?
— Пока нет, но я бы очень хотел с ним поговорить по поводу одного из его старых сотрудников.
— Хорошо. Это его развлечет… Только четко выговаривайте слова, если хотите, чтобы он вас услышал.
Последовало долгое молчание. Я терпеливо ждал. В трубке пошептались, потом снова замолчали.
— Алло, — послышался наконец тягучий мужской голос.
Я последовал совету его супруги и старательно выделял каждый слог.
— Здравствуйте, месье Верже. Мое имя Алан Гринмор, ваш номер телефона мне дали в газете «Монд». Я отважился вам позвонить, поскольку мне очень надо встретиться с одним из ваших старых журналистов. Для меня это очень важно, и в газете полагают, что у вас могли сохраниться его координаты.
— Старый журналист? С некоторыми я встречаюсь до сих пор. Как его имя? Я всех помню. Моя жена подтвердит, что я всезнайка.
— Жан Калюзак.
— Как-как?
— Жан Калюзак.
Долгое молчание.
— Месье Верже, вы еще на проводе?
— Это имя мне ничего не говорит, — сознался он.
— Прошло уже тридцать лет…
— Нет, нет! Дело не в этом! Я бы вспомнил… Нет, это, несомненно, был псевдоним.
— Псевдоним?
— Да, журналисты этим часто пользуются, подписывая статьи, которые, к примеру, не попадают в русло их обычной тематики.
— И… вы сможете найти его настоящее имя?
— Да, у меня есть список всех моих журналистов и их псевдонимов. Знаете, я все это храню… Позвоните мне через полчаса, и я вам скажу.
Получасом позже жена снова его позвала, попросив меня закругляться, чтобы не вторгаться в послеобеденный отдых.
— В моем списке нет Калюзака. Вы уверены, что его зовут именно так?
— Абсолютно уверен.
— Тогда, видимо, речь идет о ком-то из знаменитых журналистов. В таких случаях они выступали анонимно.
Кто-то из знаменитых? Но зачем ему интересоваться самоубийством какого-то незнакомца?
— Я весьма сожалею, — с явным разочарованием сказал Верже, — но не в моих силах вам помочь. Оставьте ваши координаты, вдруг память сработает…
40
Говорят, удача улыбается смелым. В моем случае она заставила себя ждать. У меня пошла полоса невезения. Я принял грандиозный вызов, выйдя в одиночку на борьбу с гениальным и могущественным безумцем. Но звезды явно складывались не в мою пользу.
В то утро я явился в бюро с опозданием. Первые кандидаты, записанные на этот день, уже пришли в приемную, одетые в темные костюмы, без единой лишней складочки на брюках или юбках. Я быстро прошел через холл, где витали ароматы духов и лосьона после бритья, и пошел наверх пешком, чтобы не оказаться в лифте вместе с начальником службы и не ехать два этажа в неловком молчании.
Едва я устроился в своем кабинете, как вошла Алиса, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Посмотри-ка, — сказала она, протягивая мне два листка.
Я взял документы. Один был отправлен из административной службы. Я узнал черный список предприятий, находящихся в тисках финансового кризиса, который составляли службы нашего управления. Такие списки печатали ежемесячно для руководителей подразделений, а те пересылали их нам. В этот месяц мы их не получали.
Второй документ давал разверстку встреч и консультаций для каждого из нас на неделю. Его мы получали по понедельникам. Даже бегло посмотрев на обе страницы, можно было определить, что многие имена фигурировали и там, и там. Черный список датировался первым августа, а разверстка — пятым.
— Ты понимаешь? — произнесла она в полном шоке. — Ты отдаешь себе отчет, что это означает? Нас толкают на то, чтобы мы выставляли показатели у клиентов, к которым наверняка никого не отправим. Это черт знает что! Дирекция принимает одно за другим решения, противоречащие здравому смыслу! Я такой работы не понимаю. И не знаю, видишь ли ты, что это все значит! Если клиент не платит, это нас не касается! Нас хотят заставить работать даром, понимаешь?
Я ее больше не слушал. Мысли мои были далеко, их увлекла за собой идея, которая только что зародилась в моем мозгу и теперь медленно обретала форму, как проясняется картинка в фотообъективе, когда наведешь на фокус.
— А чего ты улыбаешься? — спросила она, явно задетая тем, что я не разделяю ее возмущения.
— Алиса, можно, я сохраню эти листки?
— Конечно, а…
— Спасибо, тысячу раз спасибо, Алиса. Может, ты сейчас спасла мне жизнь…
— Скажи лучше, дала возможность не ишачить даром…
— Алиса, прости, но мне надо выйти…