Мне хотелось заорать от радости, я не верил собственным глазам. Вот это да! С ума сойти! Просто сказка какая-то!
Я заказал еще кофе и круассан и углубился в чтение короткой статьи, следовавшей за заголовком. Фишерман, всеми уважаемый, всесильный Фишерман советовал продавать акции! Он объяснял, что последние сведения о злоупотреблениях в предприятии вызвали много скандальных разговоров, которые, вкупе с явными стратегическими ошибками, допущенными за последние месяцы, ни о чем хорошем не говорят. Держать акции очень рискованно, и лучше от них освободиться как можно скорее.
Блеск! Супер! Экстра!
Если бы он оказался рядом, я бы бросился ему на шею, невзирая на его неприступный вид и хладнокровие, достойное целого полка тореадоров!
Часом позже я уже сидел в кабинете, перед экраном компьютера, дрожа от нетерпения, в ожидании первых вестей с Парижской биржи. Долгожданные цифры появились сразу после девяти часов: падение на 7,2 % при открытии. Я не знал, что и думать. Будет ли этого достаточно?
Этот день я провел, не отрывая глаз от экрана.
Все утро курс болтало то туда, то сюда, но с явной тенденцией к понижению. К обеду акции упали на 9,8 %. Я побежал купить себе сэндвич, а когда вернулся, они уже были на уровне 14,1 %. У меня сжалось сердце: единственным объяснением этого явления была массированная, в течение буквально нескольких минут, продажа крупного пакета акций. Один из инвесторов сдал позиции. Йес! Я взлетел к ангелам, я торжествовал! Психологический порог в 10 % падения должен был сыграть роль пускового механизма. Инвестиционные фонды приняли решение о продаже, опираясь на ранее принятые критерии.
Еще один! Еще один! Второй инвестор продал пакет и освободил мне территорию!
Каков теперь зафиксированный уровень? 15 %? Я не смел надеяться. Мы у самой цели…
В следующий час не произошло ничего особенного. Я закипал от нетерпения. Аппетит исчез начисто, и я отъел от сэндвича только половину. Как шальной, помчался я за чашкой кофе и вернулся, разлив половину по дороге. Снова никаких подвижек на Бирже.
Веб-сайт «Эко» опубликовал две строчки, чтобы сообщить, что фонд «Инвенира» продал все акции «Дюнкер Консалтинг», никак это не прокомментировав.
В 15.30 барьер в 15 % был перейден. Я ждал, затаив дыхание.
Ну давайте, продавайте второй пакет!
Минуты шли, и ничего не происходило. Это плохой признак. Я ждал, закусив удила. 15,3 %. Акции продолжали медленно сползать вниз, но спасительного толчка, которого я так ждал, все не было. 15,7 %.
Да черт побери, продавай же!
Понижение осознанно и неотвратимо продолжалось.
Сеанс закрылся с историческим результатом: падение на 16,8 %. Это была огромная, неслыханная цифра, но оставался еще самый крупный инвестор, и это сильно усложняло дело. Объединившись с Марком Дюнкером, они могли оставить за собой большинство голосов на генеральной ассамблее. Партия обещала быть нелегкой.
Весь день я провел в крайнем возбуждении, окрыленный результатами более чем обнадеживающими, и вдруг все кончилось на незавершенной ноте… Механизм заело, заклинило. Безоблачное небо в одночасье заволокло тучами. У меня возникло ощущение, что я победил только наполовину и победа больше смахивает на поражение. Весь адреналин разом улетучился, и я почувствовал себя усталым и опустошенным.
На что мне теперь убедительное выступление перед акционерами на генеральной ассамблее? Что значат те десятки, даже сотни голосов, которые мне, может быть, удастся заполучить, в сравнении с тяжелой артиллерией крупных инвесторов?
52
Эндрю вытряхнул себе на стол содержимое холщовой сумки, которую ему передала девушка в приемной. Белые конверты громоздились на красной обивке такой же солидной горкой, как и в предыдущие дни. Три конверта упали на пол. Эндрю поспешил их поднять. Он поставил мусорную корзину справа от стола, сдвинул пирамиду писем налево и, вооружившись ножом для разрезания бумаги, вскрыл первый конверт, положил его перед собой, а потом выбросил в корзину. Ту же процедуру он мастерски проделал с остальной корреспонденцией. Полчаса спустя из кабинета шефа донеслось рычание. Может, тот говорил по телефону? Беглый взгляд на экран сообщил, что это не так. Лучше пойти посмотреть, что там происходит.
По обыкновению, он дважды стукнул в дверь и вошел. Дюнкер не дал ему времени осведомиться, не надо ли чего.
— Панурговы бараны!
— Месье…
— А я говорю, все панурговы бараны! Этот журналист-недотепа лезет не в свое дело, а стадо идиотов, не давая себе труда подумать, бежит за ним. Они продают акции, и курс, ясное дело, кренится, и тогда другие несутся за ними следом, не рассуждая. Не рассуждая!
Эндрю знал по опыту, что во время таких выбросов эмоций патрона лучше вообще ничего не говорить и дать ему выпустить пар. Пока сам не замолчит. И потом, только потом, и то не всегда, он снова может стать благовоспитанным джентльменом, каким умеет быть в соответствующих обстоятельствах.
— И Пупон такой же баран, как и все! Уже три дня, как «Инвенира» от нас откололась, и три дня я пытаюсь взять быка за рога, звоню Пупону, чтобы уговорить этого болвана снова выкупить акции, пока курс низкий. Он, видите ли, недоступен! То есть якобы недоступен. Тряпка он, мужик без яиц! Да и неудивительно, с таким-то именем… И ведь ему это недорого обойдется. Пресса набила себе цену на наших вымышленных проблемах, и акции упали за три дня. Но у прессы кишка тонка, я вам говорю, она быстро выдохнется! И все ее выпады ничего не будут стоить!
Эндрю невозмутимо слушал, хотя терпеть не мог, когда его патрон, и без того способный на всякие языковые излишества, позволял себе просто откровенную похабщину, если ситуация выходила у него из-под контроля.
Стоически вытерпев монолог и поняв, что гнев поутих, он попытался осторожно сменить тему:
— Господин президент, я уже созвал, по вашей просьбе, ближайшую генеральную ассамблею, и…
— Подождите с вашей генеральной ассамблеей, не она в первую очередь меня заботит! Я потерял самого крупного из акционеров, и курс акций далек от того, чтобы подняться. Очень мне надо талдычить об этом трем бездельникам, что явятся, потому что им больше нечем заняться. Можно подумать, это что-нибудь изменит. И вообще, если бы наши хреновые законы меня не обязывали созывать ассамблею, я бы ее отменил.
— Месье прав: закон предписывает созывать ассамблею каждый год.
— Ах, акционеры, ах, акционеры! Красивое словцо для обозначения трех дедушек, которые делают свои дела на Бирже и надеются, что это им принесет больше дохода, чем обычная сберкасса. В конце концов, на ассамблею никто не ходит, кроме болванов, считающих себя важными персонами, потому что владеют пачками акций.
— Э… я полагаю, что их будет гораздо больше, чем вы думаете, господин президент. Мы с каждым днем получаем все больше и больше подтверждений на наши просьбы явиться на ассамблею. Как раз об этом я вам и говорил позавчера: надо менять зал, потому что зал заседаний, который мы арендовали в отеле «Лютеция», будет мал.
— Мал? Как это понимать? И вообще, что значит вся эта чертовщина?
— Я думаю, люди испугались полного краха акций, месье, и решили подробнее поинтересоваться делами предприятия, в которое вложились.
— Да у них акций — кот наплакал! У каждого по пять-шесть, не больше. Пусть отвяжутся! Я не собираюсь обсуждать стратегию развития предприятия с кем ни попадя. Мне с ними не о чем разговаривать!
— Те, кто не следил за курсом акций, обнаружат, что потеряли тридцать процентов, и решат, что продавать уже поздно: слишком велики потери. Следовательно, у них остается единственная надежда, что предприятие выправится. Потому они и придут на ассамблею, что теперь их живо интересует то, что еще пару дней назад было для них делом второстепенным. Что-то подобное было, когда упали акции «Евротуннеля», месье. Мелкие акционеры решили явиться на ассамблею, чтобы защищать свои интересы.
— Я прошу вас прекратить опасные сравнения, ладно?
— В любом случае, месье, надо сменить зал, чтобы можно было всех принять.
— Сменить зал, сменить зал!.. Я не собираюсь арендовать «Зенит»!
— Э… нет, месье, «Зенит» буде слишком мал. Учитывая, в каком ритме развиваются события, нам придется подумать о Дворце спорта в Пари-Берси.
53
Как и все акционеры, к которым я теперь принадлежал, я получил приглашение на ассамблею заказным письмом за две недели до события.
И вот уже целую неделю я сочинял выступление, шлифуя его, как скульптор полирует мрамор, убирая все шероховатости. Я выучил его почти наизусть, репетируя перед зеркалом в ванной и воображая перед собой группу акционеров, которых надо убедить. Я думал об этом непрерывно, идя по улице, сидя в метро или стоя в очереди. Даже стоя под душем, я отрабатывал некоторые пассажи и представлял себе, как публика покоряется мне. А в это время струи теплой воды ручьями текли по голове, по коже, согревая тело и сердце и заставляя их вибрировать в унисон с моим голосом, в полном резонансе с аудиторией. Я все время вспоминал свой успех в «Спич-Мастере», и это внушало мне веру в себя.
Я находил свою речь весьма убедительной и был горд собой. На месте мелких акционеров я бы за себя проголосовал без всяких сомнений.
В начале недели место ассамблеи поменяли, и я получил уведомление с новым адресом: ПОПБ, 8, бульвар Берси, 12-й округ. Такому человеку, как я, недавно переехавшему в Париж, этот адрес ни о чем не говорил.
Накануне я взял отгул, чтобы передохнуть, собраться с мыслями и внутренне настроиться. Однако, когда солнце стало клониться к горизонту, а потом исчезло за причудливой и печальной чередой парижских крыш и труб, вера в себя начала понемногу таять. И передо мной, прогнав радужные мечты, во весь рост встала суровая действительность. И состояла она в том, что событие, на которое я столько поставил, неотвратимо приближалось.