Через несколько секунд один из незнакомцев, сидевших за столом, встал и подошел ко мне. Представившись ревизором, он попросил предъявить документы, а затем дал мне подписать какую-то бумагу, которую я бегло пробежал глазами по диагонали. Это была декларация о том, что я выдвигаю свою кандидатуру. Он тут же вернулся на место, снова оставив меня в одиночестве. Со своего кресла я мог видеть только спины директоров: ровную линию темных костюмов. Седые волосы единственной среди них женщины были коротко острижены, словно она стремилась затушевать свое женское начало, чтобы лучше интегрироваться.
— Дамы и господа, приветствую вас.
Голос звучно раздался в мощных репродукторах, и по залу прокатилась волна покашливаний, словно люди решили, что больше уже откашляться им не позволят. А потом наступила тишина.
— Меня зовут Джеки Керьель, я финансовый директор «Дюнкер Консалтинг». Я уполномочен открыть нашу ежегодную генеральную ассамблею, сообщив вам некоторые данные, как того требует устав. Начну с подсчета присутствующих и с…
И он долго и монотонно перечислял ряды цифр: показатели рентабельности, квоты, результаты, суммы задолженностей, возможности самофинансирования, распределение денежных потоков… Новичок наверняка спросил бы себя, зачем все это нужно. Я слушал вполуха, а сам наблюдал за залом. Никогда бы не подумал, что внезапное падение акций соберет столько народу. Это было выше моего понимания… Наверное, на душе у них скверно и тревожно. Собрание обещало быть бурным. Я понимал, что мне надо радоваться, потому что только такая аудитория давала мне шанс собрать необходимое количество голосов, несмотря на присутствие крупного акционера. Но для меня дело было не в этом. Мне было страшно выступать в таком огромном зале, где меня отовсюду видно и слышно и где слушатели окружают меня со всех сторон. Просто кошмар какой-то. Это выше моих сил и возможностей. События меня пересиливали, я оказался явно не на своем месте. Мое место… А где оно, мое место? Может, я создан для того, чтобы занимать менее ответственный пост? Кто его знает… Наверное, так было бы спокойнее. Но почему? В любом случае дело не в уровне образования. Тут было множество исключений. Может, дело в моей личности? Но среди наших начальников, таких разных, я не видел ни одной выдающейся личности. Нет, тут, несомненно, было что-то еще. Может, мы неосознанно находимся под влиянием среды, в которой родились, и это она препятствует тому, чтобы мы поднимались на уровень, превосходящий уровень нашей семьи? Может, мы сами себе не позволяем туда забираться? Или, выйдя за пределы планов, которые строили наши родители, мы в глубине души чувствуем, что оказались в запретной зоне? Не исключено… Но верно и то, что продвижение по социальной лестнице дает нам уверенность в личном прогрессе…
— Если у вас есть вопросы, предлагаю вам их задать, а мы, в свою очередь, постараемся максимально полно на них ответить. Регистраторы с микрофонами ходят по залу. Если вы хотите высказаться, сделайте им знак подойти.
Начался сеанс вопросов-ответов, который длился целый час. Тот из директоров, к кому был обращен вопрос, отвечал прямо из-за стола. Некоторые говорили лаконично, некоторые долго и нудно, усыпляя публику многочисленными деталями.
— Теперь я передаю слово нашему президенту, Марку Дюнкеру, кандидату на следующий срок. Он ознакомит вас с собственным взглядом на создавшуюся ситуацию и представит вашему вниманию свою стратегию на будущее.
Дюнкер встал и решительным шагом направился к центру сцены, где располагалась трибуна с пюпитром, к которому крепился микрофон. В отличие от Керьеля он не стал говорить, сидя за столом, хотя стол был оборудован точно так же. Он предпочел отделиться от остальных, явиться в образе лидера.
В зале стало тихо. Его выступления явно ждали.
— Друзья мои, — произнес он притворно-дружеским тоном, которым вполне владел, когда ему было надо. — Дорогие мои друзья, прежде всего позвольте вас поблагодарить за то, что вас сегодня так много. Я очень признателен вам за преданность нашему предприятию и за ваш интерес к его будущему…
Негодяй был неотразим…
— Мы оказались в парадоксальной ситуации: предприятие никогда не было в такой хорошей форме, и о том свидетельствуют результаты, с которыми вас ознакомил мой финансовый директор. И в то же время курс наших акций никогда не падал так низко…
Его уверенность в себе и огромная харизма болезненно напомнили мне о моих собственных недостатках и слабостях. Как я буду выглядеть на фоне такого блестящего оратора?
— В тех практиках, за которые нас критикует пресса, и в особенности один журналист, нет ничего экстраординарного. В нашей профессии они как разменная монета и, как правило, никого не шокируют. Но мне хотелось бы надеяться, что вся эта критика и все нападки — не более чем зависть сильных по отношению к слабым.
Быстро же он среагировал. Чью же сторону займут сидящие в зале? Сторону «больших», потому что у них в руках больше акций, или сторону «малых», которых он квалифицирует как «слабаков»?..
— К несчастью, я должен сообщить вам одну вещь. У истоков наших неприятностей стоит, вероятнее всего, информатор из нашего же предприятия. Паршивая овца, которая снабдила клеветнической информацией журналистов, а они ею воспользовались для своей грязной наживы. Мне как руководителю горько это сознавать, но в яблоке завелся червь, в наши ряды затесался предатель. Его происки пошатнули котировки нашей организации. Пока ему удается от нас ускользнуть, но я при всех даю слово его уличить и прогнать, как он того и заслуживает.
Мне вдруг захотелось исчезнуть, улететь, телепортироваться. Я изо всех сил сохранял на лице бесстрастное выражение, а внутри у меня кипел стыд вперемешку с чувством вины.
По залу прошла волна аплодисментов. Дюнкеру удалось направить злость мелких акционеров на таинственного незнакомца, а сам он выступал в роли заступника, пришедшего восстановить справедливость.
— Все это скоро станет всего лишь дурным воспоминанием, — продолжал он. — Даже разрушительные циклоны не могут помешать траве вырасти снова. Истина заключается в том, что наше предприятие на подъеме и наша стратегия обещает многое…
И он, с видом полного довольства собой, принялся перечислять все достоинства своих стратегических начинаний, подчеркивая, что не отступит ни на шаг, проводя их в жизнь.
Он закончил речь под аплодисменты директоров и приглашенных, сидевших в креслах по ту сторону стола. Довольно солидная часть зала тоже зааплодировала. Спокойно выждав, пока зал затихнет, он продолжил очень тихим голосом:
— Получилось так, что в последнюю минуту у нас обозначился еще один кандидат… Кандидатура, скажем так… несколько сумасбродная…
Я вжался в кресло.
— …поскольку этот человек состоит у нас на жалованье. Он еще молод, и работает у нас всего несколько месяцев… Так сказать, пришел прямо со школьной скамьи.
Среди присутствующих раздались смешки. Я еще больше вжался в кресло.
Я бы отдал сейчас что угодно, лишь бы оказаться где-нибудь в другом месте.
— Я хотел его отговорить, чтобы вы не тратили время попусту, но потом сказал себе, что всем нам, после того что случилось на Бирже, недурно будет улыбнуться друг другу. Если у него нет ощущения смехотворности происходящего, то у нас-то чувство юмора осталось…
Из зала послышались насмешливые восклицания, и Дюнкер спокойно отправился на место. На его губах играла довольная ухмылка.
Меня просто ошеломила подлость и гнусность последнего высказывания.
Проходя мимо меня, он повернул голову и смерил меня презрительным, сардоническим взглядом.
Не успел он сесть на место, как финансовый директор взял со стола микрофон:
— Итак, я передаю слово второму кандидату в президенты общества, месье Алану Гринмору.
Я сглотнул, и внутри у меня все сжалось, желудок просто прирос к позвоночнику. Тело налилось свинцом, словно меня вместе с креслом закатали в бетон.
Иди. Надо идти. У тебя нет выбора. Вставай!
Я сделал над собой титаническое усилие и встал. Все директора повернулись ко мне, у некоторых на лицах читалась насмешка. Приглашенные со своих кресел справа от меня глядели так же. У меня перехватило дыхание, и я вдруг ощутил себя раздавленным и одиноким, ужасно одиноким.
Листки с докладом я зажал в руке. Первые шаги к трибуне дались мне особенно тяжело. Я шел по сцене, а публика все приближалась и приближалась. Господи, хоть бы кто-нибудь выключил в зале свет, что ли… И оставил бы только прожектор, направленный на сцену… В луче прожектора мне и то было бы легче: я бы не видел всех этих ухмыляющихся лиц, которые таращились на меня, как на зверя в зоопарке.
Я все шел и шел, и каждый шаг был тяжким испытанием. На меня давили сотни взглядов. Я, как гладиатор, вышел на арену навстречу львам, и меня разглядывал жаждущий крови плебс. Мне даже показалось, что по мере моего приближения из зала послышались насмешки. Впрочем, это могла быть игра больного воображения…
Наконец я добрался до трибуны и теперь стоял в центре сцены, в самом сердце чудовища, готового зарычать… Мишень для всех взглядов… Насмерть перепуганная тень самого себя…
Положив листки на пюпитр, я поправил микрофон. Руки у меня дрожали, сердце колотилось бешеным галопом, и каждый удар отдавался в висках. Надо было обязательно собраться, прежде чем начать… Дышать… Дышать… Я мысленно повторил первые фразы выступления, и они вдруг показались мне неубедительными и неуравновешенными…
Из задних рядов кто-то крикнул: «Давай, парень, не тяни!» — и по залу прокатились смешки.
Когда над вами смеются двое, это болезненно, но когда их три или четыре сотни, да еще на глазах пятнадцати тысяч зрителей, это невыносимо. Это надо было сейчас же прекращать. В конце концов, для меня это вопрос выживания. Я собрал все силы и бросился в омут.
— Дамы и господа…
Мой голос, многократно усиленный микрофоном, показался мне каким-то глухим, словно застрявшим в горле.