— Меня зовут Алан Гринмор.
Шутник из заднего ряда не унимался: «Гринмор, ты помер, ты уже покойник!» Ему ответил взрыв хохота, гораздо более мощный, чем вначале. Один — ноль. Зло побеждало.
— Я консультант по найму на работу, то есть нахожусь в самом центре «Дюнкер Консалтинг». И сегодня я пришел сюда, чтобы представить вам свою кандидатуру…
Не катит… звучит фальшиво…
— …на место президента. Я понимаю всю тяжесть ответственности этой миссии…
Слева послышался насмешливый голос: «Да эта тяжесть тебя уже прихлопнула!» — и новый взрыв смеха. Дюнкер хорошо рассчитал свои макиавеллиевские насмешки и дал добро на атаку. Механизм пришел в действие: мелкие держатели акций закусили удила. Меня им предложили в качестве закуски, и они были готовы меня выпотрошить. Уже приступили к свежеванию.
Для меня худшим на свете было стать посмешищем. Это начисто лишало меня веры в себя, отнимало все надежды. Я скорее предпочел бы военные действия, чем насмешку. Враждебное нападение побуждает дать сдачи, а от насмешки хочется убежать. Вот и сейчас: мне хотелось исчезнуть, сквозь землю провалиться. Оказаться где-нибудь далеко-далеко, не важно где… Но это надо было немедленно прекратить! Любыми средствами, но заставить их заткнуться…
Ситуация ухудшалась каждое мгновение… Вот-вот раздадутся свистки… Стыд захлестнул меня, и я, позабыв о написанном тексте и о собственных кровных интересах, поднял глаза на ту часть трибуны, откуда неслись особенно лихие высказывания, и поднес микрофон ко рту. Губы почувствовали холод металла.
— Это я предупредил о махинациях Дюнкера!
Мой голос перекрыл собой все насмешки, и в зале сразу наступила тишина. Полная, оглушительная тишина. Неслыханная для зала на пятнадцать тысяч человек. Издевательства уступили место изумлению. Шута на сцене больше не было. Там стоял враг, опасный противник, который посягнул на их сбережения.
Невероятно, какой силы энергетический заряд несет в себе заполненный людьми зал. Этот заряд ошеломляет. Он превосходит все индивидуальные эмоции и мысли собравшихся людей, вместе взятые. Причем группа излучает эту энергию сразу, единым лучом. Стоя один перед пятнадцатитысячным залом, я ощутил этот луч, воспринял его глубинную вибрацию. Мгновение он колебался в точке нейтрального равновесия, а потом резко качнулся в сторону враждебности. Никто не произнес ни слова, а я физически ощутил эту враждебность, ее можно было потрогать, понюхать, лизнуть… Она молча, тяжко разливалась в воздухе губительными волнами… Но странное дело, я ее больше не боялся. Вот-вот должно было произойти что-то такое, что было сильнее ее, что-то потустороннее, поразительное…
В этот момент души всех, кто меня окружал в этом зале и подавлял огромным количеством, оказались связаны друг с другом. Не важно, что их связало: озлобленность, враждебность, разочарование… Они объединились, и это было главное… Я ощущал, как от них исходит невидимая энергия, как если бы они были единым целым. Это было захватывающе, я это чувствовал самой сердцевиной своего существа. Их безмолвный союз волновал, тревожил, завораживал, он был почти… прекрасен. Я стоял перед этими людьми совершенно один. Я завидовал им, мне хотелось быть на их месте, слиться с ними. И различия, которые разделяли нас, показались мне вдруг ничего не значащими, второстепенными. Они всего лишь такие же люди, как и я. Им так же хотелось спасти свои сбережения и обеспечить тылы, как мне хотелось выжить. Разве не одно и то же волновало нас?
У меня в мозгу, как очевидность, которая выпала мне на долю, вдруг прозвучали слова Игоря Дубровского. Философская истина, которую мне следовало применить, не зная, как это сделать.
Обними мир ближнего, и он тебе откроется.
Обними мир ближнего… Мы — не индивидуалисты, которые встречают друг друга в штыки, мы обычные люди, у нас одинаковые стремления, одинаковые надежды и одно желание жить, причем жить как можно лучше. А то, что нас разделяет, это так, незначительные детали в сравнении с тем, что нас объединяет. Ведь все мы — люди… Но как разделить с ними эти чувства, как им объяснить?.. И как найти в себе силы, чтобы объяснить?
Перед моими глазами промелькнул образ подвала «Спич-Мастера», и я снова испытал восхитительное чувство владения собой, владения аудиторией. Теперь я нашел ресурсы. Я знал: если рискну, то смогу сделать шаг навстречу этим людям, все им высказать, открыть свою душу…
Трибуна передо мной показалась мне барьером, помехой, воплощением того, что нас разделяет. Я протянул руку, снял микрофон с подставки и обогнул трибуну, оставив на ней свои записи. Я шел к публике, абсолютно безоружный, во всей своей уязвимости. Шел медленно, меня вело желание мира с этими людьми. Мне было страшно, но страх понемногу отступал, уступая месту нарождавшемуся чувству глубокого доверия.
Парадоксально, но мне не хотелось скрыть свою незащищенность, наоборот, я стремился, чтобы они ее разглядели. Для меня она была гарантом искренности и прозрачности намерений. Повинуясь инстинкту, я развязал галстук и отбросил его в сторону. То же самое я проделал с пиджаком, и скомканная ткань с шорохом сползла на пол.
Я подошел к краю сцены, и мне стали хорошо видны серьезные лица тех, кто сидел в первых рядах. А дальше лица теряли четкость, превращаясь в цветовые мазки, как на картинах импрессионистов. Но в повисшей напряженной тишине я чувствовал, что все взгляды обращены на меня.
Стало ясно, что говорить заготовленный текст нельзя: момент был не тот. Значит, надо полагаться на слова, которые придут сами. Как там у Этьена: «Говори, что думаешь, что на сердце».
Я оглядел зал. Смятение людей, их недовольство были буквально осязаемы. И сердце мое эхом отозвалось на их тревогу.
Губы снова ощутили металл микрофона.
— Я знаю, что вы сейчас испытываете.
Мой голос разорвал тишину и зазвучал в огромном пространстве зала с неожиданной силой…
— Я чувствую вашу тревогу, ваше несогласие. Вы вложили деньги в акции нашего предприятия. Мои разоблачения в прессе привели к тому, что курс акций упал, и вы на меня в обиде, вы рассержены. Вы смотрите на меня как… на гнусного типа, предателя и порядочную сволочь…
В зале ни звука.
От мощных прожекторов у меня горело лицо.
— На вашем месте я думал бы точно так же.
Зал замер в напряженной, наэлектризованной тишине.
— Ваши надежды на прибыль рухнули. Вы рассчитывали на эти деньги, кто как на средство улучшить условия жизни, кто как на возможность что-то купить, кто как на обеспечение тылов или как на капитал, который вы оставите детям. Каковы бы ни были ваши заботы, я их понимаю и отношусь к ним с уважением.
Наверное, вы думаете, что я передал информацию прессе из личной ненависти к Марку Дюнкеру, чтобы ему отомстить? Учитывая все, что я перенес по его милости, это имело бы смысл. Но причина была совсем другая. Я опубликовал эти данные с одной целью: спровоцировать падение курса акций…
Послышались оскорбленные возгласы. Я продолжил:
— …спровоцировать падение курса акций, чтобы собрать вас всех и поговорить с вами, как я говорю сейчас: глаза в глаза.
Напряжение достигло апогея, и я почувствовал это на последней реплике, когда попытался разъяснить свою позицию и смысл своих поступков.
— Вы имеете право узнать, что породило ваше вполне понятное желание увидеть, как к концу месяца и к концу года курс акций поползет вверх. При создании Биржи в ее функции входило разрешение предприятиям собирать деньги с вкладчиков в счет будущего развития. Те, кто хотел вложиться, не важно, какой суммой, оказывали доверие предприятию и гордились тем, что могут содействовать его развитию. Тем самым они присоединялись к проекту. Впоследствии соблазн быстрой наживы стал побуждать некоторых вкладчиков инвестировать средства на все более короткие сроки, переводя капитал из одной организации в другую, чтобы перехватить акции на повышении и получить максимальный годовой доход. Эта спекуляция широко распространилась, и банки изобрели то, что они назвали финансовым инструментом: возможность заключать пари на любое изменение курса, включая полное падение. Те, кто ставит на понижение, выигрывают, если дела у предприятия пойдут плохо. Это все равно что спекулировать на болезни соседа. Предположим, у него рак. Вы ставите на то, что его здоровье значительно ухудшится в течение шести месяцев. Спустя три месяца появились метастазы? Гениально! Вы выиграли двадцать процентов… Вы, конечно, подумали, что тут нет ничего общего, тут речь идет о человеке, а не о предприятии. Вот мы и подошли к главному! С тех пор как Биржа превратилась в казино и все позабыли о ее первоначальном назначении, само собой позабылось и то, что за названиями предприятий, на которые поставлены, как в рулетку, те или иные суммы, стоят люди. Люди из плоти и крови, они на этих предприятиях работают и отдают им часть своей жизни.
Дело в том, что курс ваших акций напрямую зависит от перспектив короткой прибыли. Чтобы акции поднялись в цене, предприятие каждый триместр публикует шикарные, волшебные результаты. Ведь любое сообщество как человек: его здоровье знает спады и улучшения, и это нормально. От любого человека болезнь требует, чтобы он взял тайм-аут, чуть-чуть сдал позиции, полежал… И предприятие точно так же нуждается в ином взгляде на вещи, в переориентировании траектории развития, чтобы потом обрести более стойкое равновесие. Но и в том и в другом случае от нас требуется терпение. Если же, будучи акционером, вы пренебрегаете этим требованием, предприятие тоже отметет затруднения, начнет вам врать или примет решения, которые любой ценой принесут ему короткую прибыль. Публикуя информацию о фальшивых вакансиях или сознательно адресуясь к неплатежеспособным клиентам, Марк Дюнкер всего-навсего отвечал условиям игры с невыполнимыми правилами.
Требования непрерывного роста акций привели к огромному давлению на всех, от президента до служащих. Этот прессинг мешал спокойно и продуктивно работать. Он привел к необдуманным решениям, что не принесло пользы ни предприятию, ни сотрудникам, ни смежникам, которые, ясное дело, переложили бремя давления на своих сотрудников и своих смежников… Дошло до того, что вполне благополучные предприятия вынуждены увольнять сотрудников, чтобы сохранить или увеличить рентабельность. С тех пор эта опасность нависает над всеми нами и побуждает нас стать индивидуалистами, что портит отношения между коллегами.