Когда я не делаю ни малейшего движения, чтобы уступить ему хоть дюйм, он испускает долгий, мучительный выдох.
— Просто… уходи.
— Скажи мне, почему ты все еще с этой шлюхой, и я уйду.
Он хмурит густые брови, и я вижу ярость, пылающую за его обычно холодными глазами.
Брэндон Кинг — воплощение хорошего мальчика. Весь такой чопорный, правильный и добрый. Он улыбается всем шуткам, какими бы банальными они ни были. Он проверяет людей вокруг себя, чтобы убедиться, что они не предоставляют для него угрозы.
Он играет в лакросс. Любит послеобеденный чай. По выходным работает волонтером в приюте для животных. Жертвует свои картины различным благотворительным организациям. Участвует в марафонах ради разных целей. За права женщин. Против рака. В поддержку психического здоровья. За защиту животных, подвергшихся жестокому обращению. Борется за защиту окружающей среды.
Допустим, он борется за все. Попросите его выступить в защиту бедного червяка, застрявшего под землей, и он с радостью согласится.
Но вот что я давно подозревал. Это образ. Я не говорю, что ему наплевать на все это, но он использует свой имидж в качестве камуфляжа. Опоры.
Он подавляет, борется и сопротивляется.
Но против чего? Я не уверен.
Вот почему я становлюсь чертовски диким всякий раз, когда он вырывается из навязанных ему оков и позволяет проявиться своей истинной сущности.
Он все еще мудак, но, по крайней мере, не притворяется.
Я хотя бы могу увидеть его настоящего.
Например, как сейчас.
— Почему я до сих пор с ней — не твое дело. Я — не твое гребаное дело, Николай. То, что случилось той ночью, произошло потому, что я был пьян. Ты сказал, что я могу винить тебя, так что именно это я и делаю, и говорю тебе оставить меня в покое.
— Но я не хочу.
— Ты чертов мазохист?
— Обычно нет. На самом деле, некоторые могут сказать, что я полная противоположность, но я готов ждать, пока ты одумаешься.
— Ты слышал хоть слово из того, что я сказал? Я не хочу иметь с тобой ничего общего, черт возьми.
— Скажи это еще раз и серьезнее, — мой рот оказывается так близко к его рту, что я чувствую нотки мускуса и мяты, срывающиеся с его губ в прерывистом дыхании. — Если только… ты не можешь?
Он смотрит на меня снизу внизу вверх и в его кораллово-голубых глазах столько жара, но он не отталкивает меня.
Вообще нет.
Брэн мог бы наброситься на меня, но от одного моего присутствия у него перехватывает дыхание. Его грудь вздымается и опускается в быстром ритме.
Должно быть, именно поэтому он старался сохранять дистанцию между нами, когда мы бегали. Он знал, что если я подойду ближе, то для него все будет кончено.
Поэтому я прижимаюсь грудью к его груди. Твердые мышцы прилипают к моим, и стук его сердца смешивается с моим собственным.
Какого черта этот человек делает со мной?
Почему я не могу оторваться от него? У него кровь ведьмы? Он что, состоит из гребаных наркотиков?
— Ты — гребаный кошмар, — бормочет он, его горло дергается под моими пальцами.
— Твой кошмар.
— Я ненавижу тебя.
— Неправда.
— Ты чертов псих.
— Из-за тебя, — шепчу я ему в губы и впиваюсь в них с гортанным стоном.
Он не отстраняется. Не отворачивает лицо и не делает вид, что ему неприятно такое внимание.
На самом деле все происходит с точностью до наоборот.
Его ресницы трепещут по щекам, когда он стонет, и я поглощаю этот звук полностью. Съедаю его до дна.
Проглатываю его целиком, но больше всего я причиняю ему боль. Зубы стукаются, языки борются, а губы сталкиваются.
Господи-блять-твою-мать.
Я фантазировал о его вкусе с прошлой недели. Каждое утро, день и вечер. Каждую чертову секунду каждого гребаного дня, все, чего я хотел, — это снова ощутить его вкус.
Но я не хотел пугать его или заставлять убегать. Впрочем, сейчас мне абсолютно наплевать на такую возможность.
Я впитываю его целиком, исследую, пирую, абсолютно утопая в его гребаном рту.
У него вкус меда, мяты и ебаной зависимости.
Я провожу языком по его губам и получаю в награду его напряженные соски. Цветок лотоса целует меня так же остервенело, как и я его, а пальцы задирают нижнюю часть моей футболки, чтобы прижать меня к его обнаженному торсу.
Я зажимаю его нижнюю губу между зубами и покусываю кожу, пока он не начинает хныкать, вздрагивать и чертовски трястись рядом со мной.
Дай мне еще.
Еще.
Блять, еще.
Я упираюсь своей бешеной эрекцией в его шорты, и, конечно же, он твердый.
Из-за меня.
Снова.
Привет, Сатана. Это рай в аду? Потому что я мог бы остаться здесь навсегда.
— Ты так чертовски возбужден для того, кто утверждает, что не хочет иметь со мной ничего общего, — говорю я ему в красные, припухшие губы. — Ты и сейчас не пьян.
— Прекрати прикасаться ко мне… — выдыхает он, даже когда его рот, кажется, преследует мой. — Я бы так поступил с любым. Это называется физической реакцией.
Этот гребаный мудак. Клянусь, он сам напрашивается на то, чтобы его ударили.
Я скольжу языком по его шее и сильно кусаю его адамово яблоко, а потом так же сильно сосу, возвращая ему засос, который он прятал целую неделю.
— Прекрати… — он ворчит, упираясь локтем мне в грудь.
Только он не прикладывает к этому никакой силы.
А я не прекращаю.
И определенно не слушаю его.
Я прокладываю дорожку из укусов до того места, где его плечо соединяется с шеей, ключицей и грудью, а затем задеваю зубами его соски.
Он издает самый эротичный стон, который я когда-либо слышал, и я засовываю два пальца ему в рот, а затем провожу ими по его языку.
Мне нужно, чтобы он перестал болтать и портить каждый момент своим чертовым ртом.
Мой язык кружится вокруг его светло-коричневого ареола, затем я прокатываю сосок между зубами, посасывая и покусывая, пока не слышу только приглушенные звуки, вырывающиеся из его набитого рта.
— Тебе ведь это нравится, не так ли? — я перехожу к другому соску, посасывая кожу вокруг него, оставляя огромный засос, прежде чем прикусить маленький бутон. — Ты выглядишь идеально с моими метками. Мое собственное произведение гребаного искусства.
Одна его рука лежит на моем плече, отталкивая, но другая — в моих волосах, притягивая ближе.
Он — гребаная головоломка, мой цветок лотоса, и мне не терпится разбить его на гребаные кусочки.
Его тело отстраняется от меня, но язык продолжает кружиться вокруг моих пальцев, а зубы впиваются в него, когда я покусываю его сосок.
Я слишком пьян от него и его вкуса. Слишком зависим от того, насколько он отзывчив.
Я не могу насытиться.
Не после одного, двух, или тысячи покусываний. Я хочу повалить его на землю и как следует попировать. Хочу наблюдать, как он вздрагивает, хнычет и стонет, когда я целую каждый сантиметр его великолепной кожи.
Сомневаюсь, что он будет в восторге от этой идеи, так что я возьму все, что смогу.
Мой рот оставляет укусы и следы по всей его груди, прежде чем я скольжу языком к его челюсти.
— Ты на вкус как моя новая любимая зависимость, малыш.
— Мммфф… ммм… умф… — хнычет он в ответ с моими пальцами во рту, и я убираю их, а затем облизываю, застонав от его вкуса.
Он наблюдает за мной темными глазами, его брови опущены, грудь поднимается и опускается в безумном ритме.
Но потом он открывает свой чертов гребаный рот.
— Уходи… пожалуйста.
Я прижимаюсь губами к его губам.
— Заткнись, — целую. — К, — лижу. — Чертовой, — кусаю. — Матери.
Он стонет, трещины в его броне становятся все шире и глубже, а я разрушаю их одну за другой.
Я буду пировать на нем так тщательно, что он никогда не найдет выхода.
Я прижимаю свой ноющий член к его и шепчу:
— Я так хочу подрочить с мыслями о всех тех грязных вещах, которые хочу с тобой сделать.
Он вздрагивает, и я клянусь, что чувствую, как его член увеличивается. Веки тяжелеют. А взгляд полон растерянности и отрешенности. Такая гребаная загадка. Я хочу овладеть им.
Разорвать его на части.
Уничтожить.
Я снова впиваюсь в его губы, и мы одновременно стонем, когда мой язык проникает внутрь, захватывая его. Приковывая к себе. Пусть и временно.
Мне нужно больше.
Больше.
Блять, больше.
Из раздевалки доносится шум, и я слышу, как кто-то спрашивает:
— Кто-нибудь видел Кинга?
Он замирает, и я чувствую, как напрягаются его мышцы. Когда я отрываюсь от его губ, его лицо становится каменно-холодным.
В глубине его радужки вспыхивает паника, и кажется, будто он вот-вот упадет в обморок. Он смотрит на свои ноги, его плечи сводит от напряжения.
Что за хрень…
— Эй, — я касаюсь его щеки тыльной стороной пальцев, и он поднимает на меня глаза. — Что случилось?
— Я… Я…
— Эй… дыши.
Кажется, он совсем не хочет этого делать, поскольку бормочет что-то невнятное и смотрит на меня, как на инопланетянина.
Шаги приближаются, и он, кажется, на грани срыва.
И тут я понимаю, что он, вероятно, сходит с ума от перспективы быть обнаруженным в таком положении.
Я делаю шаг назад, и он смотрит на меня несчастными глазами, от которых мне хочется схватить его за руку и утащить отсюда.
Но это, вероятно, заставит его потерять самообладание.
Мой взгляд скользит по многочисленным засосам, которые я оставил на его груди и ключицах, затем я стягиваю футболку через голову и бросаю ему.
Похоже, я чаще раздеваюсь перед этим парнем, чем при других обстоятельствах. По крайней мере, когда я одет.
Его пальцы цепляются за материал, и он машинально натягивает ее. Она ему велика, но в ней он выглядит чертовски вкусно.
Новый кинк разблокирован.
— Спасибо, — бормочет он, как хорошо воспитанный джентльмен.
Он всегда выражает свою благодарность, когда я делаю самые благородные жесты, например, провожаю его до дома, отдаю ему AirPods или говорю, чтобы он следил за движением машин на дорогах.