Что, черт возьми, с ним случилось? Почему он иногда впадает в такой режим, словно за ним гонится монстр?
— Просто брось это, ладно? — он тяжело дышит. — Уходи первым.
— Эй… что случилось?
— Ничего. Я в порядке.
— Ты не выглядишь в порядке.
— Почему тебя это волнует? — огрызается он. — Почему тебя это должно волновать? Просто оставь меня в покое.
— Ты знаешь, что отталкиваешь меня слишком сильно, и в какой-то момент я могу просто бросить тебя на произвол судьбы, Брэндон.
Его губы приоткрываются, и я думаю, что он хотя бы извинится, как он обычно это делает, но он шепчет:
— Пожалуйста, уходи.
— Да пошел ты, — бормочу я, затем распахиваю дверь и ухожу.
Я агрессивно мою руки и возвращаюсь в кофейню. Я останавливаюсь у столика, когда замечаю, что атмосфера уже не такая тошнотворно сладкая, как когда я уходил.
Причина в том, что на моем стуле сидит клон Брэна.
Я кладу руку в карман и встаю рядом с ним.
— Ты сидишь на моем месте.
Лэндон поворачивает голову в мою сторону, демонстрируя свою гнусную ухмылку. Несмотря на то, что у него есть общие черты с Брэном, Лэндон более сдержанный и гораздо более отвратительный. Если бы не одинаковые черты лица, никто бы не подумал, что они родные братья. Если Брэн за закрытыми дверями спокоен и гребаный мудак, то Лэндон ведет себя как мудак открыто. Антагонистичный и совершенно неуправляемый.
Я до сих пор не простил ему похищение Килла, даже если мой кузен позволил это сделать, чтобы сохранить отношения с Глин.
— Не вижу здесь твоего имени, здоровяк, — говорит он с той же ухмылкой, и единственная причина, по которой я не бью его по лицу, — это то, что оно зеркально отражает лицо Брэна.
Терпеть не могу этого гребаного парня.
— Лэн? — появляется Брэн, выглядя ничуть не взволнованным. Как будто он не вывел меня из себя минуту назад.
Он осторожно опускается на свое место, не сводя глаз со своего претенциозного брата.
— Что ты здесь делаешь?
— Я услышал, что вы с Глин проводите время вместе, и решил присоединиться. Не думал, что здесь будет нежелательная компания.
— Следи за своим языком, — проворчал Килл, и Глин надавила на его руку, словно не позволяя ему ударить ее брата, который определенно заслуживает того, чтобы его отправили на Луну с дыркой в чертовом лице.
— Брэн, братишка, — Лэндон обхватывает его за плечи. — Почему ты сидел рядом с Николаем? Глупость может быть заразной, знаешь ли.
Этот чертов…
Прежде чем я успеваю пнуть его, Брэн его отталкивает.
— Это грубо. Извинись, Лэн.
— Я? Извиниться? — он разражается смехом. — Отлично, Брэн. Ты невероятно забавный.
— Я извиняюсь от имени моего брата, — говорит он, едва взглянув на меня.
Господи. Он гребаный мудак, клянусь. Я бросаю на него взгляд, и он, как трус, опускает глаза, прерывая зрительный контакт.
— Что здесь происходит? — Лэн щелкает пальцами у меня перед носом. — Эй, ты. Убери глаза от моего брата, пока я тебя не вырубил.
— Лэн! — Глин кричит.
Брэн поднимает голову, и от страха, который я вижу в его взгляде, мне становится дурно.
Его так пугает мысль о том, что кто-то может узнать о нас, что кажется, будто его вот-вот стошнит.
— Я ухожу отсюда, — объявляю я и ухожу, не оглядываясь.
Да пошли они все. Начиная с Брэндона, мать его, Кинга.
Я возвращаюсь в особняк, а затем отправляюсь на своем Харлее прокатиться вдоль берега моря. Но ни воздух, ни вибрация мотоцикла не улучшают моего настроения.
Через полчаса я паркуюсь на берегу и достаю телефон.
Нахожу сообщение от проклоятия моего гребаного существования.
Брэн:Спасибо и извини.
Ублюдок.
Николай:За что?
Брэн:За то, как Лэн разговаривал с тобой. Спасибо, что ушел и не стал конфликтовать с ним.
Послушай, мне кажется, он что-то подозревает.
Николай:И что?
Брэн:Мне лучше пока держаться подальше от пентхауса.
Николай:Типичный Брэндон. Убегать при первых признаках опасности — это, похоже, твой стиль поведения.
Брэн:Ты не знаешь Лэна. Он как собака. Если он придет и будет вынюхивать, то узнает все.
Николай:И это такая трагедия?
Брэн:Николай, пожалуйста. Не делай этого.
Николай:Знаешь что? А я это сделаю. У меня нет времени на бесхребетных, нерешительных мудаков. Я не твоя игрушка и не твоя шлюха.
Брэн:И что это должно значить?
Николай:Найди себе другую игрушку. С нами покончено.
О, подожди. Мы никогда ничем и не были. Удали мой номер.
Глава 21
Брэндон
Я никогда не был зависим от чего-либо, поэтому не понимал, насколько болезненно переживать ломку.
Прошло две недели с тех пор, как Николай сообщил мне по смс, что между нами все кончено. А я все еще не избавился от всплесков одиночества.
Прошло две недели, а мне становится все хуже, а не лучше.
В конце концов, это не обычная ломка. А может, я просто новичок во всем этом и не имею ни малейшего представления о том, как справляться с подобными ситуациями.
Иногда боль и тошнота становятся слишком сильными, меня душат черные чернила, и мне приходится их выводить.
Любым возможным способом.
За последние две недели я видел свою кровь чаще, чем когда-либо. На днях я позволил ей течь и течь, пока не потерял сознание в ванной. Какая-то часть меня хотела, чтобы я никогда не проснулся.
Часть меня молилась об этом, пока я лежал на полу в ванной, глаза были затуманены влагой, а сердце слишком устало, чтобы продолжать качать кровь в моем бесполезном теле.
Мой мозг отключился, и мысли пришли к пониманию того, как я чертовски сильно устал.
От себя.
От всего.
И я все еще уставший.
Моя кисть скользит по холсту, добавляя мазки теплых цветов, переплетая и смешивая их, пока они не совпадут с моими полыми внутренностями.
Искусство — это единственное, что помогает мне оставаться на плаву. Я даже перестал ходить на тренировки после того, как намеренно вывихнул лодыжку.
Я перестаю общаться с людьми под разными предлогами. Учеба. Работа. Учебные дедлайны.
Сейчас у меня просто нет сил ни на кого и ни на что. Но больше времени, проведенного в одиночестве, только подталкивает меня к вредным привычкам.
Причинение себе вреда, кровь и гребаная ненависть к себе.
Я кручусь по спирали и не могу остановиться.
Падаю и не могу дотянуться до дна.
Моя рука дрожит, и пластырь, который я прикрыл своими толстыми часами горит. Рану покалывает, а кровь приливает к едва заживающему порезу.
Ощущение конца света будоражит мой мозг, и слюна заливает внутреннюю поверхность рта.
Тик.
Ты так чертовски слаб.
Тик.
Позорище.
Тик.
Чертовски бесполезен.
Кисть выпадает из моих трясущихся пальцев и падает на пол, оставляя оранжевый мазок.
Я открываю ящик справа от себя и почти на автопилоте достаю свой швейцарский армейский нож. Если я просто воспользуюсь им еще один раз, никто не узнает.
Если я просто очищу себя от черных чернил, окружающих меня, то не буду чувствовать себя запертым в собственной шкуре, и все закончится.
За исключением того, что я повторял те же самые слова последние пять гребаных раз, когда это делал. Пять раз за две недели. Пять.
Черт возьми. Я теряю контроль.
И все же мои пальцы обхватывают рукоять, я снимаю часы и затем кладу их на стол. Сдираю пластырь и смотрю на темно-красную кожу. Когда я делал это в последний раз, порез был таким глубоким, что я потерял много крови. Я думал, что он никогда не заживет и мне придется накладывать швы.
Кожа снова срослась сама по себе, бесплодно надеясь на завершение, на исцеление, как гребаный мазохист.
Первый раз я порезался случайно, когда брился в семнадцать лет. Я наблюдал, как крошечная капелька крови скатилась по моей челюсти и шее, и испытал огромное облегчение.
Это был первый раз, когда я смотрел на свое отражение целую минуту, не испытывая потребности разбить зеркало.
Поэтому я стал немного небрежен при бритье и резал себя то тут, то там, чтобы увидеть больше крови. Чем сильнее текла кровь, тем больше исчезали черные чернила.
Но я делал это редко. Был предельно осторожен, чтобы не вызвать подозрений у родителей. Поэтому, когда папа пошутил, что, возможно, ему стоит снова научить меня бриться, я перестал делать эти маленькие порезы на лице и шее.
И начал бриться там, внизу, делая порезы между бедер, где никто не мог их увидеть. Я сидел в ванне и смотрел, как из ран сочится кровь, закрывал глаза и вдыхал чистый воздух.
После поступления в университет я начал резать свое запястье, но только в одном и том же месте, делая три пореза, которые можно будет спрятать под часами.
Но их я тоже делал достаточно редко. Не чаще раза в месяц, может быть. Когда тошнота сжимала мне горло, и я не мог дышать, не захлебываясь черными чернилами.
Когда было больно до такой степени, что я не мог существовать в своей гребаной шкуре.
Но за последние пару недель это до такой степени участилось, что я уже не могу это контролировать.
Когда я был с Николаем, я не делал этого, потому что он был ужасно проницательным. Он чувствовал, что с моей рукой что-то не так, и продолжал спрашивать об этом в течение нескольких недель. Я не шучу, он говорил:
— Кстати, как ты повредил руку? Рана выглядит серьезной.
Учитывая, что мы занимались сексом, я не решался резать себя между бедер, и самое странное, что меня не переполняло желание увидеть свою кровь.
Я мог справляться с этим желанием, пока оно не стало невозможным.
До сегодняшнего дня, когда я фантазирую о том, как отрежу себе гребаное запястье.
— Милый… пожалуйста. Я так волнуюсь за тебя. Пожалуйста, поговори со мной. Скажи что-нибудь. Что угодно.