А теперь это гребаный кузен-псих.
Чем, черт возьми, я заслужил это? Я был серийным убийцей в прошлой жизни или что-то в этом роде?
— Леви! — моя жена тянет меня за рукав рубашки, сидя у стола рядом со мной. — Ты пялишься.
— О, прости. Это должен был быть, блять, свирепый взгляд, — говорю я достаточно громко, чтобы все услышали.
Мы сидим за обеденным столом и завтракаем. Нам пришлось заказать еду на вынос в местной пекарне, потому что я не в том состоянии, чтобы что-то готовить.
И это все из-за гребаного придурка слева от меня, прямо рядом с моим сыном. Я прищуриваюсь, глядя на множество татуировок, украшающих обе его руки. Гребаный гангстер. Преступный ублюдок, который никоим образом не может находиться рядом с моим воспитанным, абсолютно бескорыстным сыном.
Моим сыном, который закрылся в себя, чтобы не беспокоить нас — своих собственных родителей. Своих близких по плоти и крови.
Почему он в конечном итоге оказался с более непокорным кузеном Киллиана? По крайней мере, та пустая трата человеческого пространства выглядит презентабельно. А этот выглядит так, будто его пожевали в тату-пистолете, сломали эту чертову штуку и выплюнули.
Не поймите меня неправильно. У меня есть татуировки, как и у Лэна, но мы не покрыты ими, как чертовы мафиози.
Астрид прочищает горло и улыбается Николаю, у которого хватило порядочности отложить вилку и нож, когда я заговорил.
Даже с завязанными сзади волосами он все равно производит впечатление жуткого человека.
Что, блять, Брэн в нем нашел? Он похож на одного из тех жестоких придурков. Он же я, когда был молодым. Я узнаю адреналинового наркомана, когда вижу его.
— Так сколько тебе лет, Николай? — мягко спрашивает моя жена. — Ты выглядишь примерно, как ровесник Брэна.
Брэн проглатывает кусок тоста и морщится.
— Вообще-то он на четыре года моложе.
— Не может быть, — она ахает. — Он не выглядит ни на день моложе.
— Спасибо, мэм. Именно так я и говорил, — он снова кладет вилку и нож по обе стороны тарелки. — К тому же, он старше всего лишь на три с половиной года. Через пару недель мне исполнится двадцать.
— Не обращайся ко мне «мэм». Называй просто Астрид. Устраивайся поудобнее и чувствуй себя как дома.
— Я бы не советовал тебе этого делать, — я нарезаю свой тост с яичницей и свирепо смотрю на него.
Надо отдать ему должное, он не смотрит мне в глаза и не свирепеет в ответ, как его кузен-ублюдок.
Он опускает голову и говорит:
— Еще раз прошу прощения за то, что явился без предупреждения. Я думал, что увижу Брэна и уйду.
— О, какие хорошие манеры, — моя жена улыбается. — И не волнуйся, тебе здесь рады в любое время.
— Я бы не стал использовать слово «рады».
— Папа, — умоляюще произносит Брэн, и я борюсь с желанием закатить глаза.
Теперь он еще и защищает этого маленького ублюдка. Я теряю своих детей одного за другим из-за кучки придурков.
— Так, где вы познакомились? — спрашивает моя жена, борясь с каждой моей попыткой отпугнуть его. Надеюсь, они начнут действовать, и Брэн поймет, что Николай не для него.
Давайте скрестим все пальцы за этот очень счастливый конец.
— Это произошло на… — Брэн умолкает. — На вечеринке.
Николай ухмыляется.
— Да. На вечеринке. Я тут же набросился на него.
— Что ты сделал? — огрызаюсь я.
— Я имею в виду, — его ухмылка исчезает. — Я первый его заметил.
— И ты не смог удержать свое внимание при себе?
— Леви, — Астрид ущипнула меня за бедро под столом.
— Боюсь, что нет, сэр, — отвечает он с невозмутимым видом. — Это была моя судьба — встретиться с вашим сыном, и я не хотел бы, чтобы было по-другому.
Вот оно. То самое высокомерие, которое течет в жилах Киллиана вместо крови.
Брэн наклоняет голову и улыбается, намазывая нездоровое количество абрикосового джема на тост.
Мое сердце, блять, просто разрывается.
Я не видел, чтобы мой сын так широко улыбался с тех пор, как… ну, с подросткового возраста. Половое созревание превратило его в чрезмерно ответственного, слегка подавленного человека. Если Лэн вырос в своего несносного, слишком помпезного «я», Брэн замкнулся в себе.
Прошлой ночью, когда он сказал нам, что это потому, что он не хотел выглядеть ненормальным, я почувствовал себя дерьмовым отцом. Я часто пытался заставить его почувствовать себя таким же особенным, как его брат, но это не имело значения, если он сам не верил в этот факт.
— Это так мило, — моя жена, которая, кажется, уже очарована маленьким засранцем Николаем, улыбается и передает ему тарелку с Яйцами Бенедикт17.
— Он предпочитает сладкое на завтрак, мам, — Брэн кладет перед Николаем тост с джемом, который, как я думал, он мазал для себя, и даже дает ему целую тарелку макарун.
— Он не похож на такого человека, — говорит она.
— Пусть вас не вводят в заблуждение его мускулы. У него самое трагическое пристрастие к сладкому, которое я когда-либо видел.
— Виноват, — говорит Николай после того, как съедает тост в два укуса, как настоящий варвар. — Честно говоря, я тренируюсь, чтобы есть как можно больше выпечки.
— Однажды ты впадешь в сахарную кому, — говорит Брэн со вздохом, как будто он упоминал об этом бесчисленное количество раз до этого.
— Оно того стоит.
— Вот это настрой, — Астрид поднимает свой стакан с апельсиновым соком в его сторону, и он звонко ударяет по нему своим.
— На каком факультете ты учишься, Николай? — спрашивает Астрид.
— Управление бизнесом. Предполагается, что я возглавлю семейный бизнес, которым мои родители руководили десятилетиями.
— О, как интересно. У вас с Брэном есть кое-что общее.
— Правда? — спрашивает он слишком нетерпеливо. — И что именно?
— Вы оба — наследники семейного бизнеса. Хотя Брэн ясно дал понять, что не будет иметь ничего общего с менеджментом.
— Илай, Лэн и Крей прекрасно с этим справятся. Я предпочитаю искусство.
— Это мой мальчик, — она протягивает руку через стол и похлопывает его по руке.
— Мне трудно поверить, что ты хорошо учишься, — сухо замечаю я.
— На самом деле у меня средний балл 4,15, сэр. Может, я и не выгляжу так, но у меня потрясающая память. Хотя вашему второму сыну нравится называть меня глупым.
Я улыбаюсь про себя, гордясь Лэном, но тут Брэн гладит Николая по руке.
— Ты не глупый. Кроме того, Лэн считает девяносто девять процентов населения умственно отсталыми, так что проблема в нем.
Он что сейчас его утешает?
Боже милостивый, пожалуйста, ослепи мои гребаные глаза.
— Пока ты так не думаешь, мне наплевать на мнение Лэндона обо мне.
— Вы, ребята, такие милые, — у Астрид на лице такое мечтательное выражение, которое можно описать только как обморок.
— Так и есть, верно? — Николай ухмыляется, как гребаный идиот, и толкает моего сына локтем в плечо. — Слышал? Даже твоя мама считает нас милыми.
— Прекрати, — шипит он себе под нос, скорее от смущения, чем от раздражения.
Я бы очень хотел, чтобы это было гребаное раздражение.
— Итак, что тебе нравится в моем сыне? — спрашиваю я своим торжественным тоном, и это сразу же портит веселое настроение.
Николай — единственный, кто не улавливает ни укола, ни тона, а если и улавливает, то полностью игнорирует.
— Правильнее было бы спросить, что мне в нем не нравится. А это, наверное, только три вещи… Хотя нет, беру свои слова обратно. Иногда мне и они тоже нравятся, так что это не в счет.
— Это твой способ не сказать мне ни одной вещи, которая тебе нравится?
— С удовольствием скажу. Сколько у вас времени, сэр?
— Столько, сколько тебе нужно.
— Отлично, — он глубоко вдыхает и говорит на одном непрерывном дыхании. — Мне нравится, что он ответственный, пунктуальный, серьезно относится ко всем своим обязанностям, борется за справедливость и помогает всем, чем может. Мне нравится, как он готовит, его редкая улыбка и то, как он предан бегу и поддержанию здоровья. Мне нравится заставлять его смеяться и смотреть, как он спит. Мне нравится, как он полностью сосредоточен, когда находится в художественной студии, но больше всего мне нравится, как он впустил меня в свою жизнь и нашел для меня там место. Сейчас мне даже нравятся скучные экранизации Агаты Кристи не потому, что они хороши, а потому, что он действительно одержим этим дер… я имею в виду, вещами. Мне даже нравится его придирчивость и склонность к самоконтролю большую часть времени, так что да, нет ничего, что бы мне в нем не нравилось… хотя нет, кое-что есть. У него есть привычка ставить комфорт других выше своего собственного, или он притворяется, что все в порядке, когда на самом деле это явно не так. Мне не только это не нравится. Я это ненавижу.
Моя жена развалилась непоправимой кучей на своем стуле, но не она заставляет мою кровь стыть в жилах. Это выражение глаз Брэна, когда все его тело поворачивается в сторону Николая.
Это благоговение и привязанность, но также и страх. Страх настолько глубокий, что даже я могу его увидеть. Чего он боится?
Не похоже, чтобы он боялся Николая, скорее, он боится за него. Но почему и перед чем?
Есть и другая тревожащая эмоция. Я узнаю этот взгляд. Именно так я выглядел, когда впервые осознал всю глубину эмоций, которые испытывал к его матери.
Он любит его. Это не влюбленность, не простое восхищение или интрижка. Мой сын полностью, по-настоящему и безвозвратно любит гангстера.
Упокой Господь мою душу, разорванную на куски.
— Кстати… — Николай улыбается Брэну. — Я обязательно скажу своему отцу, чтобы он задал тебе точно такой же вопрос, когда ты встретишься с ним. Я хочу услышать, что ты скажешь.
Брэн снова улыбается и передает ему несколько булочек с джемом, на которые он набрасывается, как монстр.
После завтрака Астрид проводит их в гостиную.
— Мам, может тебе стоит отдохнуть? Ты всю ночь провела в студии.