Он отрывается, прежде чем я успеваю полакомиться им, и я стараюсь не выглядеть разочарованным, бросая на него вопросительный взгляд.
— Не возражаешь, если я воспользуюсь твоей ванной? Мне нужно сначала принять душ.
— Да, конечно, — я указываю на дальний правый угол. — Вон там. Я постараюсь найти для тебя что-нибудь подходящее из своей одежды.
— Сейчас вернусь, — я думаю, что он снова поцелует меня, но он хватает мое лицо и проводит губами по моему лбу в мягком, интимном поцелуе. — Я так чертовски скучал по тебе, малыш.
Я стою на месте еще долго после того, как он исчезает в ванной. Мое лицо такое горячее, что я удивляюсь, как до сих пор не вспыхнул.
Блять.
Не в силах больше стоять на месте, я приваливаюсь к стене и прижимаю ладонь к тому месту, где сердце вот-вот выскочит из груди.
Черт возьми.
Я так безвозвратно обречен.
К черту все это.
Я стягиваю с себя футболку и снимаю спортивные штаны и боксеры по пути в ванную. Меня даже не волнует, что я разбросал их по полу, как Николай.
Мои ноги ступают по деревянному полу, и я проскальзываю внутрь через приоткрытую дверь, потому что Николай никогда не закрывал дверь в ванную. Ни разу.
В отличие от меня, ему нечего скрывать.
В отличие от меня, он знает о себе все, включая недостатки и душевные проблемы.
И теперь я хочу вырвать страницу из его книги и стать для него таким же открытым, как он. Даже если только на этот раз.
В ванной комнате клубится пар, и я благодарен за туман, закрывающий зеркало, когда поворачиваюсь в сторону душа.
Одежда Николая, как обычно, разбросана по полу, но мне на это наплевать.
У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, как он стоит под лейкой душа, повернувшись лицом к стене, а вода каскадами стекает по замысловатым чернилам на его спине, скользит к впадинам на заднице и по мускулистым татуированным бедрам.
Он откидывает голову назад, чтобы смыть шампунь, и его черные волосы прилипают к шее, достигая лопаток на широких плечах.
Я смотрю на его закрытые глаза под струями воды, на резкую линию челюсти и темную тень от щетины.
Он, без сомнения, самый сексуальный мужчина, который когда-либо ходил по земле. Я просто не могу оторвать от него глаз и рук.
Я иду сквозь туман, когда подхожу к стеклянной двери и открываю ее.
Он, кажется, не замечает этого, хватая флакон с гелем для душа и слегка улыбаясь, когда нюхает его.
Я встаю позади него, мгновенно намокая, скольжу руками по обе стороны от него и хватаю флакон — или начинаю это делать.
Он быстро разворачивается и прижимает меня к двери, прислонив предплечье к моему горлу. Мой член дергается и тут же встает.
Господи. Почему мне так нравится, когда он груб?
Хватка Николая ослабевает, когда его глаза встречаются с моими.
— Малыш? Что ты здесь делае… о, чтоб меня. Только не говори мне, что ты примешь со мной душ?
— Разве это не очевидно? — я убираю его руку, и он отпускает меня, но только потому, что я забираю у него гель для душа.
— Не смог удержаться, да?
— Нет, не смог. Мне нужно прикоснуться к тебе.
Его губы приоткрываются, и я вижу, как утолщается его член.
— Черт возьми. Я думал, что ты, как обычно, будешь безынициативным.
— Не сегодня, — я выдавливаю средство для душа на ладонь и размазываю по его лопаткам, наслаждаясь пульсацией его мышц под моими руками.
Я быстро прихожу к пониманию того, что мне действительно нравится его мыть. Почему, черт возьми, я не делал этого раньше?
Ах, ну да. Потому что ты сломлен и изо всех сил стараешься не выглядеть таким.
— Господи, мать твою. Обожаю, когда ты ко мне прикасаешься, — он стонет, его ладони ложатся на мои бедра, поглаживая и ощупывая меня.
Это самый приятный способ отвлечься.
— Правда?
— Ты должен знать, насколько я обожаю твои прикосновения, малыш. Я такой твердый, что просто разрываюсь от желания оказаться внутри тебя.
Я улыбаюсь, но улыбка сходит на нет, когда я дотягиваюсь до его груди и обнаруживаю новую татуировку на месте, которое он специально оставил пустым.
Мои руки замирают, когда я изучаю художественные узоры в виде цветка лотоса и различаю изящный шрифт под ним, гласящий: «Собственность Б. Кинга». Он набил ее на том месте, которое, по его словам, предназначалось для чего-то особенного.
— Черт… — вздыхаю я, глядя на него. — Когда… ты набил ее?
— После той ночи, когда пришел встретиться с тобой возле особняка.
— Когда ты был не в себе?
— Это было не импульсивное решение, если ты об этом спрашиваешь. Я давно хотел ее набить.
У меня болит сердце, и я хочу сказать так много всего, но все, что мне удается, — это сдавленное:
— Спасибо.
Он прищуривается, и это выглядит так эротично, когда вода каскадом стекает по его лицу.
— Ты не паникуешь?
— С чего бы?
— Потому что это значит, что я люблю тебя до усрачки, малыш. Я не могу жить без тебя, и ты не можешь меня бросить.
Мои губы приоткрываются, и я смотрю на него с комом в горле и сердцем, стучащим так громко, что я слышу его сквозь звон в ушах.
— Эй? — он машет рукой перед моим лицом. — Ты что-нибудь скажешь? Ты начинаешь меня пугать.
— Я не хочу бросать тебя, — шепчу я слова, которые словно вырываются из глубины моей избитой души.
— Тогда не бросай.
Он говорит это так, будто это просто. И для него это просто. Я бы хотел, чтобы так было и для меня.
Хотел бы я быть тем мужчиной, которого он заслуживает.
Хотел бы сказать ему эти слова в ответ и не быть поглощенным черными чернилами и тошнотой.
Но поскольку я не могу, то встаю на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам. Впервые мой поцелуй нежный, умоляющий, желающий исследовать его, выразить те жгучие чувства, которые я не могу произнести вслух.
Мои пальцы скользят по его волосам, и я притягиваю его ближе, пока наши груди не соприкасаются, и мы целуемся под струями воды.
Руки Николая обхватывают мою спину, прижимая нас друг к другу, но он не торопится, не превращает все в похотливое безумие, к которому мы привыкли.
Может быть, это потому, что он тоже знает, что речь больше не идет о похоти. Все давно перестало быть только таким.
Для меня это никогда не было связано с похотью. Меня тянуло к нему, поэтому я и хотел его. А не наоборот.
Мы целуемся, кажется, часами. Целуемся до тех пор, пока не становится невозможно вдыхать ничего, кроме воздуха друг друга.
Моя рука гладит его волосы, а другая скользит по плечам, спине и талии, и затем я хватаю его за задницу и прижимаю к себе.
Он издает низкий рык, который срывается с его губ и достигает моей груди. Я чувствую каждую вибрацию на своей разгоряченной коже.
Кровь приливает к моему уже ноющему члену, и он пульсирует от желания.
Николай шипит, когда я просовываю одну ногу между его ногами, а другой обхватываю его бедро. Его член соприкасается с моим, проколотая головка вызывает первобытное наслаждение глубоко внутри меня. Новый угол позволяет ему тереться своим членом о мой, скользить по нему, пока мы не задыхаемся во рту друг друга.
Сосущие звуки наших губ звучат все громче, сильнее, теперь посреди струящейся воды, когда я набрасываюсь на него с таким колоссальным желанием, что мне кажется, я не смогу выжить, если не прикоснусь к нему.
Я протягиваю руку между нами и крепко обхватываю наши члены, сжимая их в крепкой хватке, как он это любит.
За все это время я так хорошо изучил, что и где ему нравится, что стал экспертом в высасывании его досуха. В буквальном смысле.
По сравнению с его опытом и природным талантом мне потребовалось время, но я быстро учусь.
Его резкий вдох дает мне стимул действовать еще грубее, пока он не начинает двигать бедрами и не трахает мою руку.
— Господи, блять, малыш. Ты знаешь, как заставить мужчину потерять рассудок. Он резко выдыхает в мои распухшие губы.
Я крепче сжимаю в кулаке его волосы.
— Не любого мужчину. Тебя.
— Не любого мужчину, — повторяет он с ослепляющим чувством собственничества. — Меня. Только, блять, меня.
— Скажи, что ты мой, — приказываю я, и это глупая просьба, когда он погружен в облако похоти, но я хочу это услышать.
— Я был твоим с тех пор, как встретил тебя, малыш, — он трется своей грудью о мою. — У меня буквально есть татуировка, чтобы доказать это.
— М-м-м. Черт. Мне нравится эта татуировка.
— Да?
— Да. Теперь она моя любимая из всех. Я хочу полакомиться ею и тобой.
— Ни хрена себе. Тебе нужно прекратить говорить пошлости, или я кончу здесь и сейчас.
— Тогда кончай.
— Нет, — он прикусывает мою нижнюю губу. — Мне нужно, — целует. — Быть, — лижет. — Внутри тебя.
Голова идет кругом, но мне хватает ясности, чтобы схватить его за запястье и потянуть за собой. Я даже не потрудился вытереть нас, но он хватает свои брюки и бумажник, а затем снова бросает их на пол.
— Э-э, малыш? Не хочу тебя пугать, но с нас повсюду натекла вода.
— К черту.
— О, вау. Кто ты такой и что ты сделал с моим цветком лотоса, страдающим ОКР?
— Меньше болтай и больше трахайся, Нико, — я толкаю его на кровать и сажусь на него, прижимаясь задницей к его эрекции.
— Черт возьми, ты сегодня в ударе. Как ты и сказал, ты сводишь меня с ума, — он ухмыляется так сексуально, что у меня сердце замирает.
Я целую его, потому что не могу не целовать. Я зависим от его вкуса, от того, как его челюсть сжимается под моими пальцами, как он рычит, словно не может насытиться мной.
Я зависим от него и пережил столько случаев ломки, что хватит на всю жизнь.
Отныне он не должен пропадать из моего поля зрения.
Николай отстраняется только для того, чтобы достать из бумажника несколько каки-то пачек и отбросить их в сторону.
Я тяжело дышу, нахмурив брови.