— С каких это пор мы пользуемся презервативами?
— Это не презервативы. Смазка. Я подумал, что у тебя ее здесь нет.
— Я не думал, что ты приедешь… Ты что, носишь с собой упаковки смазки?
— Только когда собираюсь увидеть тебя.
— В кои-то веки ты действительно думаешь наперед.
— Должен был произвести на тебя впечатление, малыш.
— Считай, что я впечатлен.
— М-м-м. Твой хриплый голос чертовски возбуждает, — он разрывает зубами упаковку смазки, и это зрелище не должно было заставить меня до такой степени отчаянно возбудиться.
В его темно-синих глазах пляшутся игривость и напряженность, когда он выдавливает жидкость на пальцы и обводит ими мой анус. Я приподнимаюсь, чтобы у него был лучший доступ. Его палец проникает внутрь меня, и я выгибаюсь, когда он раздвигает меня неглубокими движениями своей руки, а затем добавляет второй палец.
Взрыв удовольствия проходит через меня, когда он дразнит эту приятную точку внутри, но при этом я не перестаю смотреть на него, наблюдать за ним, утопая в этом чарующем взгляде.
Боже, как же я по нему скучал.
Я больше никогда не выпущу его из виду.
Он мой.
Мой.
Блять, мой.
— У тебя слюнки текут, малыш. Я настолько сексуальный?
— Самый сексуальный, если хочешь знать мое мнение.
— Господи, мать твою. Ты меня сегодня убьешь.
— Не умирай, — я размазал немного смазки по его длине. — Мне нужен твой член внутри меня.
— Твою мать. Я хотел как следует тебя подготовить, но больше не могу терпеть, — он убирает пальцы, сжимает мои бедра и усаживает меня на себя. — Сядь на мой член. Позволь мне полюбоваться твоим сексуальным личиком, когда ты будешь скакать на мне.
Желание взрывается внутри меня, и я удерживаю себя на одной руке, а другой сжимаю в кулак его твердый член и направляю внутрь себя. Мой член подергивается, когда головка проскальзывает внутрь, и я прикусываю уголок губы, опускаясь вниз до конца.
Мой стон смешивается со стоном Николая, и я тяжело дышу, когда его огромный член растягивает меня. Я закрываю глаза, чтобы погрузиться в ощущения и потустороннее чувство его присутствия во мне.
— Открой свои прекрасные глаза. Посмотри на меня.
Я моргаю, и мое дыхание прерывается, когда я вижу его напряженный взгляд, пожирающий меня целиком.
О, блять.
Мне всегда нравилось, как он смотрит на меня, насколько он хорошо меня понимает, как я никогда не смогу понять себя.
Но больше всего мне нравится, что я нравлюсь ему, когда мне наплевать на собственное существование.
— В тебе так хорошо, малыш. Я могу быть похоронен в тебе навечно, ты знаешь это?
— Мммблять. Чувство такой наполненности, — я приподнимаюсь, а затем спускаюсь вниз неглубокими движениями. — Я скучал по твоему члену во мне.
— Твою мать. С этого момента всегда принимай эти наркотики, под которыми ты сегодня.
— Легко, — я увеличиваю темп, оседлав его в долгом, неторопливом ритме, затем кладу ладонь ему на грудь и провожу пальцами по татуировке в виде цветка лотоса. — Наркотик во мне — это ты.
Я чувствую, как его член утолщается внутри меня. Он рывком поднимает бедра, чтобы встретить мои движения, но не ускоряет темп и позволяет мне трахать себя на его члене медленно, наслаждаясь каждым движением моих бедер, чтобы принять его полностью.
Каждое касание его пирсинга и каждый стон удовольствия разрывают меня на части.
Он не может проникнуть достаточно глубоко или трахнуть меня достаточно жестко. И он ошибается. Мне не нужны наркотики. Я кайфую от его запаха, его прикосновений, но больше всего от его взгляда.
Это не похоть. Это любовь. Он смотрит на меня так, будто любит, и это почти заставляет меня разрываться от удовольствия и слез.
Он проводит рукой по моему бедру и ягодицам, а затем сжимает в кулаке мой член и дрочит мне в том же ритме, в каком я трахаю его, медленно и размеренно, пока наши глаза встречаются, а мое сердце едва не вырывается наружу. Если по биению под моими пальцами можно судить, то его сердце тоже находится на грани взрыва.
Я с поразительной ясностью осознаю, что не трахаю его. Я занимаюсь с ним любовью.
Он не просто прикасается к моему телу. Он проникает в мое только что родившееся сердце и мою израненную душу.
Он оттягивает крайнюю плоть и дразнит мой кончик, смазывая его спермой, пока в воздухе не раздаются небрежные звуки. Он сжимает и дразнит мои яйца в нужных местах, пока я не начинаю бредить.
— Мне нравится, как ты скачешь на моем члене, малыш, но знаешь, что я люблю еще больше? — он одаривает меня самой великолепной улыбкой. — Тебя.
Я даже не чувствую волны удовольствия, пока она не захлестывает меня. Яйца напрягаются, и разрядка проносится через меня мощными волнами. Моя сперма брызжет на его руки и пресс, а он все глубже погружается в меня, трахая до беспамятства во время оргазма.
— Господи, как же мне нравится смотреть, как ты кончаешь, — рычит он, прежде чем наполнить меня своей спермой.
Я кручу бедрами, насаживаясь на него, пока его член не погружается внутрь меня, затем приподнимаюсь и стону, чувствуя, как из меня вытекает его сперма.
Мы оба смотрим, как она пачкает его член и яйца, а затем я падаю кучей на его твердую грудь и зарываюсь лицом в его шею.
Мы тяжело дышим, когда я утыкаюсь носом в его мокрые волосы, а он зажимает мои ноги между своими.
— Прости… черт, — я пытаюсь встать. — Я тебя раздавил?
Николай обхватывает меня за талию и толкает обратно вниз.
— Ни за что на свете ты сейчас не сдвинешься с места.
Я смеюсь, прижимаясь к его шее.
— Не думаю, что смогу, если честно.
— Да, блять. Это был лучший секс за всю мою жизнь.
Я с трудом сглатываю, пока дымка удовольствия медленно рассеивается.
— А какие у тебя четыре лучших раза?
— Нет какого-то конкретного порядка. Первый раз, когда я заставил тебя кончить. Первый раз, когда я отсосал тебе. Первый раз, когда я тебя трахнул. Второй раз, когда я трахнул тебя после того, как ты все время ревновал. Первый раз, когда ты встал передо мной на колени. Когда ты набросился на меня, как только я вошел в пентхаус, и потребовал, чтобы я тебя трахнул. Когда ты согласился остаться на ночь. Когда ты разбудил меня, обхватив губами мой член.
— Уже больше четырех, и все они со мной.
— Ты — лучший секс в моей жизни, малыш.
Я приподнимаюсь и скрещиваю руки на его груди так, чтобы смотреть на его красивое лицо и великолепные влажные волосы, рассыпающиеся по подушке.
— Ты хочешь, чтобы я поверил, что я лучше, чем все те мужчины и женщины, которых ты трахал?
— С ними все было только физически. Они ничего не значили.
— А я?
— Малыш, ты, блять, значишь все.
Мое сердце снова бешено стучит, и я готов поклясться, что он чувствует это своей грудью, но меня это не волнует настолько, чтобы отстраниться от него.
Я провожу пальцами по его новой татуировке, и меня охватывает чувство яростного собственничества.
— Хорошо. Потому что ты — моя собственность, Нико. У тебя есть татуировка, чтобы доказать это.
— А ты — моя, — выдыхает он с тем же неистовым чувством собственничества.
Он притягивает мои губы к своим, и мы целуемся, кажется, целую вечность. Затем я поднимаюсь, чтобы достать влажные салфетки и вытереть нас, после чего снова опускаюсь ему на грудь.
Николай подкладывает руку под голову и наблюдает за мной с той постоянной ухмылкой, которая доступна только мне.
Она медленно исчезает, и на ее месте появляется хмурый взгляд.
— Что случилось? — спрашиваю я.
Он хватает меня за запястье, и мое дыхание прерывается, когда он снимает мои часы. Я не останавливаю его, хотя каждая часть меня требует этого.
Сердце замирает, когда он с облегчением вздыхает, увидев, что я не предался своим привычкам саморазрушения.
Я жду, что он отпустит меня, но он проводит большим пальцем по шрамам на коже, и чем больше он прикасается ко мне, тем труднее становится дышать.
Моя поганая голова начинает туманиться, и я погружаюсь в черное озеро своего психического состояния.
Я пытаюсь высвободить руку, но Николай крепко держит ее в своей, оценивая выражение моего лица.
— Помнишь ту часть, где ты больше не можешь от меня прятаться?
— Не думаю, что сейчас подходящее время…
Он качает головой, и слова застревают у меня в горле.
Прикосновения Николая становятся мягче, а голос — нежнее.
— Расскажи мне, малыш. Я просто хочу понять и помочь тебе. Если ты не будешь говорить со мной, я не буду знаю, с чего начать.
— Я в порядке…
— Что я говорил об этом гребаном слове?
— Я действительно в порядке. С этим покончено.
— Не уверен, врешь ты мне или себе сейчас.
— Ты не можешь просто забыть об этом?
— Нет, я не могу просто отпустить все, когда это огромная часть твоей сущности. Почему ты не можешь мне сказать? Ты мне не доверяешь?
— Нет, нет, конечно, доверяю, — это потому, что я настолько доверяю ему, что до смерти боюсь его реакции.
Он бросит тебя, когда узнает, что ты сделал. Все остальные будут видеть в тебе слабака, которым ты и являешься.
Я сглатываю комок в горле, когда этот голос молотком отдается в моей голове.
— Тогда какого хрена ты прячешься от меня? — в его голосе звучит разочарование, и я хочу стереть его, хочу защитить, особенно от себя.
Потому что он не должен меня любить. Я причиню ему боль, даже непреднамеренно, но знаю, что причиню.
Но я даю ему кое-что, всего лишь часть правды.
— Помнишь, я говорил тебе, что ненавижу себя?
Он кивает, выражение его лица смягчается, и он становится совершенно неподвижным, как будто мои слова — это церемония, которую он не посмеет прервать.
— Давным-давно я совершил нечто отвратительно ужасное и не смог… простить себя за это. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу ту версию себя, и не могу ее вынести. Потребность разрушить и сжечь ее бурлит во мне каждую секунду каждого гребаного дня. Вот почему я перестал рисовать лю