Кровотечение так и не остановилось. Даже на время. Чем больше времени проходило, тем ближе я был к тому, чтобы потерять его.
Я никогда не забуду, как ослабевал его пульс под моими пальцами, как я целовал его синие губы и просил, умолял, молил Бога, в которого никогда не верил, вернуть его мне.
Я сделаю все, что угодно, если ты вернешь его.
Если бы он попросил взамен мою жизнь, я бы выложил ему свои кишки на блюдечке.
Я не хочу жить без него.
Я не могу жить без него.
— Что я говорил, папа? — ужасно спокойный голос Лэндона прорывается сквозь удушающую тишину. Он звучит собранно, но я никогда в жизни не видел его взволнованным. Я никогда не видел, чтобы всемогущий Лэндон Кинг дрожал от ярости, как тогда, когда я показал ему то видео.
Я показал его Астрид и Леви, как только Брэна увезли на каталке на срочную операцию. Им пришлось вызвать какого-то крутого хирурга, специализирующегося на восстановлении нервов.
Мой Брэн держал эту боль при себе восемь гребаных лет, чтобы защитить их — своих гребаных родителей, брата и сестру и весь мир. Я, блять, не филантроп. Я сунул им в лицо это видео, чтобы они увидели боль, которая стала настолько сильной, что ему пришлось резать себя, чтобы покончить с ней.
Я стоял и смотрел, как он засовывает кусок стекла себе в шею, и чувствовал, как мир накренился вокруг своей оси под моими ногами.
Его тело было не единственным, что упало на землю. Мой рассудок тоже, и он все еще там, барахтаясь в его крови, задыхаясь и не в силах подняться обратно.
Астрид упала в обморок, увидев это видео. Леви выглядел так, будто его сейчас стошнит, но он, как и я, досмотрел его до конца.
Лэндон трясся от ярости. Его лицо было красным, кулак сжимался и разжимался, а верхняя губа приподнялась в оскале, как сейчас.
— Что, блять, я говорил, папа? — повторил он отрывистым тоном. — Я говорил, что ты не должен перед ним заискивать. Я говорил, что он гребаный айсберг, который скрывает больше, чем показывает. Говорил, что его нужно, блять, подтолкнуть, но нет. Ты верил в пространство. Ты верил в то, что с ним нужно обращаться в перчатках, в мир, любовь и гребаное понимание. Посмотри, к чему это привело!
— Понизь свой гребаный голос, — Леви смотрит на него, а Астрид и Глин рыдают в унисон где-то на заднем плане.
Я не смотрю на них. Не могу.
Поэтому я сосредотачиваюсь на ярости Лэндона. Потому что она говорит с моей.
— Я не буду понижать свой гребаный голос, — он трясется, напрягая мускулы, и на шее едва не проступают вены. — Он мой брат-близнец. Моя вторая половина. Ты не понимаешь, папа. Он… он моя. Другая. Половина. И я не смог быть рядом, чтобы остановить его от попытки покончить с собственной гребаной жизнью. Я не смог быть рядом, когда все стало слишком. Он оттолкнул меня, и я думал, что он ненавидит меня. Все это время я не понимал, что на самом деле он ненавидел себя.
Мой израненный кулак сжимается, пока я не чувствую жжение от ран и не удерживаю пальцы на месте.
Леви сжимает Лэндона за плечи.
— Если кого и следует винить, так это меня. Я подвел его как отец. Это не твоя вина, Лэн. Ты не мог знать.
— Конечно, мог. Я его брат-близнец. Что толку в том, что меня называют гением, если я не смог спасти единственного человека, который имеет значение?
— Никто из вас не мог знать, — я говорю голосом, который звучит далеко даже для моих ушей. — Он сделал своей миссией прятаться за фасадом и притворяться, что с ним все в порядке. Если — когда — он очнется, ты не будешь играть перед ним в эту игру с обвинениями. Это только заставит его чувствовать себя виноватым. Он и так уже всю жизнь испытывает подобные чувства, так что тебе лучше взять себя в руки, когда ты его увидишь.
Леви безвольно опускает руки по бокам, на его обезумевшем лице появляется страдальческое выражение.
Лэндон бросает на меня свой безумный взгляд, затем тычет пальцем мне в грудь.
— Какого черта ты его не остановил? Ты же был там. Почему ты, блять, не смог остановить его, ты, бесполезная трата гребаного человеческого пространства!
— Лэндон! — Леви оттаскивает его от меня. — Николай — причина, по которой он еще дышит. Твой брат мог сделать это в месте, спрятанном от посторонних глаз, и было бы уже слишком поздно, когда кто-нибудь нашел бы его…
— Ты прав, не смог. Потому что не ожидал этого, — мой голос срывается. — Но мне плевать на тебя и твое мнение, Лэндон. Единственный, кто может злиться на меня, — это он. Не ты или кто-либо еще.
Он рычит на меня, но Леви удается оттолкнуть его.
Как бы я ни ненавидел этого урода, он прав. Если бы я не позволил ему выхватить тот кусок стекла, если бы не разбил этот стакан, если бы не нажал «Просмотреть» на этом гребаном видео, ничего бы этого не случилось.
Но это случилось.
И вот я стою на пороге Смерти, умоляя ее не забирать у меня Брэна.
Он считает, что совершенно запутался, но он единственный, кому удается удерживать меня в настоящем, кто не дает моим мыслям разбегаться в разные стороны неестественным образом.
Пока он со мной, я буду убивать его демонов одного за другим, пока он не будет готов снова посмотреть на себя в зеркало.
Пока он не простит себя за то, в чем не был виноват.
Врач средних лет с чертами юго-восточной Азии выходит на улицу и снимает шапочку, его лицо осунулось, а движения вялые.
Мое сердце едва не падает на пол. Пожалуйста, скажите мне, что это только потому, что он устал…
— Доктор… — голос Леви звучит напряженно. — Как… мой сын?
— Нам удалось восстановить нервы и вены. Он задел сонную артерию, но, к счастью, первая помощь была оказана достаточно быстро, и его успели доставить сюда вовремя. Ему также повезло, что не пострадали голосовые связки, — он слегка улыбается. — Сейчас его состояние стабильное, но мы будем наблюдать за ним в отделении интенсивной терапии сегодня вечером.
— О, спасибо. Спасибо… — Астрид прохрипела сквозь слезы, и я понял, что они с Глин стоят рядом с нами.
Он говорит что-то о том, что с ними свяжется психиатрическая служба, но я не слушаю.
Мое сердце с грохотом возвращается к жизни, восставая из пепла одним стремительным движением. Мне приходится закрыть глаза, когда из меня вырывается долгий вздох.
Он жив.
Я просил — умолял — его не оставлять меня, и он послушал.
Он не бросил меня.
Твою мать.
Блять!
Я позволяю обжигающим эмоциям пронестись сквозь меня, перекликаясь с органом, который бьется для него. Все вокруг меня впервые дышат, с трясущимися выдохами, бормоча благодарственные молитвы, но я знаю, что даже они понимают, что это не конец.
Это чертово начало.
И я собираюсь сделать первый шаг.
Каждая частичка меня побуждает остаться и увидеть его, взять за руку и сказать, что я никогда не уйду, даже если он меня оттолкнет.
Но прежде, чем я смогу это сделать, мне нужно убить его первого демона.
Не говоря ни слова, я ухожу и набираю номер, по которому звонил после того, как мы приехали.
Он берет трубку после двух звонков.
— С ним все в порядке?
Я издаю прерывистый выдох и киваю.
— Да, пап. Пока что все в порядке.
— Спасибо, черт возьми.
Я выдыхаю в телефон, стараясь не расколоть эту чертову штуковину от того, как сильно я ее сжимаю.
Вскоре после того, как Брэна положили в операционную, я позвонил отцу, разрываясь на части и тяжело дыша. Он сказал мне дышать, а я спросил, как, блять, я должен это делать, когда любовь всей моей гребаной жизни борется со смертью на хирургическом столе.
И тогда я рассказал ему все в словесной рвоте. Все о Брэне и обо мне. Все о том, что эта гребаная педофилка отнимает его у меня и что мне нужно, чтобы она ушла. Была стерта. Уничтожена к чертовой матери.
Папа просто сказал:
— Тогда мы сделаем это.
Пока я с ним разговаривал, он сел в свой частный самолет и сказал, что договорится со своим крестным отцом, чтобы тот нашел эту сучку.
— Только что приземлился, сынок. Мне понадобится примерно час, чтобы добраться до северо-западного Лондона.
— Дай мне адрес, папа. Мне нужен этот гребаный адрес.
— Послушай меня, Николай. Я знаю, что ты взволнован. Я слышу это по твоему голосу, и это нормально, но ты не совершишь безрассудной ошибки, за которую тебя посадят. Я сказал тебе, что если мы делаем это, то по-моему.
Я расстроенно провожу рукой по лицу.
— Я больше не могу ждать. Мне нужна ее гребаная кровь.
— Николай. Подумай о Брэндоне, хорошо? Подумай, что он будет чувствовать, если проснется и узнает, что тебя арестовали за убийство.
— Блять! — я бью кулаком в стену и не обращаю внимания на боль, вспыхивающую в костяшках пальцев.
— Великобритания отличается от Штатов, — продолжает он собранным тоном. — Она меньше и более сдержана, поэтому здесь нет возможности ошибаться. Скажи мне, что ты это понимаешь.
— Просто приезжай, папа. Пожалуйста, быстрее.
— Я буду там через пятьдесят три минуты. Я перешлю тебе координаты. Давай встретимся там.
После того как он положил трубку, я сверяюсь с картой, которую он мне прислал, и вхожу в дверь больницы.
Рука ложится мне на плечо, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть Лэндона, который смотрит на меня суровыми глазами.
— Что бы ты ни делал, я хочу участвовать.
Грейс живет в гламурном районе Сент-Джонс-Вуд, где полно гребаных камер и частных охранных предприятий. Именно поэтому папа настоял на том, чтобы мы подождали, пока его знакомые не возьмут все под контроль.
Когда мы получаем разрешение, папе, Лэндону и мне даже не приходится прятаться. Мы заходим в ее дом и поднимаемся на лифте в ее квартиру.
Вводим код и сразу же входим внутрь.
Мое горло сжимается от отвращения, когда мы входим в ее гостиную, где было снято это видео. Диван и декор изменились, но это все то же отвратительное место, где она украла кусочек моего цветка лотоса.