— Я слишком молод, полковник, и мне еще рано умирать! — Широкая улыбка заиграла у него на губах. — Ладно, кончай с этими пузырьками. Нас уже ждут. А это далеко, на другом конце города.
— Когда ты демобилизуешься из ВВС?
— Сейчас я в бессрочном отпуске, — объяснил он. — Я ношу военную форму, потому что в ней меня бесплатно пропускают на представления. К тому же дважды в неделю я должен посещать госпиталь на Стейтен-Айленд, там я прохожу курс терапевтического лечения травмы позвоночника. И никто там не поверил бы, что я на самом деле капитан, не будь у меня на плечах погон.
— Курс лечения? Тебя что, ранили?
— Не совсем. Просто мы совершили безрассудную посадку, и нас несколько раз подбросило. Я перенес операцию на позвоночнике. Лет через двадцать буду всем говорить, что это шрам от немецкой шрапнели. Ну, ты все выпила, как и подобает хорошей, послушной девочке?
— Да, — ответила Гретхен, — все. — Где только нет этих раненых? Арнольд Симмс в своем бордово-красном халате сидит рядом с ней на столе в комнате отдыха и глядит на свою изуродованную ступню, понимая, что теперь он уже никогда не побегает. Тэлбот Хьюз, с изувеченным горлом, тихо, без слов, умирает на своей кровати в углу палаты. Ее отец, охромевший на другой, предыдущей войне.
Вилли заплатил за выпивку, и они вышли из бара. Гретхен только удивлялась, как это он может с больной спиной ходить и держаться как струна.
Они вышли на улицу. Густые, сиреневые сумерки, опустившиеся на Нью-Йорк, превратили город в нечто загадочное, расплывчатое. Невыносимая дневная жара спала, смягчилась пахучим, словно цветущий луг, бальзамом легкого бриза. Они шли, держась за руки. Воздух был похож на текущую потоком цветочную пыльцу. Луна в три четверти, бледная, как китайский фарфор, плыла над высокими зданиями офисов в теряющем окраску, линяющем небе.
— Знаешь, что мне в тебе понравилось? — спросил Вилли.
— Что же?
— Когда я предложил тебе пойти на вечеринку, ты не сказала, что тебе нужно поехать домой переодеться.
Нужно ли говорить ему, что на ней сейчас — ее лучшее платье и у нее нет другого, чтобы сменить наряд. Льняное платье василькового цвета, с пуговичками спереди, с короткими рукавами, перехваченное на талии крепко затянутым матерчатым красным поясом. Гретхен надела его, когда вернулась после ланча в общежитие, чтобы взять купальник. Она заплатила за него шесть долларов девяносто пять центов в магазине Орбаха. Это — единственное платье, которое она купила после приезда в Нью-Йорк.
— Ты думаешь, мое платье — слишком дешевый и простой наряд перед модными и дорогими нарядами твоих друзей?
— С дюжину моих разнаряженных друзей сегодня вечером станут приставать к тебе, просить номер твоего телефона, — ответил он.
— Так что же мне делать? Дать им телефон?
— Только под страхом смертной казни, — рассердился Вилли.
Они медленно шли по Пятой авеню, разглядывая на ходу витрины. «Финчли» демонстрировал набор спортивных твидовых пиджаков.
— Могу представить, как бы я выглядел в одном из них, — сказал задумчиво Вилли. — Он придаст мне веса. Эбботт, отвиденный эсквайр.
— Ты вовсе не такой шероховатый, как твид, ты такой гладкий, — заметила Гретхен.
— И таким буду всегда!
Они долго простояли перед витриной книжного магазина Брентано, разглядывая книги. Целый набор современных, написанных совсем недавно пьес: Одетс, Хеллман, Шервуд, Кауфман, Гарт1.
— Вот она, литературная жизнь, — сказал Вилли. — Хочу сделать тебе одно признание. Я сам пишу пьесу. Ну, как и любой другой агент по рекламе.
— Ее наверняка выставят в витрине.
— Если Богу будет угодно, то непременно выставят, — отозвался Вилли. — А ты сможешь сыграть в ней?
— Ты же знаешь, что я актриса, умеющая играть только одну роль. Женщины-тайны.
— Я цитирую, — подхватил он. Они рассмеялись. Они понимали, что, конечно, глупо смеяться, но как пропустить такой случай, ведь они смеялись над своей шуткой.
С Пятьдесят пятой улицы они свернули на Пятую авеню. Под навесом храма Сент-Риджиса из нескольких машин такси вышли новобрачные с многочисленной свитой. Невеста — молоденькая, стройная, с белым тюльпаном на груди. Жених — юный лейтенант-пехотинец, без следов шрамов на отлично выбритом, девственном лице, с розовыми, как персик, щечками, без орденских ленточек за боевую кампанию.
— Да благословит вас Бог, дети мои, — громко и торжественно произнес Вилли, когда они проходили мимо.
Невеста — воплощение радости, вся в белом, улыбнувшись, послала им воздушный поцелуй.
— Благодарю вас, сэр, — сказал жених, воздерживаясь от военного приветствия, как это и полагается в подобных случаях.
— Сегодня отличный вечер! Самый хороший для бракосочетания, — сказал Вилли, когда они прошли дальше. — Температура — ниже восьмидесяти, видимость — миллион на миллион — никакой войны в данный момент. Красота!
Вечеринка была где-то в районе между Сентрал-парком и Лексингтоном. Когда они вышли из Сентрал-парка на Пятьдесят пятой улице, из-за угла выскочило такси и пролетело мимо, дальше, по направлению к Лексингтону. В машине сидела Мэри-Джейн. Такси остановилось в самом конце улицы, из него выпорхнула Мэри-Джейн и стремительно вбежала в подъезд пятиэтажного дома.
— Мэри-Джейн, — сказал Вилли. — Ты видела?
— Угу. — Теперь они замедлили шаг и шли не торопясь.
Вилли то и дело поглядывал на Гретхен, словно изучая ее лицо.
— Послушай, у меня возникла идея, — наконец сказал он. — Давай организуем собственную вечеринку.
— Я давно жду такого предложения, — тут же откликнулась Гретхен.
— Я хочу избежать позора перед компанией, спасти свою репутацию, — отрывисто произнес он, словно пролаял. Он, щелкнув каблуками, сделал молодцеватый по-военному поворот. Они пошли обратно по Пятой авеню.
— Все эти ребята начнут приставать к тебе, клянчить номер телефона, и мысль об этом не дает мне покоя, — сказал он.
Гретхен крепко сжала его руку. Она теперь была абсолютно уверена, что он спал с Мэри-Джейн, но от этого ее рукопожатие не стало слабее.
Они зашли в бар отеля «Плаза», в дубовом зале заказали джулеп1. Им его принесли в холодных оловянных, покрытых изморозью снаружи кружках.
— Только ради штата Кентукки, — сказал Вилли. Он смешивал различные напитки и ничего не имел против таких смесей: шотландское виски, шампанское, бурбон. — Я против всяких легенд, я подрываю всякие мифы, — с гордостью сказал он.
Выпив виски, они сели на Пятой авеню в автобус, следующий до Даунтауна, заняв места на верхнем этаже. Там над головой не было никакой крыши. Вилли снял свою фуражку заморской армии с двумя серебряными нашивками и офицерским плетеным шнурком. Ветер, усиленный скоростью автобуса, взъерошил ему волосы, и от этого он казался еще моложе. Гретхен сейчас так хотелось притянуть руками его голову к себе, положить себе на грудь, поцеловать его в затылок, но вокруг сидело много пассажиров — она постеснялась и поэтому, взяв у него фуражку, стала поглаживать серебряные полоски и шнурок.
Они вышли из автобуса на Восьмой улице и отыскали свободный столик на тротуаре, в открытом кафе «Бревурт». Вилли заказал мартини.
— Это улучшает аппетит, — объяснил он. — Нужно позаботиться о правильном отделении желудочного сока. Он уже подает знак тревоги. Зажглась красная лампочка.
Сначала бар «Алгонкин», потом «Плаза», вот это кафе «Бревурт», контракт на работу, встреча с капитаном. Как много событий, и все за один день. Все впервые. Сегодня сыплется на нее как из рога изобилия. На обед они заказали дыню, жареного цыпленка и бутылку красного калифорнийского вина из долины Нейп.
— Из чувства патриотизма, — объяснил Вилли. — И еще потому, что мы выиграли войну. — Он сам выпил почти всю бутылку. Но глаза у него оставались такими же ясными, не затуманенными алкоголем, а речь — четкая.
Они больше ни о чем не говорили, просто сидели за столиком и смотрели друг на друга. Если она в самое ближайшее время его не поцелует, то ее отправят в психиатрическую больницу в Бельвью.
После кофе Вилли заказал им по бренди. Сколько же все это должно стоить? — подумала Гретхен. Если учесть сегодняшний ланч и потом всю эту выпивку и еду за целый день, то Вилли наверняка за все пришлось заплатить не меньше полсотни. Когда он рассчитывался с официантом, она спросила:
— Ты богач?
— Я богат только духом. — Он показал ей бумажник. На стол выпали шесть купюр. Две сотенные, а остальные по пять долларов. — Вот перед тобой все состояние Эбботта, до последнего цента, — сказал он. — Мне внести твое имя в завещание?
Двести двадцать долларов. Она поразилась, как это мало. Даже у нее на счету в банке лежало больше: остаток от восьмисот долларов, подаренных ей Бойланом. Она никогда не тратила на еду больше девяносто пяти центов за раз. Может, это в ней играет кровь ее отца-скряги? Ей стало не по себе от такой мысли.
Гретхен наблюдала за действиями Вилли, как он небрежно запихивал деньги обратно в бумажник.
— Война научила меня ценить деньги, — сказал он.
— Ты рос в богатой семье?
— Отец мой был таможенным инспектором, работал на канадской границе. К тому же еще и честным человеком. А в семье было нас шестеро. Но мы жили как короли. Мясо трижды в неделю на столе.
— Я всегда беспокоюсь из-за денег, — призналась она. — Я видела собственными глазами, во что превратила нищета мою мать.
— Выпей лучше, дорогая, — посоветовал ей Вилли. — Ты никогда не будешь дочерью своей матери. Очень скоро я возвращаюсь к своей пишущей машинке, к этой курице, несущей золотые яйца.
Они выпили бренди. Гретхен почувствовала воздушную легкость в голове, но не опьянела. Абсолютно точно.
— Подведем итог нашей встречи, — сказал Вилли, поднимаясь из-за столика, — что у нас с выпивкой? Все в порядке? — Они, минуя заросшие живыми изгородями кабинки на террасе, вышли на улицу.
— Я сегодня больше пить не буду, — сказала Гретхен.