адттеатра. А оба эти Шмицы якобы были какими-то дальними родственниками знаменитого итальянского писателя из Триеста Этторе Шмица, который прославился под псевдонимом Итало Звево.
Дирку ничего не стоило сказать редактору во время очередных посиделок: «Есть у вас одна способная женщина, по-моему, она хорошо написала обо мне и еще напишет о многих». Редактор понимающе поглядел на Дирка: «Это вы потому, что она такая талантливая журналистка? Или потому, что…» — и сделал паузу. «И потому, и поэтому», — ответил Дирк и подмигнул. «Постараемся!» — И редактор фамильярно, даже слишком фамильярно щелкнул Дирка пальцем по носу. Дирк стерпел, потому что редактор был очень важный человек в городе, кроме того, он был старше его лет на десять. А Дирк еще с раннего детства, с эпохи беготни по разбомбленным кварталам Фрайбурга, приобрел уважение к тем, кто старше. Старшие мальчишки били его, а он, случалось, бивал младших, хотя именно в этом — в том, что он колотил малышню, — не любил себе признаваться.
Жаль, что он потом расстался с этой женщиной. Он ведь пробыл с ней года три или даже больше, практически до того момента, когда Россиньоли уволок его из Фрайбурга на съемки вот этого самого чертова фильма.
Она не плакала, ничего не говорила, не просила, но было видно, что ей очень грустно и что она, конечно же, больше всего на свете хочет поехать на съемки вместе с ним. Дирк спросил ее прямо: «А ты, наверное, хочешь со мной поехать и поэтому так грустишь?» Она ответила: «Но ведь я тебе не жена…» Ответила полувопросительно, словно бы давая ему возможность сказать: «Нет! Ты мне именно что жена!» Они могли пожениться буквально завтра или даже сегодня — этот разговор случился утром. Пойти в ратушу и заключить брак. Минутное дело. Особенно для взрослых людей, которым не нужна свадьба с родителями, цветами и подружками невесты. Но он промолчал, заговорил о чем-то другом. Сказал что-то вроде это ненадолго, я буду приезжать, не скучай.
Но особенно ужасно стало ему на сердце, когда он понял, что она совсем не обязательно должна была быть его официальной женой для того, чтобы поехать вместе с ним на съемки и даже получать, как это ни смешно, командировочные и суточные в качестве жены или, если угодно, спутницы премьера, исполнителя главной роли. Нужно было только его желание.
Вы, наверное, помните, что Ханс Якобсен с некоторым подозрением отнесся к выбору Россиньоли, еще не видя Дирка фон Зандова. Разговор шел о спектакле «Смерть в Венеции», где Дирк играл пожилого педераста. Якобсен поинтересовался, а не педераст ли сам этот актер.
— Нет, нет, — сказал Россиньоли.
— Женат ли он? — спросил Якобсен.
— Нет, не женат.
— Ну вот видите!
— Но у него есть любовница, — сказал Россиньоли. — Про него говорят, что он часто меняет любовниц.
— Тем более, — откликнулся Якобсен. — Эти господа не могут создать семью, они мучают самих себя и женщин тоже мучают. Мужчина, который не может создать семью и меняет любовниц, — это скрытый педик.
Позже, уже в «Гранд-отеле», Россиньоли спросил Дирка:
— А что же вы приехали один, без жены?
— Я не женат, — ответил Дирк фон Зандов.
— Вы, наверное, думаете, что раз я итальянец, то, значит, католик, а если католик, то полный дурак? — ухмыльнулся Россиньоли. — К слову сказать, я всегда критиковал нашу церковь, а церковь, в лице святейшего лично, критиковала меня именно за мою позицию по разводам и бракам. Я сказал «жена» в некотором общем смысле, господин фон Зандов. Женщина. В Библии сказано: «И познал Каин жену свою». Как вы думаете, они ходили для этого в церковь или в мэрию? — И он засмеялся, вращая своими масляными глазами.
Дирку тут же захотелось спросить: «А можно? Можно ей приехать сюда?» Разумеется, Россиньоли сказал бы, что можно. Какой разговор? Многомиллионный бюджет, огромный «Гранд-отель». Богач Якобсен. Конечно, можно.
Дирк подумал: «Боже мой, как бы это было для нее хорошо! Она бы сделала кучу интервью со всеми, кто снимается в фильме, может быть, даже написала бы книгу! Прославилась, разбогатела бы. Какая была бы замечательная семья — знаменитый актер и знаменитая театральная и киношная журналистка!»
Но что-то ему помешало сказать Россиньоли, что у него есть женщина и что он хочет, чтобы она была на съемках с ним рядом.
Этот разговор шел еще до начала съемок. Они только-только поселились в «Гранд-отеле». И еще не все приглашенные приехали. Самое время было устроиться здесь со своей любимой женщиной.
Что же ему помешало? — думал он потом.
Во-первых, его вечная робость. Какой-то страх, боязнь сказать что-то лишнее, из-за чего потом все пойдет кувырком. У него, к сожалению, бывало много таких случаев. Ляпнул что-то не то, попросил то, что не положено, — и тебе дали пинка под зад. И даже того, что тебе по всем законам полагается, не дали, а то и вовсе отняли.
Но главное, как понял Дирк позднее, самое главное и самое подлое было в другом.
Он, конечно, не был ни преуспевающим, ни даже известным актером. Он был вполне, скажем так, нормально устроенным актером нормального театра. Он с тоской представлял себе некролог, который, вполне возможно, написала бы после его смерти именно эта женщина — Лиза, «честная Лиза». Он так ее звал иногда, потому что она предпочитала писать правду об актерах и спектаклях. Наверное, поэтому ее ценили, но не очень-то продвигали. В рекламных штучках она была не мастерица.
Честная Лиза написала бы так:
«Дирк фон Зандов, драматический актер, скончался такого-то числа, такого-то года. Он не имел специального актерского образования, однако был взят в труппу Фрайбургского штадттеатра в пятнадцатилетнем возрасте и, шагая от роли к роли, приобрел мастерство, которое поддерживалось его несомненным природным талантом. Сыграл несколько заметных ролей, среди которых шекспировские Брут и Просперо, Стэнли Ковальски в „Трамвае `Желание`“, Ашенбах в „Смерти в Венеции“ по Томасу Манну (примечательно, что самой первой его ролью был мальчик Тадзио в той же инсценировке). Дирк фон Зандов был крепким кирпичом в здании современного южнонемецкого театра».
Ужас, кошмар и тоска.
Но вот тут что-то забрезжило наконец. Вырваться, выломиться из этой кирпичной стены! С южнонемец-кого уровня шагнуть на уровень европейский, а то и на мировой. Ведь фильм снимался под маркой «Парама-унта», и участвовали в нем люди чуть ли не со всех континентов. Вырваться, оторваться, начать новую жизнь, отряхнуть прах старой жизни со своих ног, чтобы все с чистого листа! Поэтому-то он решил, вернее, не решил, а как-то оно само так получилось, не брать ее с собой в эту новую жизнь. Ему казалось, что Лиза будет тянуть его назад.
Но была и третья, уже чисто мужская, даже, извините за выражение, жеребячья причина. Съемки у Россиньоли, блестящая компания блестящих женщин, широко распахнутая книга приключений — и новые странички донжуанского списка.
Нелишне будет упомянуть следующий печальный факт: когда Дирку исполнилось шестьдесят семь, он все-таки решился написать Лизе во Фрайбург. Представьте себе, она продолжала работать в городской газете.
Он написал ей серьезное, умное и, безусловно, покаянное письмо, в котором описал свою глупую и, в общем-то, несостоявшуюся попытку войти в высшие сферы мирового кинематографа, свою кратковременную и бесплодную славу и быстро растраченные большие деньги (совет, который ему давала актриса в «Гранд-отеле», не пригодился, хотя об этом он в письме не написал). В финале этого длинного покаяния Дирк просил всего лишь о возможности увидеться. О надежде на восстановление отношений он не упомянул. Думал, что она и так все поймет.
Честно говоря, он не ожидал ответа. Он лишь хотел знать, что она прочитала это письмо, и размышлял, существуют ли способы в этом удостовериться. Но ответ пришел довольно скоро. На удивление скоро, словно бы она села его писать в тот самый день, когда получила письмо. Письмо было тоже долгое, тоже очень умное и тоже отчасти покаянное.
Лиза писала, что и она со своей стороны раскаивается, что не настояла на браке или хотя бы на том, чтобы он взял ее с собой на съемки как спутницу, как любовницу, как личную журналистку, как кого хотите.
«Потому что я знала, — писала Лиза, — что при всех твоих талантах, при всем остроумии, начитанности и мужественно-значительном виде (Дирку в этих словах почудилась убийственная ирония, и ему захотелось смять письмо, порвать в клочья и выкинуть с глаз долой, но он все-таки стал читать дальше) ты человек слабый, которому нужна поддержка и даже, прости меня, каждодневное руководство твоими поступками и решениями. Теперь мне кажется, что я тогда смогла бы это сделать. Возможно, твоя жизнь — да что уж там! — возможно, наша с тобой жизнь могла бы быть совсем другой. Счастливой, славной и, наверное, богатой.
Но тогда я была другая. Тогда я жила под обаянием вздорной идеи, будто в союзе мужчины и женщины лидером должен быть непременно мужчина, что только мужчина должен принимать решения, звать за собой в будущее или, наоборот — оставлять позади. Что любое его решение — это и есть проявление той самой мужской силы и мужской власти, которой я почему-то с детства привыкла поклоняться, которую я так обожала в своем отце, в своих братьях, в своих учителях. Хотя, если говорить откровенно, мой отец тоже был слабый человек. И сын слабого человека. Мой отец родился от мужчины и женщины, раздавленных Трианоном, от нищих, униженных и обескураженных немцев. Поэтому мой отец все время форсил, он старался показать, что что-то из себя представляет. Он был стопроцентным нацистом, а после поражения стал таким же грозным и принципиальным свидетелем на всех антинацистских процессах. Ему очень повезло. Он не служил ни в СС, ни даже в вермахте (что-то с легкими, не слишком опасное, но хроническое), был обыкновенным школьным учителем, причем преподавал — в этом ему еще раз повезло — математику, которая вне всякой политики. Поэтому он не был ни в чем замаран, разве что в том, что громко сочувствовал всему, что делали нацисты. И называл себя, так мне рассказывала мама, убежденным гитлеровцем. А после поражения стал таким же убежденным демократом. И все это с решительно сдвинутыми челюстями, со сверкающими глазами, с какой-то полувоенной резкостью в каждом движении и шаге. О, это особое немецкое искусство сверкать глазами, описанное Генрихом Манном в романе „Бедные“, — чуть набычить голову, загнать зрачки в левый верхний угол, потом резко голову поднять и одновременно быстро взглянуть направо и вниз!