— Комплимент от заведения, — сказал бармен.
— Тогда виски, — решил Дирк.
— Тогда дабл? — спросил бармен.
— Да, — кивнул Дирк. — Трипл будет уже слишком.
— Отчего же? — сказал бармен. — Можно трипл, можно два раза трипл, хоть три раза, кто считает?
— Нет, нет! — Дирк испугался, что может от жадности и в самом деле взять два трипла, выпить триста граммов виски и просто отдать богу душу. — Нет, нет, дабл.
— Окей. — Бармен взял тяжелый бокал и вылил туда две мерные стопки по пятьдесят граммов каждая. Потом пошарил вокруг глазами и сообщил: — Снеков нет, есть только фальшивые орешки под пиво, возьмете? Пива, кстати, тоже нет.
— Фальшивые орешки — это как? — спросил Дирк.
Парень залез в какую-то коробку и протянул Дирку длинную ложку, в которой лежали три шарика — два серых и один коричневый. Дирк попробовал. Это была какая-то смесь из муки, соли и перца, ужасно острая и довольно противная.
— Ага, — сказал Дирк. — Давайте, годится. — И, расхрабрившись, спросил: — Тоже комплимент?
— Тоже, тоже, — успокоил его парень и насыпал этих так называемых орехов целый стакан, такой же, как и тот, где уже плескалось сто граммов виски.
— Спасибо.
— Садитесь. — Бармен указал на диван и столик в углу. — Но курить здесь нельзя. К сожалению.
— Я не курю, — сказал Дирк.
— Вот и отлично. Садитесь, расслабляйтесь. Музыку включить?
Но Дирку вдруг стало тоскливо под этими низкими сводами и особенно под взглядом бармена. Ему казалось, что бармен тоже что-то про него знает. Что именно, Дирк не понимал, но чувствовал — что-то стыдное или опасное.
— А можно, — осведомился Дирк, — а можно пойти куда-нибудь вот с этим со всем? Например, в библиотеку, то есть вот в ту большую, главную гостиную? — Он показал рукой вверх и направо.
— Да ради бога, — сказал бармен. — Подносик дать?
— Ну, дайте.
Бармен достал откуда-то маленький поднос, поставил стакан с виски и стакан с орехами и с поклоном протянул Дирку. На прощание спросил:
— Может быть, льда?
— Нет, нет, — отказался Дирк. — Я так. Предпочитаю straight.
При слове «стрейт» бармен засмеялся. Дирк понял, на что намекает парень, ему стало совсем гадко, он взял поднос и пошел наверх.
Пришел в библиотеку, там было полутемно, устроился в кресле.
«Стрейт, — подумал он. — Ишь ты, негодяй какой».
Слово «стрейт» обозначало «гетеросексуальный». Парень сам-то не иначе как гомик и в чем-то подобном заподозрил Дирка.
«Вот черт, стоило один раз сыграть сначала Тадзио, а потом, повзрослев, Ашенбаха, и вот теперь этот кошмарный хвост будет тащиться за мной до самой смерти».
— Ну и хрен с ним, — сказал он громко.
С этими словами он отпил чуть-чуть виски и закинул за щеку соленый и перченый фальшивый орех.
Раздался топот детских ног, в библиотеку вбежали давешние мальчик и девочка и громко плюхнулись в кресла прямо напротив Дирка.
Глава 12. Начало девятого. Мальчик и девочка
Мальчик и девочка уместились в одном кресле, по-детски обнялись и весело уставились на Дирка.
Дирк смотрел на них. Странным образом они ему ни капельки не мешали, не нарушали его приятного уединения в совсем пустой библиотеке, то есть в огромной, на три этажа высоты парадной гостиной. Именно библиотека — вспомнил Дирк. Это была затея Ханса Якобсена — придать «Гранд-отелю» интеллектуальный, даже философский лоск. Затея, надо сказать, удалась. Эти огромные десятирядные шкафы внушали почтение к умственным достижения человечества. Разумеется, на верхних полках стояли книги, которые и в настоящей-то библиотеке никто никогда не возьмет. Например, многотомный свод законов Испании. На испанском, само собой, языке. И собрания сочинений когда-то модных, а теперь напрочь забытых авторов. Также здесь было богословие, классики мировой философии, ну а остальные полки были забиты чем попало; правда, все книги были в аккуратных обложках и в отличном состоянии. Еще в свой первый приезд в «Гранд-отель» в 1980 году Дирк их рассматривал и сейчас увидел, что многие из них так и стоят на прежних местах.
Он тогда спросил у Якобсена, как, собственно говоря, эти книги сюда попали, откуда они взялись, на что Якобсен совершенно искренне и простодушно отвечал: «Закупали в книжных магазинах на их усмотрение. Двести хороших книг тут, триста солидных книг там, вот и все. Кто-то посылал неликвид, а кто-то, напротив, надеялся с помощью нашего отеля сделать своим книжкам некоторую рекламу. Затея глупая. Народу у нас здесь бывает раз-два и обчелся, да и в большинстве своем это такой народ, — громко хохотнул Якобсен, — который не читает никаких книжек, кроме чековых». Дирк смеялся в ответ, в который раз удивляясь самоиронии Якобсена. Его, можно сказать, сословной самокритике. Сам-то Якобсен был человеком весьма начитанным и даже более того; он, оказывается, Томаса Манна читал почти что в полном объеме, увлекаясь, разумеется, такими книгами, как «Избранник» или «Волшебная гора» и презирая ту самую гомоэротическую новеллу, благодаря которой, в сущности, Дирк здесь и оказался. Да, Якобсен был не только умен, но и образован. Как правило, эти качества ходят в одной упряжке. Разговоры о каком-то природном уме или, наоборот, об эрудированных идиотах казались Дирку дурацкой софистикой. Во всяком случае, он никогда не встречал неотесанных умников и профессоров-кретинов. Впрочем, возможно, это недостатки моей биографии, думал Дирк, поглядывая на мальчика и девочку, которые сидели напротив него.
Поразительно, но Дирк, внимательно вглядевшись в книжный шкаф, рядом с которым сидел, сообразил, что и на этот раз сел в то же самое кресло, на котором сидел днем, да что там днем, в то же самое кресло, в котором он сидел около тридцати лет назад за разговором с Россиньоли, слушая, как тот, смахивая слезу, пересказывает собственный фильм. Впрочем, ничего удивительного: даже в маленькой дешевой столовой, где Дирк иногда обедал по пенсионерским талонам, он тоже садился на «свое» место. И все старики, которые там собирались, также привычно рассаживались на «свои» места. Наверное, это свойство человека, везде устраивать себе некоторое подобие гнездышка.
Вот и сейчас, сидя спиной к окну, он покосился направо и увидел на книжной полке ту самую толстую книжку о путешествиях по Африке, откуда сегодня днем стащил фотографию мальчика и девочки. Отпив еще один маленький глоточек и положив в рот еще один хрустящий, в принципе вкусный, но чертовски острый фальшивый орех, он погладил себя по нагрудному карману пиджака и убедился, что фотография на месте.
Мальчик и девочка молчали и смотрели на него, будто бы вовсе не видя, но и он на самом-то деле смотрел на них, точно на какую-то деталь обстановки. Он вытащил из кармана старинную фотографию и посмотрел на запечатленных там мальчика и девочку. Юных, тонконогих, веселых на фоне моря. И вспомнил, что девочка ему показалась похожей не только на Лену из рецепции, но и на эту девочку, сидевшую напротив него. Чтобы в этом удостовериться, он решил зажечь настольную лампу. На каждом столе здесь стояла высокая металлическая лампа в стиле модерн с морским орнаментом на ножке и двумя абажурами-колокольчиками, один из которых был ближе к шкафу, другой — подальше, чуть ли не на середине столика — ах, эта знаменитая модерновая асимметрия!
Дирк нашарил выключатель, щелкнул, загорелись сразу обе лампочки, и вдруг мальчик и девочка вздрогнули и хором сказали: «Ой!», как если бы раньше вовсе не видели Дирка. Впрочем, быть может, действительно не видели. Было уже начало девятого, темнело, спинки кресел были очень высокими, а сидел он, повторяю, спиной к окну, поэтому дети, плюхнувшись в кресло и в нем обнявшись, то ли думали о чем-то своем, то ли мельком взглянули и не разглядели человеческую фигуру на фоне высокого, тяжелого кресла. Как бы то ни было, они громко сказали «ой!» и в четыре глаза вылупились на Дирка.
— Привет, — сказал Дирк.
— Добрый вечер, — хором поздоровались дети.
Казалось, они хотят с ним поговорить, но не знают о чем. Дирк тоже с удовольствием с ними бы поболтал, но вот уж чего он совершенно не умел, не имея никакого навыка и привычки, так это разговаривать с детьми.
Честно говоря, он не очень любил детей.
Особенно после того, как его женщина — он даже не знал, как называть ее в уме, любовница не любовница, сожительница не сожительница, мать его ребенка — слишком пышно, пусть будет просто «эта женщина» — уехала в Америку, забрав его дочь, родившуюся в 1958-м, кажется, году, он уже точно не помнил. Девочку звали Лена.
Самостоятельная и независимая мамаша, видимо, никаким иным способом не могла подчеркнуть свою независимость и самостоятельность — только накручивая дочь против отца. Все попытки Дирка установить с девочкой хоть какой-то человеческий контакт упирались в ее упрямое детское «не хочу» — скорее всего, внушенное матерью.
Они втроем стояли на углу во время обязательных свиданий, а специальная злобная монашка, курировавшая сироток и брошенных детей, — господи, какая ложь, он никого не бросал, это его бросили! — монашка стояла в трех метрах и зыркала на них белыми глазами из-под белых бровей.
Эта женщина спрашивала Лену:
— Ты хочешь пойти с папой в зоопарк?
А девочка, набычившись, отвечала:
— Не хочу.
— Тогда давай пойдем погуляем в парк? — говорил Дирк. — А в парке зайдем в кафе, съедим вкусное пирожное.
Девочка молчала, соображая. Казалось, она вот-вот скажет «да».
Но женщина тут же переспрашивала:
— Лена, ты хочешь пойти с папой в кафе, съесть пирожное?
И девочка, проглотив слюни, громко говорила:
— Не хочу!
Специально очень громко, чтоб услышала монашка. Дирк был уверен, что мать ее так специально подучила.
— Раз ребенок не хочет, — вмешивалась монашка, — тогда свидание окончено.
— Но, может быть, пойдем все втроем? Втроем, все вместе. В кино, в парк, на колесе п