окататься, в кафе, да куда хотите.
— Не хочу!!! — еще громче кричала девочка.
Рука матери лежала у девочки на плече, и Дирку казалось, что он прямо видит, как она указательным пальцем давит ей на плечо, будто нажимает какую-то кнопку. Раз, и потом еще раз: «Не хочу! Ни-ха-чу!»
— Всё, всё, всё, — говорила монашка. — Не будем мучить ребенка. Свидание окончено. Мы благодарим вас, господин фон Зандов, за то, что вы без задержек оказываете ребенку материальную помощь. Впрочем, это ваша обязанность. Однако свидание окончено.
С этого времени Дирк не то чтобы невзлюбил детей, но он совсем не понимал, как и, главное, зачем с ними общаться. Ну а так-то, со стороны, он детей любил. Приятно было посмотреть, как детишки резвятся в парке, как они рядком идут из детского сада на прогулку, собираются к школьным воротам. Но не более того. «Я люблю детей, — бывало, говорил Дирк своим приятелям-пенсионерам в той самой социальной столовой, когда речь заходила о внуках. — О, я просто обожаю детей! Чужих. — И цинически заканчивал: — Я и кошечек с собачками люблю, когда они у моих друзей. Придешь, бывало, в гости, погладишь, дашь сахарку — и до свидания».
Но в этот раз Дирку захотелось с ними поговорить — с этим мальчиком и с этой девочкой. Может быть, потому, что хотелось чего-то простого и легкого, не нагруженного бесконечными воспоминаниями, горестями и обидами. Взять хоть эту администраторшу Лену. В свои двадцать шесть лет — это просто какая-то кипящая кастрюля, какая-то готовая взорваться бомба.
«Бомба!» — вспомнил Дирк и тут же снова забыл.
Вся израненная, изломанная.
И пусть она не пытается скрыть это за своей вышколенной вежливостью. Вон как она полчаса назад на него посмотрела. У него прямо душа в пятки ушла от этой ярости — ярости одновременно женской, социальной, национальной и уж непонятно какой еще — но страшной.
Хотелось чего-то простого, чистого и свежего, как глоток холодной воды. Кстати, он бы с удовольствием попил воды, но не знал, где ее взять. Попросить детей? Ну эдак попросту: «Детки, принесите дедушке стаканчик воды, сходите куда-нибудь и принесите». Но все-таки захотелось сначала узнать, кто они. Нельзя сказать, чтобы Дирк был полон чинопочитания или обожал социальную иерархию. Однако получилось бы, вероятно, неудобно, если бы вдруг оказалось, что это дети какого-нибудь богача или министра. Неудобно не это само по себе, а неприятно, что они могут нахамить в ответ.
— Дядя, — вдруг спросил мальчик, — можно попробовать орешек?
— Можно, — сказал Дирк, — пожалуйста.
Чуть-чуть подвинул по подносу стакан. Мальчик аккуратно взял одну штучку.
— Я тоже! — сказала девочка.
— И ты тоже, — согласился Дирк.
Они схватили орешки, запихнули в рот и тут же хором закричали:
— Ой, ой, ой, какой перец, какая соль. Воды, воды, воды!
И тут же убежали. «Вот черт, — подумал Дирк, — все это как-то нереально, как-то даже мистически. Вдруг вода! Но только не мне». Он отхлебнул еще немножко виски, прикрыл глаза и достал книжку про Африку. Раскрыл ее, положил фотографию мальчика и девочки между страницами и шумно вдвинул тяжелый том на полку.
Снова раздались шаги. Дети вернулись. Они вдвоем несли маленький поднос. Похоже, они побывали в баре. На подносе стояли три стакана воды.
— Мы вам тоже принесли, — сказал мальчик.
— Наверное, вам ужасно солоно! — посочувствовала девочка.
— Спасибо. — Дирк с наслаждением сделал несколько глотков. — Спасибо большое, дорогие детки.
— You are very welcome! — сказал мальчик, а девочка сказала: — Please!
— Вы из Англии? — спросил Дирк. — Или из Америки? — Спросил обрадованно, вот вроде и повод для разговора. — Приехали сюда с мамой-папой? Туристическая своего рода поездка? Здесь вообще очень интересно!
— Ой, что вы, — засмеялись дети. — Мы здешние.
— Ага, — сказал Дирк. — Понятно. Английский небось изучаете в школе?
— Верно, — кивнул мальчик.
— А чего же вы ко мне по-английски, разве же я иностранец?
— А разве нет? — спросила девочка.
— Ну, некоторым образом, но не англичанин точно.
— Все иностранцы говорят по-английски, — сказала девочка.
— А почему это я иностранец? — спросил Дирк. — Ведь сначала-то, когда про эти орехи речь зашла, мы же с вами реально говорили. И вдруг облом! С чего это вы взяли, что я весь прямо эдакий улетный иностранец?
Дирк нарочно вспоминал разные словечки, подлаживаясь к подростковой манере.
— У вас ногти не такие, — сказала девочка.
— Ногти? — изумился Дирк. — Вот это да!
— А вот. — Она взяла руку своего брата и положила на стол рядом со своей, прямо в круг света от настольной лампы. — Видите, какие у нас ноготки? Широконькие и кругленькие, а у вас длинные и коробочкой.
— Это потому, что вы еще маленькие. У маленьких детей ноготки всегда тоненькие, розовенькие, кругленькие, а вот вырастете большие, может, у кого-то будут как у меня. — Дирк положил свою руку рядом. У него была красивая рука и ногти длинные, аккуратно обточенные, миндалевидные. — А что касается «коробочками», — так выразилась девочка, Дирк в уме похвалил ее наблюдательность, — то это от старости. По краям они к старости слегка темнеют и загибаются.
— Нет-нет, что вы, — не согласилась девочка. — У мамы так, у папы так, у тети так, у всех так, как у нас. Такие широковатенькие и кругленькие, а у вас длинненькие и островатенькие. Прямо как ко-о-огти. — И она сильно растянула звук «о».
— Вы думаете, я злой волшебник с когтями? — поинтересовался Дирк.
— Нет, что вы! — хором сказали они. — Мы не верим в сказки.
— Жаль, — вздохнул Дирк. — Сказки бывают очень интересные. В них необязательно верить. Их нужно просто слушать или читать.
— Ну нет, — сказал мальчик. — В книжках должна быть правда, иначе не надо этих книжек.
— Сказки — это не книжки, — поправила девочка. — Сказки рассказывают.
— Какая разница?
— Большая. Ты старше меня на год и думаешь, что умнее.
— А что я, дурак?
— Такой же, как я! — ответила девочка.
— Не деритесь и не ссорьтесь, — вмешался Дирк. — Лучше скажите: если вы здешние, то вы чьи?
— Ничьи, — сказала девочка и дерзко посмотрела на Дирка.
— Мы сами по себе, — подтвердил мальчик.
— То есть как?
— Да вот так, — гордо произнесла девочка. — Наши мама с папой давно умерли, и теперь мы сами по себе живем.
— О, простите, — сказал Дирк. — Извините, не хотел вас огорчить. Приношу вам свои соболезнования.
— Ничего страшного, — сказал мальчик. — Это уже давно было.
— Сто лет назад, — кивнула девочка.
— Погодите, вы в школу-то ходите? — спросил Дирк. — Арифметике вас учат?
— Это в ваше время была арифметика, — заявил мальчик. — А сейчас — основы математического мышления.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Дирк. — Математическое мышление, прекрасно, пусть так. Но считать-то вас учат? Сколько вам лет?
— Четырнадцать, — сказал мальчик.
— Мне тринадцать, — сказала девочка.
— Интересно! А я почему-то думал, что вам по двенадцать. Вы не обиделись?
— Ничуть, — сказал мальчик. — У нас просто такая мелкая порода. И папа, и мама, и бабушка, и дедушка — все были такие, как бы это выразиться…
— Худенькие и коротенькие? — подсказал Дирк.
— Ну зачем так сразу? — Девочка шмыгнула носом. — Это презрительно звучит. Просто: стройные, худощавые, не выше среднего роста. Так гораздо лучше.
— Да, да, — не стал спорить Дирк, — так гораздо лучше, но я про арифметику. Если вам четырнадцать лет, то как же ваши папа с мамой, да упокоятся их души в раю, могли скончаться сто лет назад?
— Это такое образное выражение, — сказал мальчик. — Неужели непонятно? Сто лет назад — это значит очень давно.
«Интересный какой разговор начинается», — подумал Дирк.
— Так вы что, не помните своих маму и папу? — осторожно спросил он.
— Отчего же, — сказала девочка. — Прекрасно помним.
— Просто как живые в нашей памяти, — подхватил мальчик.
— Значит, они скончались недавно? — еще раз уточнил сбитый с толку Дирк.
— Нет, что вы! Очень давно.
Да, подумал Дирк, недаром про современную молодежь, про детей цифровой эпохи говорят и пишут, что это совсем другое племя и мы просто не понимаем ни их мыслей, ни их языка, не понимаем, как они воспринимают окружающий мир и нас в том числе. Что, если у них и в восприятии времени тоже какие-то ужасные произошли сдвиги? Дирк где-то читал, что древние люди воспринимали время совсем не так, как мы. Что они, например, не умели представить будущего, оно им казалось темной волной, которая накатывает из-за спины, поэтому в древних языках понятие «будущее» обозначается словом «сзади»: нечто непонятное, что напрыгивает на человека, словно тигр из зарослей. А все, что осталось в прошлом, у тех же древних народов обозначалось словом «вчера». И неважно, было ли это на самом деле вчера, то есть ночь назад или десять, двадцать, а то и сто лет назад. Может быть, для современных детей то, что было раньше, — это просто свершившееся, а значит, прошедшее, мертвое, неинтересное, и неважно, когда сдох бобик или умер папа, — сегодня вечером или десять лет назад, все, его нет больше, забыли. А вместо слова «давно» будем использовать старинное выражение «сто лет назад».
Дети меж тем внимательно смотрели на Дирка, будто читая его мысли, потому что девочка вдруг сказала:
— Ну зачем эти рассуждения? Они не имеют никого смысла, и вы все равно ни о чем не догадаетесь.
— Как ни старайтесь, — засмеялся мальчик.
— Да я и не стараюсь вовсе, — слегка смутился Дирк. — Я просто так, поговорить с двумя симпатичными молодыми людьми. Меня, кстати, зовут Дирк. Такое вот не самое популярное, но и не очень редкое имя.
— Очень приятно, — сказала девочка и протянула ему руку: — Сигрид.
— Ханс, — сказал мальчик. Дирк пожал руку и ему.
Да-да, конечно, он должен был помнить. Когда сегодня днем эти же дети, наигравшись в бильярд, бегали по библиотеке и девочка, кажется, чуточку флиртовала с мальчиком, они называли друг друга именно этими именами. Сигрид и Ханс. Наверное, это стандартная парочка, вроде как у нас Гензель и Гретель, а у французов — Жан и Мари. А у русских, вспомнил он, — Ваня и Маша. Интересно, почему Лену, раз уж она русская, зовут Лена, а не Маша? Надо будет у нее спросить.