— Погоди, — остановил даму Дирк.
Он понял, что это та самая актриса, которая говорила ему ровно эти слова в восьмидесятом году, целых тридцать лет назад, когда ему было сорок три, а ей — вот как сейчас, пятьдесят с небольшим. Какая она была худая! Как она видела его смущение! Как она поняла его нежелание в простом мужском смысле слова, но при этом — желание в смысле эротических достижений, в смысле донжуанского списка. Как она задрала юбку, как он робко поцеловал ее худой живот и как потом она отказалась от секса и по-доброму, ну просто как старшая сестра, стала давать ему разные полезные советы.
— Погоди, — сказал Дирк. — Так, значит, ты — это ты?
— Философская, однако, проблема, — отозвалась женщина. — Я — это я? Или я — это не я? Мне кажется, что да. Я… — она пальцем потыкала себя в грудь, — это, безусловно, я.
Дирк уже ничего не понимал.
— Извини меня, — сказал он, — так сколько же тебе лет?
— Ужасно пошлый вопрос, — фыркнула женщина. — На него есть еще более пошлый ответ: женщине столько лет, на сколько она выглядит. Свою метрику я давно потеряла. А виделись мы с тобой последний раз лет эдак сто назад. — Она усмехнулась. — Ну как, на этот раз ты хочешь? Тогда пойдем.
— Пойдем, — согласился Дирк, решительно допив виски и вставая с кресла. — К тебе?
— Ну нет, — сказала она, тоже встав и маня его рукой. — Ко мне нельзя.
— Ты приехала с мужем? Что-то я не заметил, когда ты причаливала сюда на «мерседесе».
— Какой, к черту, муж? — засмеялась она, крепко беря Дирка под руку. — Разве у таких, как я, бывают мужья? А также дети, племянники или даже лесбийские любовницы? Ко мне нельзя, потому что я люблю спать одна. У меня такой принцип, понимаешь? С тех пор, — говорила она, прижимаясь к нему боком и ластясь, залезая правой рукой ему под пиджак и гладя его худой ребрастый бок, — с тех пор, как я вот в этом самом «Гранд-отеле», в восьмидесятом году, на съемках у Россиньоли, затащила тебя в номер, легла на диван и задрала юбку, а ты отказался меня драть, хотя у тебя стоял, как у жеребца… С тех пор у меня есть принцип — я занимаюсь любовью, трахаюсь, прости меня, только в чужой постели. А моя личная постелька — это алтарь чистоты в прямом и переносном смысле. Понял, нет?
— Понял, да. Ключа вот только нет.
— Разберемся, — сказала женщина.
Они подошли к рецепции. Лена подняла на них глаза от своей книжки. На сей раз роман «Мидлмарч» был открыт, она действительно читала.
— Чем могу помочь?
— Ключ от номера двести один, — потребовала женщина и объяснила: — От того номера, где живет вот этот вот господин. — И несколько раз встряхнула Дирка, держа его за талию. — Вот этот вот джентльмен.
Лена слегка ошалела.
Очевидно, она знала, кто эта дама. У нее был список гостей, и там было написано: «Госпожа такая-то, вице-президент корпорации „Якобсен“», или «Управляющий партнер корпорации „Якобсен“», или «Представитель миноритарных акционеров в совете директоров корпорации „Якобсен“». В общем, голову задирать — шею вывихнешь. И вдруг эта госпожа, как обыкновенная менеджерка на выездной конференции, захомутала мужика себе на ночь. И не какого-нибудь нормального мужика, а этого нафталинового старикашку с причудами, который часов шесть назад глупо и истерично говорил: «Лена, вы русская, у русских такая душа, спасите меня от тоски, смерти и бессмыслицы моей жизни». Что происходит?
— Я вам, кажется, выдавала ключ, — проговорила Лена. — Вы его опять куда-то дели?
— Дети, — объяснила женщина. — Детишки тут бегают. Девчонка-хулиганка сперла ключи и убежала.
— Они в вашем номере, — сказала Лена. — Постучитесь. Они вам откроют и отдадут ключ.
— Вы в этом уверены? — спросил Дирк. — А что бы вам не проводить нас и не отомкнуть дверь своим собственным ключом?
— Постучитесь, и они отопрут, — повторила Лена. — Только постучитесь вот так — раз-два, раз-два-три.
Дирк хмыкнул, но женщина потащила его по коридору. Вот и дверь.
— Ну? — спросила она Дирка. — Запомнил?
— Сейчас. — Дирк постучал условленным стуком.
За дверью было тихо, потом послышалась какая-то возня, босые шаги, Дирк это точно слышал. Раздался щелчок глазка, который на секунду засиял, а потом потемнел, очевидно, с той стороны в него смотрели, — и вот наконец дверь раскрылась.
— Прошу вас, мадам, — сказал Дирк, пропуская женщину вперед.
— Нет уж, вы первый.
Дирк вошел. Кровать была разобрана, взбита, смята, а на краю кровати сидели мальчик и девочка, но выглядели они совершенно иначе, чем полчаса назад.
Они были такие же юные, такие же маленькие и хрупкие, но при этом на мальчике был морской костюмчик — в таких костюмах ходят кадеты военно-морского училища: синяя курточка и под ней полосатая рубашка, золотые нашивки на рукаве, брючки с галуном. Однако ноги были босые. Девочка была тоже босиком, но в чудесном кружевном платье с золотым пояском, на котором светились черно-фиолетовым светом самые настоящие бриллианты, как на брошке женщины.
— Что вы здесь делали? — спросил Дирк. — И как ты могла, — обратился он к девочке, — вот так спереть ключи у незнакомого дяденьки, а если честно говорить, то у старого дедушки? Совесть у тебя есть? Правильно твой брат говорил — ты невоспитанная нахалка.
— Во-первых, — начал мальчик, — я бы попросил вас не разговаривать в таком тоне с моей сестрой, а во-вторых, мы ведь…
Но девочка его перебила:
— Мы ведь просто целовались, мы просто целовались и немножечко обнимались. У вас в голове, наверное, какие-то развратные мысли про порочную связь брата и сестры. Фи, господин актер Дирк фон Зандов! Вас, кажется, так зовут?
— А вы кто такие? — возмущенно осведомился Дирк.
— Мы наследники престола, — заявил мальчик. — Я кронпринц, а она, изволите ли видеть, кронпринцесса. Мы очень просты и демократичны в общении с подданными нашей короны, хотя по всем правилам вам надлежит поклониться нам, попросить извинения за грубые слова, ну и во искупление вашего непонимания предоставить этот номер в наше распоряжение.
— Вон отсюда! — закричал Дирк фон Зандов. — Ишь, принц и принцесса!
Мальчик и девочка взялись за руки и быстро побежали к двери номера. Дирк обернулся и увидел, что женщины с брошкой тоже нет.
«Черт! — подумал он. — Неужели виски? Неужели всего одно двойное виски, какие-то жалкие сто граммов? Или в этих фальшивых орехах какая-то гадость? Мухоморы! — засмеялся он. — Знаменитые скандинавские мухоморы. Хм, не может быть. Да, но кто так взбутетенил постель? Кто здесь резвился минут двадцать, не меньше?»
Он сдернул одеяло, ища на простыне следы секса. Ничего похожего не было, но зато был длинный блондинистый волос девочки.
— Черт! — громко сказал он. — Но кто-то же смял постель! А может, это я сам? Кажется, я прилег на четверть часа, но абсолютно не помню, залезал я под одеяло или нет. Ну допустим, что залезал. Так легче. Хорошо, залезал. Но откуда волос? Ну, это-то как раз ясно. Горничная застилала постель сегодня утром и обронила волосок. Нормальный ход событий. — И подумал: «Пора уже и самому спать ложиться. Сколько времени? Десять часов три минуты. Рано, конечно, ну а что делать-то?»
Окончательно убедившись в том, что это был сон наяву, видение, странное воздействие крепкого виски на голодный желудок, Дирк совсем уже собрался идти в ванную, как вдруг посреди комнаты на ковре увидел две пары обуви маленького размера. Ее явно забыли мальчик и девочка, причем в своем нынешнем обличье. Когда они разговаривали с ним в библиотеке, на них было что-то вроде кроссовок. А на ковре лежали узенькие шелковые туфельки девочки, какие-то особенные, королевские, с серебряными пряжками в виде государственного герба, и аккуратные кадетские ботиночки мальчика, черные, флотского стиля, на шнурках. Дирк подхватил их в одну жменю, у него были большие руки и длинные пальцы, и он смог разом ухватить все четыре туфли, открыл дверь и изо всех сил запустил их вдаль по коридору.
Из-за угла вышла женщина с брошкой. Она спросила:
— Ну что, опять передумал?
— Иди к черту! — крикнул Дирк.
Хотел даже прибавить: «Сгинь, нечистая сила!» — и осенить ее крестным знамением, но решил, что это уж слишком, и вообще, он же неверующий. Говорят, что неверующих Господь наказывает особенно жестоко за то, что они пытаются прибегнуть к его помощи. Так сказать, без предварительной договоренности.
Да, Ханс Якобсен надеялся, что Сигрид все-таки начала жить самостоятельной жизнью, неважно, семейной или одинокой, богатой или бедной, главное, научилась сама за себя отвечать. Прошло около года. Сигрид не писала ему и даже не отвечала на те письма до востребования, которые он примерно раз в два месяца отправлял ей по условленному адресу, вложив туда чек на небольшую сумму. Письма возвращались вместе с чеками. Отчего-то он совершенно не беспокоился о ее жизни и здоровье. «Она еще на моих похоронах напьется и скандал устроит», — грубо думал он. Но шли месяцы, прошел, как я уже сказал, целый год, и Ханс почти что успокоился.
Но, увы, через год и один месяц, а точнее, через год, три недели и два дня после их последнего разговора, Сигрид объявилась собственной персоной. Она приехала к нему на службу, вот что странно. На службу — в смысле в штаб-квартиру корпорации Якобсена. Ее не хотели пускать, она позвонила снизу. Секретари не хотели ее соединять. Наконец все-таки ей удалось уговорить референтку, чтобы та нажала клавишу на пульте, стоявшем в огромной приемной, где четыре секретаря, два референта и один помощник что-то писали и листали за своими столами. Уговорила ее нажать на заветную клавишу, но ни в коем случае не предупреждать, что это его сестра.
— Ханс Якобсен, — раздалось в трубке.
— Это ты? — спросила Сигрид.
— А это, — спросил Ханс, внутри которого внутри все рухнуло и провалилось, когда он услышал голос своей кошмарной сестрички, — а это ты?
— Я, — подтвердила она. — Прости, но я забыла наш адрес.