«Ты не сможешь забыть людей», — болезненно нашептывала язва-Совесть.
«Ты не имеешь морального права бросить их на произвол судьбы», — властно взывал суровый воин-Долг.
«Ты не захочешь жить без них, — тихонько напевала чародейка-Любовь. — Спаси их, спаси!»
«Да, ты намного сильнее Смерти, но сможешь ли ты принять ее добровольно? — спрашивал судья-Рассудок. — Или купить чью-то жизнь ценой своей смерти? А ты способна обречь кого-либо на смерть ради своего спокойствия? И неужели это вечное, ледяное одиночество — и есть конечная цель твоего пути, пути бога?»
Я до крови впилась ногтями в ладони и застонала от невыносимой муки. Я поняла: итог всего — одиночество. Боги — одиноки. Они сознательно, до капли, до последнего вздоха вымораживают из себя все живое: любовь, нежность, дружбу, милосердие. И это есть цена их совершенства. Они непоколебимо уверены в том, что бог — это нечто глобальное и великое, а на самом деле они превращаются в ничто: ведь совершенство так уязвимо! И только осознав все это, я вновь ощутила себя тем, кто, по сути, и является настоящим венцом бытия, — я ощутила себя человеком, со всеми присущими ему слабостями и достоинствами.
Выстрадав, взлелеяв в душе эту наконец-то открывшуюся мне истину, я протянула руки и бережно подхватила падающий корабль в свои надежные объятия, окутав энергетическим коконом. Тут же стих надсадный рев барахлящих моторов, наклон самолета выровнялся, и бот уверенно лег на прежний курс, удвоив обычную скорость полета. Силовые браслеты-накопители на моих запястьях светились, словно два спасительных маяка, а я чувствовала, как вместе с энергией ключа от Небесных врат из меня по капле вытекает и собственная сила, собственная жизнь, но упорно продолжала нести корабль дальше, к извилистой ленте гор, смутно темнеющей впереди. Теперь я знала, что путь бездушного (это во сто крат хуже, чем просто злобного) бога — не для меня! Ведь я — человек!
— Да, я — человек! — громко кричала я в лицо невозмутимому небу. — И я обладаю возможностью выбирать. Не просто смиренно умереть, как Крылатые боги ламий, бессильно сгинув вместе с созданным и не спасенным ими миром, но сохранить частицу своего мира — сделать его лучше, подарить ему будущее! Я умею жалеть, я способна жертвовать, я хочу любить — и отныне это мой добровольный выбор, это — мой путь!
Мое время истекло, а мой выбор был сделан. Собственные силы закончились, браслеты помертвели и потухли, исчерпанные до дна. Я опустилась к самой земле и обнаружила ровную площадку посреди елового леса, засыпанную сугробами из пушистого снега. Заботливо подтолкнув корабль последней искрой своей жизненной энергии, я послала его на мягкую, безопасную посадку…
Свет в глазах померк, а веки закрылись сами собой. Небо отторгло меня, словно чужой, опасный, инородный элемент. Предавшей идеи богов нет места в ряду небожителей. В ушах свистело, когда, кувыркаясь в воздухе, будто сломанная кукла, я устремилась вниз…
Мы ангельскую сущность обретаем
Ценой таких немыслимых потерь,
Что, сами не заметив, пролетаем
В небесную распахнутую дверь.
И крылья прорезаются с мучением…
А белоснежный ангельский покров —
Как признак не помогшего лечения,
Диагноза: «Скончался? Будь здоров!»
И может быть, мы душу обретаем,
Верша свои небесные дела,
Теряя в то же время — мы-то знаем —
Никчемные заблудшие тела.
Всю землю с неба озаряя взором
Божественных, лазоревых очей,
Опять ведем обход святым дозором,
Храня покой ненужных нам ночей.
Но если спросят нас: «А вы хотите,
Замедлить в бесконечности свой бег?»
Ответим мы: «Нам ран не бередите!
Ведь каждый ангел — бывший человек».
Часть четвертаяНебесные врата
Глава 1
С натугой растворив тяжелую, разбухшую от старости дверь избы, Гала выскользнула на крыльцо. Зябко переступила ногами в тонких вязаных чулках и подула на мгновенно озябшие пальцы. Торопливо набрала в чугунок несколько пригоршней свежего снега с перил и засмотрелась за ограду.
«Отчего же дедушка Онисим так долго не едет? — боязливо гадала знахарка, вглядываясь в темные контуры вековых сосен, близко обступавших ее почти по самые окна вросшую в землю хибарку, самую крайнюю в ряду крепких деревенских домов. — А если на обоз волки напали? Или чего хуже, — тут девушка поежилась еще пуще, но уже не от мороза, — Олгой-Хорхой?»
В отличие от большинства своих соседей в Великого червя Гала верила твердо. Дед Онисим, до полусмерти пугавший деревенских ребятишек своим жутко изуродованным, обожженным лицом, именовал червя чуть иначе — Уральским полозом, что, впрочем, совершенно не меняло сути дела. Как не меняло и отношения селян ко всему роду Галы, многозначительным полушепотом называемого в деревне проклятым Захариевым семенем. Раньше-то люди хотя бы Порфирия побаивались, чтя его авторитет старейшего шамана, но с тех пор как ушел он на поиски Хозяйки врат да так и сгинул бесследно, Гале с Онисимом приходилось совсем туго. Трудно сосчитать, сколько раз соседи знахарке уже и ворота дегтем мазали, и собаками ее саму травили, что, однако, вовсе не мешало им вспоминать об ее лекарском искусстве в момент крайней нужды.
«Вон как душевно толстая Семкина сноха под нашей дверью голосила, когда ейный сынок от падучей лихоманки занемог, умоляя меня ради милости Хозяйки врат спасти жизнь невинного дитяти. А энто дитя ведь, — тут девушка добродушно усмехнулась, — ворота-то дегтем и мазало». Или взять, к примеру, Якова — здоровенного деревенского кузнеца, на руках притащившего в домик знахарки свою нареченную невесту, укушенную болотной гадюкой… Три ночи не спала Гала, накладывая на ногу золотоволосой Лады припарки да мази, отбивая ее у костлявой смерти… И ведь спасла-таки первую деревенскую красавицу. После этого случая кузнец знахарку зауважал, в обиду никому не давал и сам вызвался поехать с Онисимом за лекарствами для загадочной гостьи…
Гала бурно вздохнула. Нет, нельзя допускать тревогу в душу. В обозе пять саней, да кроме богатыря Якова еще трое михеевских парней, один другого кряжистее, по гроб жизни благодарных знахарке за отца, с преогромным трудом выхоженного после страстных объятий голодной медведицы. Значит, возвернется обоз вскорости, а лекарства нынче Гале ой как нужны! Ну да молодой знахарь Ратибор, коий пользуется непререкаемым авторитетом в Выселках, соседних к Галиной деревушке Борти, на нужные лекарства не поскупится, ибо разумом его Хозяйка не обидела, да и — тут девушка зарделась как маков цвет — ладной внешностью тоже. Ой, до чего же пригож собой добрый молодец Ратибор! Ростом высок, плечами широк, талией тонок, глазами синь, а волосами рыжеват. Галин сокол ясный!.. Тут девушка, наверное, в сотый раз вспомнила, как сладко забилось ее сердечко на празднике летнего солнцеворота, когда синие глаза выселкового красавца-знахаря повстречались в первый раз с ее — карими. Побелели тогда щеки Ратибора, а потом вдруг вспыхнули ярче костра жертвенного. А Гала в тот вечер знай себе лишь все ниже клонила украшенную венком голову да кокетливо плела пушистую русую косу. С тех самых пор начал сам Ратибор в Борти заезжать, подарки привозить, а если не было на то такой возможности, при каждой оказии слал Гале поклоны. Видно, люба она ему! А еще, в этом девушка не сомневалась, попросит он по весне у деда Онисима ее руки и пришлет удалых, разбитных сватов! Девушка корила себя за нескромность, но не могла забыть, как однажды красавец-знахарь поймал ее в темных сенях, сжал в жарких объятиях и начал страстно целовать сахарными устами, называя своей незабудкой ненаглядной… От этаких мыслей Гала совсем обмерла и чуть не выронила чугунок со снегом. Благословит их брак этим летом сама Хозяйка врат! Ведь Хозяйка…
Безудержные мечты девушки неожиданно прервал тихий, болезненный стон, раздавшийся из-за двери, и знахарка, вмиг позабыв о Ратиборе, опрометью бросилась в избу.
На твердой лежанке, выстланной дорогими медвежьими шкурами, лежала ОНА. Знахарка робко приблизилась, сняла мокрую полотняную тряпицу и прикоснулась к пылающему лбу необычной пациентки. Плохо дело, потому что сжигает гостью антонов огонь, и нет от него ни спасения, ни лекарства! Одна надежда слабая теплится в душе Галы: пришлет Ратибор столетний мед диких пчел — так, может, хоть он поможет… Любой другой, попавший на место загадочной гостьи, уже давно бы умер, — но ведь это была ОНА!
Гала вздрогнула, бережно сняла с полки портрет, испокон веков хранимый в их семье и выполненный неведомым способом на древнем стекле, трепетно приблизила к больной и внимательно сравнила два лика — живой и рисованный… Без сомнения, на скромном деревенском ложе металась в лихорадке сама Хозяйка врат! И не найдешь более в целом мире второй такой красоты несказанной — ни шеи лебединой, ни кудрей золотисто-медных, ни очей изумрудных. Но Гала не завидовала ослепительной внешности своей пациентки. Подобная неземная красота вызывала у нее лишь благоговение, да еще желание спасти, излечить. Этому ее и прадед Порфирий учил: служить Хозяйке, оберегать, ибо она — залог выживания всего рода человеческого!
Знахарка смочила тряпицу холодным талым снегом и вновь положила на горячий лоб рыжеволосой девушки. Заботливо укрыла больную пушистой, теплой шкурой, села рядом и пригорюнилась. Галу с самого рождения воспитывали в осознании служения своему высокому предназначению. Пращур Порфирий на науку оказался щедр, на похвалу скуп, а на наказание — суров. Чуть что, нещадно бил хрупкие девчоночьи ладошки гибкой ракитовой хворостиной. Но Гала лишь еще крепче, еще упрямее сжимала трясущиеся от боли губы, кланялась в пояс и благодарила. Суровый прадед лукаво улыбался в сторону и добрел хмурым лицом. Гала радовала его всем: и тем, что умом пошла в знаменитую Захариеву породу, и твердым характером, и внешностью пригожей, но более всего — знаком, что сразу поняла и приняла весь смысл науки тайной: ждать Хозяйку, оберегать ее, служить ей, а когда настанет заветный час — проводить в то урочное место, где начиналась Тропа испытания, ведущая к Небесным вр