– А вы не хотели, да?
– А я не хотел, да, – кивнул Урванцев. – Мне ведь что надо-то... мне ведь надо не убрать от Варьки Кешку, а чтобы она сама от него отказалась. Она же думала – он талантище! У меня была мысль... да, была такая идейка – доверить Кешке какое-нибудь серьезное дело. Да, именно серьезное. И чтобы все знали, что он этим делом занимается. И вот когда он его провалит... А он его провалит обязательно, вот тогда я буду ликовать! Или... или, чтобы она ему бабу простить не смогла... А она прощала... Я хочу... я хочу, чтобы она сама от него отказалась... Я слишком долго и дорого заплатил за свою теперешнюю жизнь, чтобы испортить ее из-за Кешки. Но даже если бы когда-нибудь мне взбрело это в голову, и я бы его удавил... или не знаю что еще, Варька всю жизнь делала бы из него героя! А он не герой! И я... не хочу...
И Дуся ему поверил. А чего, ведь и в самом деле, парень столько лет карабкался вверх, и тут из-за какой-то любви... Хотя говорят, что из-за любви на что только не идут, но... Нет, Дуся бы тоже не стал из-за нее уж слишком переживать – да чего мучиться-то, вон их сколько, девчонок!
Они доехали до дома и уже уселись пить чай с плюшками, которые Раечка купила по дороге, а Евдоким все еще в раздумье пучил глаза.
– Ты чего такой замученный? – спросила вдруг Раечка. – Думаешь, что ли?
– Я все не могу понять... ну вот этот Урванцев прав, не убивал он Иннокентия, я прямо чувствую... Но кто тогда его убил?!!
Раечка повернула голову и внимательно уставилась на Дусю:
– А ты думаешь, что его убили?
– Думаю...
– А мне все-таки кажется, что это он специально – засиделся где-то, а может быть, уехал куда-то, а может...
– Не может. Погиб он, – хмуро прервал ее Евдоким.
– То есть... ты знаешь, да? – Теперь в ее взгляде было столько уважения и почитания, что он не выдержал.
– Знаю...
И он рассказал ей все.
– Ну ты... обалдеть! Ну просто с ума сойти! – не могла найти нужных слов Раечка. – Но ты-то! Почему ты сразу же не сообщил в милицию?! Почему ты им не позвонил?
– Я их даже вызвал! – пробурчал Дуся. – И они – о, чудо! – даже приехали! А что толку? Приехали, открыли этот хозблок, а там – никого!
– Криминал! Сплошной криминал! – защебетала Раечка, прижимая руки к груди. – А знаешь, о чем это говорит? Не думай, ты все равно не знаешь... Это говорит о том, что преступник тогда был рядом! Вот ты побежал звонить, а преступник в это время куда-то уволок труп, понятно?
– Вот это-то как раз понятно. Не понятно только – как?! Это же не темной ночью в заброшенном графском саду было! Это было среди рабочего дня, причем у нас постоянно снуют люди, ну как он мог взять и куда-то труп спереть?!
Раечка замахала руками:
– Ой, я тебя умоляю! Кто у нас смотрит, кто что тащит?! – затрещала она, не давая вставить слово. – У нас вон санитарка Ефремовна кровать казенную домой уперла – и ничего! Никто не заметил! Хорошо, что еще без роженицы! А баба Люба? Кадку утянула с цветком! Домой! Это ж надо – там цветок, как дерево, а эта бабуся его стыбзила! И ведь заметили только тогда, когда к ней на юбилей в гости пришли! А ты говоришь, труп! Заверни его в мешок, и все! Делай с ним, что угодно!
– Точно... – расстроенно покачал головой Дуся. – Запросто можно было в мусорку выкинуть... и тащить недалеко... Мне надо было милиционеров сразу к мусору вести, а я...
– А ты сам не милиционер, поэтому сразу недопетрил! Я вообще удивляюсь, что ты еще о чем-то мыслишь! Я в хорошем смысле этого слова, не обижайся... – проговорила Раечка и положила Дусе еще одну плюшку. – Но теперь мы знаем, что преступник за нами следил, а потому...
– Точно, следил! – вспомнил Дуся. – Потому что я вот, представь, веду этого Кешу, а сам чувствую – кто-то меня материт, щеки горят. И чувствую, что матерят здорово, потому что когда вышел, щеки горели, а потом... потом зашел к нам в комнату, умылся, и все – перестали материть! А он, убийца-то, наверняка уже его куда-то утащил!
– Нет... – не поддержала его Раечка. – Сначала тебя материли, это когда ты его прятал, точно? Это, наверное, убийца за вами следил. А потом ты пошел в комнату, так ведь?
– Ну да, я потом зашел к нам и давай умываться – дома чего-то забыл, ну и...
– А вот в это время он как раз его и убивал! – догадалась Раечка. – А уж потом... ты заходишь в этот хозблок – и мамочки мои! А там труп!
– Нет, я не сразу потом зашел, я попозже...
– Ну да, то есть ты ему дал время, а уж потом...
– Какое там дал!! – взвился Дуся. – Ты сейчас договоришься! Получится, что я чуть ли не сообщник преступника! Я ничего никому не давал! Я... просто занимался своими делами, а уже потом пришел – и... вот тогда уже «мамочки мои»...
– Есть только один выход... – сурово сдвинула бровки Раечка. – Надо пойти в хозблок и все там осмотреть.
– Да я уже ходил, это во-первых, – пробурчал Дуся. – А во-вторых... там теперь только покажись – мигом загребут. Эти милиционеры тоже ведь не дураки. Наверное, они там наряд выставили и дежурят по очереди – ждут, когда преступник на место происшествия заявится...
Раечка выразительно покрутила пальцем у виска.
– Какой преступник? Это же только ты знаешь, что этого Иннокентия прикончили. А милиция и вовсе думает, что это бред больного санитара – труп! Они же даже дело толком не ведут, потому что считают, что он у какой-то женщины зацепился. А мы сейчас придем и проверим хозблок, и ничего необычного!
– Прямо-таки и вовсе ничего! – скривился Дуся. – Один находится в отпуске, другая и вовсе работу бросила, и вот эта парочка заявляется в роддом и сразу в хозблок. И просто так, и ничего особенного – променад у них такой! А потому что они привыкли прогуливаться по всяким сараям да хозблокам, да?
Раечка призадумалась, Дуся опять что-то умное сказал – нельзя вот так сразу заявиться в этот хозблок. Тем более что одно только появление ее, самой Раечки, вызовет живой интерес у девчонок – они же слышали, как она уходила с работы: Беликов визжал недорезанной поросей, кричал, что она капризная девчонка, что у нее дисциплины полный ноль, что она о себе слишком много возомнила, да еще... ой, что он только не визжал...
– Ладно, тогда мы...
О том, что она придумала, Раечка сказать не успела – в дверь позвонили.
На пороге стоял Пашка, но на этом пороге он задержался недолго – сразу же отстранил Раечку и молчком прошел прямо к Дусе на кухню, а затем в величественном молчании выложил перед ним исписанный листок.
– И что это за диктант? – с недоумением посмотрел на него товарищ по работе.
– Читай! Нет, ты читай, не хватай свою булку! – наседал на него Пашка. – Это, между прочим, документ!
Дуся аккуратно взял документ и стал читать.
– «Я, Валентина Алексеевна Петрова, пишу эту записку, потому что по-настоящему раскаялась. Я теперь поняла, что Дуся вовсе не идиот и не санитар, а... » Пашка, это что за дурь?
– Какая тебе дурь? – обиделся Пашка. – Это Валька сама писала, под мою диктовку! Это тебе письменное извинение за то, что она на тебя тогда наорала. Она, оказывается, тебя с Олегом спутала!
Да, совершенно верно, в роддоме работал и еще один санитар – Олег, но отчего-то никто и никогда Дусю с ним не путал. Может, потому, что тому было изрядно за пятьдесят, а может, потому, что у него была спортивная накачанная фигура, а может, и потому, что он был в другой смене и Валька его вообще никогда не видела.
– Ты... Пашка, ты ведь сам это сочинение написал... – догадался Дуся. – Ты вот заявление писал на отпуск, я видел – у тебя вот именно такой корявый почерк.
– Да мне что, делать нечего? Буду я еще всякую дрянь писать! – вскипел Пашка. – Мне и вовсе... я б запросто мог бы купить бинокль, усесться вон там где-нибудь в подъезде напротив, да и смотреть, куда Дуся свои деньги прячет! А потом прийти к нему, напоить тебя, Евдоким, как теленка, и все! Денюжки забрать! И ты б даже не догадался, куда у тебя денюжки уплыли!
– Да уж без тебя напоили и вытащили, – пробурчала Раечка, и с осуждением взглянула на Дусю.
Тот под ее взглядом заелозил на стуле и накинулся на друга:
– И ни фига б ты не высмотрел! Потому что деньги я храню в сберегательном банке, понял?! И даже выкинь из своей башки эту дурацкую мысль!
– А у меня ее в башке никогда и не было! – тут же заявил Пашка. – Я просто говорю, что это Валентина моя эту запись писала. Потому как... потому как она не может родить! Да! И не кривись, вредная Раиска! Да, она, может быть, и ходила в этот... как его... ну, в общем, она избавлялась от дитенка, да только это когда было-то?!
– Три месяца назад, – напомнила вредная Раиска.
– Ну вот, я и говорю – давно уже! Сколько времени-то прошло! А теперь бездетная она! Ей так врачи и сказали – надо лечиться. И вот... Я ж тебе говорю – Валентина это написала, потому что раскаялась. И сама же меня слезно упрашивала – «давай напишу» да «давай напишу»! Ну и... не смог отказать...
– Ха! А ты ж всем говорил, что у тебя Валентина институт закончила! – вспомнила вдруг Раечка. – А здесь ошибок миллион! Вот, смотри, здесь, и здесь... и вот еще!
– А она... она двоечницей в институте была! – сообразил Пашка. – Второгодницей! Ну чего прицепились? Говорю же, Валька сама писала!
– А чего она не пришла? Пришла бы, извинилась в устной форме... – снова влезла Раечка.
Пашка даже захлебнулся от такой крамольной мысли:
– Ты... ты вообще понимаешь, что говоришь? Когда ж ей ходить? Она ж работает, а потом... потом спит! И вообще! Ну вы... ну вы вообще – вам человек столько написал! Такие слова теплые! Ты, Дуся, читай дальше – вот: «...Дусенька! Свет моих очей! Я так давно мечтала о деньгах, и ты, как добрый волшебник, мне их...»
– Ох, блин! – обрадовался Дусенька. – Ну как приятно! «Свет моих очей»! Сейчас звякну Валентине, хочу от нее лично это услышать!
И он стал набирать номер домашнего телефона Пашки. Такого друг вытерпеть не мог. Он подскочил к Дусе, вырвал трубку из его рук и покаянно пролепетал: