В ресторане, с точки зрения Аркадия, было столь же паскудно, как и на входе. Убогий и грубый интерьер, столы без скатертей, но Артемьев сказал горделиво:
— Прочувствуйте, молодые люди, этому кабаку почти триста лет. Возьмем по кровавому бифштексу. Он здесь уникален. А оросим его традиционным и крепким английским пивом, рецепту этого эля тоже больше трехсот лет.
Аркадий вконец обозлился. Он любил хорошо прожаренное мясо и не переносил пива, полагая, что это истинно плебейский напиток и пить его даже неприлично. Он сменил слащавую улыбку на томную. Изобразил романтического юношу. Чайльд Гарольда или самого лорда Байрона, как он их себе представлял, и вовсе не прислушивался к беседе. Однако по любопытным взглядам Кати понял, что ей и этого хватило, для того чтоб она его личностью заинтересовалась. Означенная маска романтика сработала, как всегда, безотказно.
Поболтав о вещах незначительных, Артемьев перешел к серьезным темам:
— Катерина, теперь пару слов о делах.
— Ради которых вы прилетели? — подхватила Катя.
— Сознаюсь — да. Ситуация такова. По завещанию твоего батюшки тебе назначен опекун — Муратова Дарья Дмитриевна. По воле отца ты не можешь вступить в права наследства, пока тебе не исполнится двадцать два года.
— Мне это уже объяснили.
— На самом деле передать бразды правления холдингом в твои руки можно не в двадцать два года, а гораздо раньше.
— На это я не пойду, — твердо сказала Катя. — Мне нужны эти семь лет. Пока окончу колледж, потом стажировка. Следом за ней придется переучиваться на систему русского бизнеса, и снова стажировка, вот семь лет и пролетят.
— Разумно, — удивился такой жесткой не по возрасту логике Кати Артемьев. — Однако скажи честно, как ты относишься к Дарье Дмитриевне, своему опекуну?
— Никак, — прозвучало холодно…..
— А если совсем честно?
— Скорее — плохо.
— Почему?
— Этого не объяснить. Сама не пойму. С детства ее невзлюбила, когда она меня пыталась воспитывать еще на Алтае, в какой-то деревне. Я не переношу ее. Просто тошно думать, что я ее увижу в конце июля.
— А она, Катя, относится к тебе с заведомой любовью. Это добрый и славный человек. И умело взялась за работу в холдинге. И готова выполнить все заветы брата, твоего отца.
— Семь лет меня опекать? — презрительно спросила Катя. — И все эти семь лет я должна выпрашивать у нее деньги?
Артемьев помолчал, потом заговорил с предельной доброжелательностью и убежденно:
— В принципе, Катя, ты можешь сменить опекуна. Можешь заявить, что не доверяешь своему опекуну, не уважаешь его и не намерена подчиняться его указаниям. Почти наверняка тебе это удастся. Если ты будешь тверда в своих намерениях, дело можно выиграть в любом суде.
Катя молчала. Смотрела в окно, покосилась на Аркадия, но так ничего и не ответила. Артемьев спросил осторожно:
— При таком варианте кого бы ты хотела видеть своим опекуном?
— Дорохова Юрия Васильевича.
Артемьев глубоко вздохнул и произнес мягко:
— Катя, мне страшно об этом говорить, но Юрий Васильевич не проживет семь лет. Если он проживет год, это будет большим счастьем.
— Это правда?! Это точно?! — вздрогнула Катя и в упор взглянула на Артемьева.
— К сожалению, таково заключение врачей. Год. И тот дай бог вытянуть. — Он сделал паузу. — Авы помните Лидию Павловну Сотоцкую?
— Да, хорошо помню. Мы с ней на даче играли в бадминтон, а зимой, на крытом стадионе, она учила меня кататься на коньках.
Она чего-то недоговаривала, и Артемьев мысленно закончил: «По-моему, она спала с моим отцом». Но вслух он неторопливо произнес:
— Лидия Павловна тебя тоже часто вспоминает. И если уж для тебя тетя Дарья неприемлема, то как ты смотришь на опекунство Сотоцкой?
Она долго не отвечала. Потом проговорила поверх головы Артемьева:
— Быть может, это хороший вариант.
— Время есть, — облегченно сказал Артемьев. — И мы его обсудим, когда ты прилетишь в Москву.
— Обсудим.
Артемьев толкнул под столом ногой Аркадия, призывая партнера «дожать» собеседницу, хотя бы выдать блестящую характеристику Сотоцкой, назвать ее своей учительницей и даже второй мамой, все бы сошло! Но лорд Байрон российского разлива сидел с отрешенным видом и показывал всем желающим свой точеный профиль. Артемьев счел за благо сменить тему, — зерна были посеяны, и теперь девочка невольно будет размышлять о возможной смене опекуна.
Через час все темы были исчерпаны, беседа начала пробуксовывать, и Артемьев, понимая, что не надо дожидаться скуки, а то Катя и его невзлюбит, предложил закончить застолье:
— Катя, вас подвезти до колледжа?
— Спасибо, я еще зайду к подруге.
Расстались. «Лорд Байрон» продемонстрировал снова, как джентльмены целуют руки леди. Катя исчезла в пролете тесной улицы, а Артемьев и Аркадий сели в ожидавшую их машину.
Они выкатили из пригорода Лондона и мчались пустой дорогой, когда Аркадий сказал:
— Хоть бы проституткой этот вояж отметить. Есть в Кембридже таковые?
Артемьев попросил шофера остановить машину, вышел из нее и позвал за собой Аркадия:
— Пойдем перекинемся парой слов.
— А что, в машине нельзя?
— Я не уверен, что наш разговор не запишут.
— Даже так? — усомнился Аркадий, но из машины вышел и следом за Артемьевым прошел в небольшую рощу. Артемьев остановился, глаза его сузились, и он спросил жестко:
— Ты что делаешь, подонок?
— Про что это вы? — независимо спросил Аркадий.
Но в следующий момент свалился на землю ничком от сильнейшего удара в челюсть. Этого Артемьеву показалось мало, и он очень ловко и очень больно ударил Аркадия ногой в живот, от чего молодой человек взвыл сиреной и скорчился.
Боль отошла минуты через две, и Аркадий сел, с ужасом глядя на своего палача.
— Ты что делаешь, шваль?! — зашипел Артемьев. — Тебя зачем сюда привезли? Что бы ты кислые рожи корчил?! Чтоб красивое чучело из себя изображал? Так, да?
— Я сам не понимаю, зачем меня сюда приволокли! — пустил слюни Аркадий.
— Как это — не понимаешь?! Все ты понимаешь! Нужно было вылететь из ресторана и купить Катерине цветочки! Таращить на нее свои бараньи глаза! Пригласить ее вечером на какую-нибудь дискотеку или в молодежное кафе. Да просто погулять по вечернему Лондону.
— Да зачем все это? — пропищал Аркадий. — Она мне вовсе не понравилась! Малолетка, с ней переспишь, так в тюрьме разом окажешься! А у меня сейчас в Москве знаешь какая фотомодель? Зачем мне эта сикилявка?
— Да затем, ублюдок, что эта «сикилявка» очень скоро будет президентом «Гиппократа»! И она должна быть у нас на крючке! Разве тебе этого не объясняла Лидия Павловна?
— Объяснила в постели, так мне не особенно ее слушать хотелось.
— В какой постели? Когда?!
— А это уж вовсе не твое дело. — Аркадий поднялся. — Только учти, Глеб, что я этого тебе никогда не забуду и никогда не прощу. Мы еще с тобой обязательно посчитаемся.
Они вернулись в Кембридж, не обменявшись по дороге ни единым словом. Разошлись по своим комнатам, а через час почти одновременно вышли на улицу. Артемьев направился в гости к своим английским коллегам. Аркадий же слонялся по Кембриджу, как по любимой Тверской. Может быть, надеялся наткнуться на проституток, а может, просто приглядывался к английским женщинам и девушкам, пытаясь дать им сексуальную оценку. В целом англичанки ему не понравились. Особенно Негритянки, «не мазаться» о которых, он дал себе зарок еще в восемнадцать лет, когда однажды переспал с чернокожей — от нее пахло селедкой и чесноком, а водку она хлестала стаканами.
В сумерках он выбрался с территории университета. В городе быстренько нашел большой и в меру шумный бар с игральными автоматами. У стойки бара обнаружил свое любимое виски «Даниэль Данильсон». И потом три часа курсировал от стойки к автоматам. Через Три часа деньги кончились, и он поплелся в университет, искренне считая, что его программа этого вояжа им выполнена. Катя, с его точки зрения, им очень заинтересовалась. Очень. Когда он неприметно от Артемьева сунул ей свою визитку, она тут же припрятала ее под свой тоненький свитер — на грудь.
«Позвонит, — решил Аркадий. — Позвонит, сопливая, куда она денется? Коль скоро мне на нее наплевать с высокой горы, значит, обязательно позвонит. Пусть повзрослеет годика на три, а там посмотрим».
Он с трудом нашел свою «общагу» (так он ее окрестил) и проспал беззаботно до утра.
А в три часа пополудни самолет волок их назад, в Москву. И Аркадий опять обмирал от страха, но никаких спасающих таблеток Артемьев ему не предлагал. Он вообще с ним не разговаривал, а когда требовалось — объяснялся жестами.
Прибыли в Шереметьево-3, разошлись не прощаясь. Аркадия встретил шофер папы на черном «Мерседесе». Артемьев нашел Сотоцкую на платной стоянке и отстранил ее, когда она полезла целоваться. И тут же изобразил из себя лютого ревнивца, перед которым душитель Отелло был просто робким мальчиком из детского сада.
— Ты что, стерва, бешенством матки страдаешь?! Тебе меня мало, сука из борделя! Объясни мне, зачем надо было кувыркаться с этим ничтожным Аркашкой?! Он же идиот! И я знаю совершенно точно, что и в постели он жалкий импотент.
Сотоцкая искренне испугалась. Терять Артемьева ей ни в коем случае не хотелось, она цеплялась за него как за последнюю радость жизни. Но тут же поняла, что врать опасно. Спастись можно только правдой и покаянием. Она упала головой ему на колени и зарыдала:
— Ну да, да, Глеб! Это случайно получилось! Я с ним давно уже не сплю, он мне противен! Но тут он зашел в кабинет… Красивый же, черт его побери! И как-то так получилось…
— Прямо в офисе? — брезгливо спросил Артемьев.
— Ну да, на моем вельветовом диване.
— Спасибо, что не в сортире, на грязном полу.
— Глеб, ну прости меня. Это было как умопомрачение, просто наваждение какое-то.
Артемьев поиздевался над ней еще полчаса.
— Ладно, Лидия. Я прощаю такие случайности. В жизни настоящей женщины они, к сожалению, неизбежны. Но еще раз выкинешь такой фортель, так я не только от