— Так и сделаю!
Даша опустила трубку и даже позавидовала той легкости и уверенности, с какой Муза строила свои отношения с людьми. И тут же вспомнила, что сама-то она весь конец рабочей недели мучилась и решала вопрос: как бы ей обмануть свою охрану и тайно сбежать на субботу в Малаховку?! Подкупить кого-либо из них нечего было и мечтать. А сбежать и оторваться от охраны вряд ли удастся. Эти ретивые служаки могли поднять общую тревогу, и тогда Сергеев бросит на ее поиски всю команду своей службы. В конце концов эти размышления довели Дашу до злости. «Пусть следят! — решила она. — И пусть сообщают все Сергееву. Все имеют право на личную жизнь, и пусть только кто-нибудь попробует возразить!»
Приняв такое решение, она сходила в бассейн, а потом до трех утра играла в преферанс — уже без подсказок и чьей-либо помощи. Проиграла восемьсот рублей, и Валентин предложил:
— Может, простим новичку проигрыш?
— В картишки нет братишки, — проворчал Греф. Пусть учится играть. Карточный долг — святой долг.
— Знаю, знаю. Утром отдам.
Утром (в полдень) Даша проснулась в таком состоянии эйфории и восторженности, какого не могла упомнить за собой уже много лет. Накинув халат, она спустилась вниз — прыгала по ступенькам лестницы на одной ножке, словно помолодела лет до четырнадцати. На кухне Греф завтракал в полном одиночестве и поздоровался довольно мрачно. Даша ответила: «Привет!» — и Греф своим звериным чутьем тут же зафиксировал ее повышенное настроение. Взглянул подозрительно и спросил:
— Ты что такая счастливая, словно Сотоцкую похоронила?
Даша растерялась и удивленно ответила:
— А зачем мне её хоронить?
— Да так, на всякий случай. Или она тебя похоронит.
— Перестань, Греф. Не порти мне настроение.
— Не буду. Ты куда сегодня намылиться хочешь?
— Я? — фальшиво изобразила удивление Даша.
— Ты, кто еще?
— Андрей меня отвезет куда надо.
— Андрей не отвезет. Сегодня моя вахта. А к тому же он уже уехал за своей подругой.
— За Музой?
— Да. Ошалел, молокосос. Нарвался в первый раз на стопроцентную женщину и ошалел. Что самое страшное — серьезно ошалел.
— Чего тут страшного?
— Даша, ему только двадцать два стукнуло. А Музе сколько? Тридцать пять?
— Тридцать три.
— Я полагаю, что побольше.
— Греф, а ты не полагаешь, что это не твое дело?
— Напарники ничего друг от друга не скрывают. Куда мы поедем?
— В Малаховку.
— Понятно.
— Что тебе понятно?! — закипела Даша.
— Едем к господину Максиму Епишину?
— К Епишину-Епишину! Ты против?! — с вызовом спросила Даша.
— Я не против.
— А перед тем как я к нему войду, дом его осматривать будешь? Ведь так, кажется, положено по инструкции?
— У этого кролика осматривать не буду.
— Греф, — болезненно спросила Даша, — ну почему ты так презираешь людей и всех без причины готов оскорбить?
— Потому что ты всех любишь и жалеешь. А в жизни должен быть противовес. Борьба и единство противоположностей, как то трактует классическая философия.
— Греф! А какое у тебя образование?!
— Высшее, — нехотя буркнул он, — гуманитарное.
— И ты подался в охрану?!
— Здесь веселее, чем в архивах сидеть. Я исторический факультет по дурости в молодости окончил. Ладно, когда выезжаем?
— Через час примерно.
— Адрес у тебя есть?
— Само собой.
— Договоримся так. Мы проедем мимо его дома, и я остановлюсь от него в сотне метров. Чтоб не пугать твой его кавалера. И буду на том месте ждать тебя. Но если еще появятся какие-нибудь гости, то я и сам туда явлюсь. Без приглашения.
— Греф! — взмолилась Даша. — Но это простой интеллигентный человек! Он так далек от всякой уголовщины, что тут не о чем и говорить.
— Он — вполне вероятно. Но кто к нему в гости придет, того ты не знаешь.
— Но я там могу надолго задержаться!
— Да хоть до утра.
— А завтра ты напишешь рапорт Сергееву?
— Нет, — минуту подумав, ответил Греф. — Если ничего не случится, не напишу. Нашему начальнику ни к чему знать, кто и где раздевается.
— Ну и хам ты все-таки!
— А ты меня уволь. За хамство. Для Сергеева это достаточная причина.
— Не хочу я тебя увольнять. Я к тебе привыкла. Но не хами на каждом шагу. Я все-таки женщина.
— Женщина в тебе просыпается только по субботам. В остальные дни ты бизнес-вумен.
— Раз в неделю-достаточно.
На это Греф ничего не ответил, допил кофе, сказал, что сполоснет машину, с чем и вышел из кухни.
Часа в два пополудни они вкатили на «БМВ» в Малаховку. Нужную улицу нашли без труда, и Греф медленно провел машину мимо дома Максима. Притормозил на перекрестке, вышел, открыл дверцу Даше. Она насмешливо спросила:
— Ты не одуреешь, меня ожидая?
— Я люблю ждать. Всегда чего-нибудь дождешься.
Даша двинулась назад, сделала шагов сорок и издали увидела Максима, который спешил ей навстречу. Издали крикнул:
— Ты промахнулась? Я видел, как твоя машина мимо проехала!
— Так получилось.
Он легко поцеловал ее в щеку.
— Не надо лгать. Ты неопытна в этом высоком искусстве. Просто твой охранник тактичный мужик и не хотел давить нам на нервы, стоять у ворот. Пойдем, тебя ждут.
Он сказал правду — семья сестры в полном составе ждала Дашу. Стеснительная его сестра Нина, серая, согбенная старушка и двое принаряженных детей. Девочке лет восемь, мальчику лет одиннадцать, — видимо воспитанные в строгости, а потому слегка испуганные дети.
Этот же испуг, смешанный с крайне неприятной уничиженностью Нины, уже через час ставил Дашу в Неловкое положение. Нина так старалась угодить, так предупреждала каждое желание Даши, что это превращалось в назойливое приставание. По этой же причине и разговор за обедом не клеился, сколько Максим ни пытался балагурить и расшевелить компанию. Дети уткнулись в тарелки, Нина металась между кухней и Гостиной.
Дом был старый, густо пропитанный запахом русского деревянного дома. Всю обстановку можно было смело нести в музей русской мебели начала двадцатого века — тяжелые кресла, высокие напольные часы с качающимся маятником, бархатные красные портьеры на дверях и, понятно, герань на подоконниках. Создавала уют и голландская печка с изразцами, которая и нетопленая казалась теплой.
Старушка божий одуванчик (имени ее Даша не запомнила) выпила рюмочку, клюнула жареного цыпленка и словно в подпол провалилась. А вскоре точно так же исчезла Нина со своими детьми, куда пропали — неизвестно.
— Мрачновато у нас? — словно извиняясь, спросил Максим.
— У меня в Семенове примерно так же, — ответила Даша. — Тоже зимой печку топили.
— Ее для красоты оставили. Здесь давно центральное отопление.
Даша заметила, что говорили они неестественно, задавленно, и обычной открытости, легкости в общении у Максима сегодня не было. Он улыбнулся и сказал:
— Давай сменим обстановку, а заодно и настроение. Пойдем в мое личное царство.
Даша кивнула, не совсем его понимая.
«Царством» оказалась застекленная оранжерея в дальнем углу подворья. Когда Даша прошла сквозь застекленные двери, то приостановилась от удивления. Здесь было жарко, и, видимо, поэтому оранжерея была заполнена диковинными, может даже тропическими цветами, какими-то маленькими, но раскидистыми пальмами, одна стена оказалась сплошь закрыта виноградной лозой.
— И это все ты, Макс? — спросила Даша.
— Наполовину. Слева — цветы Нины, на продажу. А справа — мое, для души. Я, как только жизнь придавит так, что и не продохнуть, беру бутылку и забираюсь вон в тот угол. Немного выпью, и все кажется не таким уж скверным. Во всяком случае, на вторые сутки находишь выход из положения.
В углу, где Максим боролся с невзгодами жизни, стояла узкая кушетка с подушкой и пледом. Над кушеткой — бронзовое бра, рядом маленький столик и кресло. Максим словно из воздуха изъял бутылку шампанского, два бокала и предложил, кивнув на кресло:
— Садись.
Даша ответила нервно и не узнавая своего голоса:
— Я хочу лечь.
— Да? — Он вздрогнул и выронил из рук бокал, который раскололся на кафельной плитке пола.
— Да, — внятно повторила Даша. — Я хочу лечь.
И, не договорив, скинула через голову платье, нырнула под плед и позвала:
— Иди сюда. Ко мне.
В ранних сумерках Максим проводил ее до калитки, они обнялись, постояли, застыв на минуту, Даша сказала ему на ухо:
— Я пойду, Макс. Не провожай, лишние контакты со зверьем, как ты мою охрану называешь, тебе противопоказаны.
— Тебе, как я думаю, наверное, тоже. Одна у меня радость, Дарья, что это у тебя не будет продолжаться вечно.
— Почему?
— Сама сказала. Вернется твоя племянница, войдет в курс дела, и ты освободишься. Так что ждать мне осталось всего семь лет. Я подожду.
Даша улыбнулась, кивнула и сумеречной улицей пошла к перекрестку.
Греф занимался основным делом охранника — дремал на откинутом кресле автомобиля. Но едва Даша коснулась ручки дверцы, он открыл глаза, сел прямо и запустил двигатель.
Они ни словом не перекинулись всю обратную дорогу. Каждый ушел в себя. Даша не могла разобраться в своих внутренних ощущениях. На душе было тепло и приятно, но как-то пусто. Она и сама не понимала, почему ей не захотелось остаться у Максима до утра.
Они уже вкатили в предупредительно открытые Валентином ворота, и мерзавец Греф, уже научившийся считывать невысказанные мысли Даши, процедил сквозь зубы:
— А что же ты там до утра не осталась? Я бы подождал.
— Боялась, что ты замерзнешь.
Параллелепипед бассейна был освещен. Оттуда сквозь стекла доносилась громкая музыка, шторы не были задернуты. Малашенко и Муза наслаждались жизнью в полной мере.
— Я вахту сдал, — сказал Греф. — Завтра тебя возит Андрей.
— Я знаю. Зачем ты мне об этом сообщаешь?
— Я уеду в Москву до полудня понедельника. Приеду в офис.
— В свой гарем? — улыбнулась Даша.