— На одном фото голосование за предложение изменить устав, на другом — против. Руки можно пересчитать запросто, даже без лупы. — Он помолчал несколько секунд. — Почему вы это сделали?
Света выговорила, запинаясь:
— Мы уважаем и любим Дарью Дмитриевну и Катю. Мы не хотим, чтобы…
— Все ясно, — оборвал Греф, после чего порвал обе фотографии на мелкие кусочки и положил на стол.
— Сожгите в пепельнице.
Когда костер из клочков фотографий погас, а пепел завернули в бумажку и выбросили в мусорную корзину, Света спросила настороженно:
— Греф, ведь ты бы сделал на нашем месте так же?
— Конечно, — уверенно ответил он.
Он отправил домой обеих секретарш и вызвал с дачи Малашенко.
Тот приехал через сорок минут, но все равно пришлось дожидаться девяти часов, чтобы офис полностью опустел. За это время Греф в приемной слышал через открытую дверь кабинета, как Даша встала, зазвенели бутылки, разбился стакан. Опытное ухо Грефа точно зафиксировало ситуацию: нашлась еще одна бутылка, которая пошла на «ликвидацию».
Малашенко лишь заглянул в кабинет, ничего не сказал, включил телевизор и присел возле Грефа.
Когда офис затих, телохранители вошли в кабинет, сняли с окна плотную штору, закатали в нее Дашу, вынесли ее для начала в коридор, после чего поставили офис на сигнализацию охраны. Затем оттранспортировали «мертвое» тело в «БМВ». И покатили домой.
Несколько последующих недель прошли для Даши в монотонном и удручающем режиме. День был похож на день как два яйца из одного инкубатора. В шесть часов подъем, бассейн, завтрак, отъезд на работу в семь, работа, обед, опять работа, около восьми возвращение домой. Через день-два — оранжерея у Максима в Малаховке, возвращение домой, бассейн, ужин, сон. Оранжерея Максима порой заменялась его визитом в дом Даши. Вся его актерская игра в делового партнера Даши быстро исчерпала себя, и, зачем он здесь появляется, всем, от Кати до Бушковых, было понятно. Не говоря уж о телохранителях. Только Джем по неизвестным причинам Максима не признавал, пса приходилось унимать при каждом появлении неприятного ему гостя. Даша никогда не оставляла Максима до утра, пытаясь представить ситуацию хоть сколь-нибудь приличной. Более всего Даша побаивалась реакции Кати, но та никак не реагировала. Ни намеков, ни игриво-понимающего взгляда, ровным счетом ничего. Лишь однажды, в бассейне, когда они плавали там вдвоем, она сказала вполне безразлично:
— У нас в колледже публика пестрая. Большинство грызет гранит науки, что не мешает некоторым покуривать травку. Кое-кто уже и на игле сидит. А в остальном девчонки по ночам бегают в западное крыло в дортуары к мальчикам. Если их дежурный старшекурсник не засечет, то торчат там до утра. А потом весь день спят на лекциях. В принципе все об этом знают, но к чему скандалы и борьба с вещами вполне естественными и природой заложенными от времен Адама и Евы? Я ни к кому не бегаю и ко мне никто не бегает. Во-первых, рано по возрасту, а во-вторых, просто нету достойных. Но я эти ночные экскурсии не осуждаю.
Рационализм юной Кати уже не раз удручал Дашу, — девочка, с ее точки зрения, проскочила период юности и тут же влетела в зону зрелого, почти взрослого состояния. Но когда Катя как-то мельком заметила, что в колледже существует психолог, который индивидуально беседует с учащимися по всем жизненным вопросам и коллизиям, то рационализм племянницы стал для Даши объясним. Сама-то она лет до шестнадцати верила, что детей находят в капусте или их приносит белый аист.
Некоторое смешное разнообразие приносил в жизнь Даши Аркадий Седых. Папа его каким-то чудом выстоял в борьбе, хотя некоторые бульварные газеты уже с удовольствием предрекали ему тюремные нары. Но связи, авторитет и деньги помогли. Он удержался в своем кресле, и даже поползли слухи, что он поднимется еще выше. В связи с этим ободрился и поникший было Аркадий. Активность его выразилась не в работе, а в перманентном и назойливом ухаживании за Дашей. Едва только телохранители отлучались, чтоб выпить кофе или сходить за сигаретами, как Аркадий появлялся в кабинете с букетом дорогих цветов. Расточал комплименты и чарующие улыбки, но долго не задерживался, особенно когда было дежурство Грефа. Его Аркадий боялся до судорог. Что касается секретарш, Светы и Ани, то Даша подозревала, что Аркадий их подкупил. Но этого вопроса она не выносила на обсуждение. Секретарши на то и существуют, — чтоб время, от времени предавать своего начальника по мелочам. Однако она не на шутку разозлилась, когда во время визита с букетом алых роз Аркадий проговорил игриво: «А что это хирург к вам зачастил? У вас закрытый перелом руки или ноги?» Получалось, что выследил, стервец. Купить Малашенко или Грефа он никак не мог, для такой акции был трусоват. Но следует признать, что ухаживания красавца не были для Даши неприятны. Скорее наоборот. Его визиты были, что уж там скрывать, свежей струей воздуха в утомительной монотонности работы. О любовных свиданиях Аркадий разговоров не заводил, быть может, по той причине, что как-то за обедом Света сказала между делом и со смехом: «А наш красавец Аркадий добегался! Теперь лечится от импотенции у частного врача. Всю зарплату в его карман переливает!» Откуда у нее эта информация, Даша устанавливать не стала, вообще пропустила сообщение мимо ушей. Но поверила в него, поскольку после Сергеева самыми информированными о жизни холдинга были, конечно, секретарши и уборщицы. К своей же жизни «в витрине магазина» Даша привыкла довольно быстро.
Глава 7
Зарядили проливные дожди. Занудливые и настолько выматывающие, что Даша уже подумывала, не перебраться ли в Москву.
На зимней даче основным местом общих встреч и чем-то вроде местного клуба стал бассейн. Греф и Малашенко невесть откуда притащили туда две рослые пальмы в бочках, организовали бар с прохладительными напитка, поставили телевизор, порой туда же подавали и ужин.
Пришла суббота, а дождь с утра припустил с такой силой, что из постели вылезать не хотелось. Даша до полудня и не вылезала. Просмотрела кое-какие документы, потом нырнула в неизменный халат и бегом, под струями холодного дождя, добралась до бассейна.
Здесь Греф и Малашенко обучали Катю плавать правильно и красиво. Настроение у Даши было скверным, и она спросила брюзгливо:
— Зачем эти мучения? Девочка и так неплохо плавает.
— Неплохо, — кивнул Греф. — Но когда она окажется в светских кругах, где-нибудь на Лазурном Берегу, или на Гавайях, то плавать деревенским стилем будет несколько неприлично. Аристократы это презирают с доисторических времен. У греков было даже осуждающее определение: «Этот осел не умеет ни читать, ни плавать».
Даша поморщилась и возразила, лишь бы возразить:
— Ты думаешь, что она будет выбиваться в аристократические круги?
— Я думаю, — отвечал Греф, наблюдая за плывущей Катей, — что в Россию она не вернется.
— Почему это?! — встрепенулась Даша.
— Продаст свои акции и ценные бумаги и осядет в Англии.
— Да с чего ты так решил?!
Он посмотрел на нее серьезными глазами и убежденно произнес:
— Дарья Дмитриевна, ваша племянница воспитана на западной культуре. Это, может быть, и неплохо, но кое-что из жизни отечества надо бы знать каждому, кто говорит по-русски.
— А чего она не знает?
Ничего не знает. Понятия не имеет, кто такой Сергий Радонежский или протопоп Аввакум. На шее у нее католический крест. С утра она ест овсянку, а Андрей делает ей пудинги. Вот так.
Катя выскочила из бассейна и спросила Грефа с веселой ревностью:
— Ну как мой кроль?
— Лезь обратно в воду. Сто выдохов в воду.
— Греф, я устала!
— Значит, не умеешь плавать. Научишься, когда в воду будешь выдыхать так же легко, как в воздух.
Крест на шее Кати был действительно католический. Даша спросила с деланной беззаботностью:
— Екатерина, ты не заглядывала в Москве в музеи? В Кремле не была?
Катя прыгнула в бассейн, уцепилась за бортик и ответила уже из воды:
— А зачем, тетка? Ну что я тут увижу нового и неизвестного после лондонских музеев и Лувра в Париже? Все эти костелы, кафедральные соборы и кирхи у меня уже костью в горле стоят. Как правило, там всегда холодно и очень мрачно.
Она принялась выполнять упражнение «выдох в воду». Греф выразительно глянул на Дашу, но промолчал. А Даша изрядно растерялась и спросила:
— Греф, она права?
— Да нет. Она просто дремучая невежда. Лет десять-двенадцать назад со мной было то же самое.
— В каком смысле?
Греф ответил нехотя:
— Ну сопровождал я одного пузатого бонзу в Ташкент. Принимал его там такой же вор и жулик. И начали нас возить по узбекским достопримечательностям. Ах, гробница Тамерлана! Ах, мавзолеи Тимуридов! Медресе и мечети! Ах, нетленные древности пятнадцатого-шестнадцатого веков. Ладно, наелись плова, закусили дыней, вернулись в Москву.
— Я не пойму, о чем ты толкуешь.
— Дослушай. Во время этих пьяных гулянок я подружился с одной узбечкой. Воинственная мусульманка и националистка. А в остальном вполне культурный, интеллигентный человек. Так вот, где-то через полгода она приезжает и утром говорит из-под одеяла: «Валентин, а какая у нас будет в Москве культурная программа?» Даша вставила ехидно:
— Одеяла ей не хватило?
— Она была достаточно интеллигентна, чтобы не ограничивать все многообразие жизни только постелью. Ну я после ее вопроса, признаться, слегка потерялся. Надо же было что-то противопоставить русское этим гробницам Тамерлана и прочим восточным древностям? Позвонил своему учителю. А тот сказал коротко: «Дурак! Чему я тебя учил?! Провези свою азиатку по Золотому кольцу России, и она упадет в обморок». — Он вскинул голову. — Ты давно была в Троицкой лавре?
— Я? — Даша опешила. — Да никогда не была!
— Вот именно. Я, значит, вылез из постели, побежал в библиотеку и наскоро прочел справочник касательно экскурсий по Золотому кольцу. Потом усадил свою азиатку в коляску мотоцикла — и покатили. И уже после Владимира всю спесь азиатскую с моей узбе