– Ты тоже должен разделить нашу судьбу и удачу, – говорила она, а потом, воодушевившись, набрала номер телефона Балгари в Риме и заказала для него новую клетку.
– Золотую, – объяснила она. – Как дворец Шехерезады. Я хочу, чтобы он был просто сказочным. И неважно, сколько это будет стоить.
Поппи хотела, чтобы у Лючи было все самое лучшее – ведь он принес ей удачу. Но себе она купила лишь несколько простых украшений с драгоценными камнями.
– Настали лучшие времена, – говорила она попугаю, когда он терся своей мягкой головкой о ее шею. – И мы заслужили их, ведь правда, Лючи?
Нос Якоба Ле-Фану всегда безошибочно чуял выгодное дельце, используя связи в мире влиятельных политиков, он перебрался из скромного Алжира в особняк на лондонской Бельгрейв. У него была репутация человека, совершавшего исключительно удачные сделки, который ничего не забывает, – и еще дамского угодника. Он был необразован и своим лбом пробивал себе дорогу, и сопутствовавшая ему во всем удача открыла ему доступ во все слои общества, за исключением одного, но куда он очень стремился, – высшего. Он был маленького роста, темноволосый, с карими глазами – и в нем была левантийская чувственность, перед которой, по его мнению, женщины устоять не могли. Якоб Ле-Фану считал себя непревзойденным любовником и с гордостью думал, что ни одна женщина не может ему долго сопротивляться, особенно когда она находила бриллиантовый браслет в цветах, которые он ей посылал, или пару рубиновых сережек в шоколадных конфетах. Он знал все лазейки к сердцу дамского пола и часто ими пользовался.
Приезжая в Париж, он бывал в Numéro Seize не столько из-за девушек, сколько из-за его посетителей. Почти все знаменитости Парижа приходили сюда. Он считал это место своим клубом, где деловые беседы проходили, не привлекая внимания, что было неизбежно в отеле или в офисе. В этом отношении Numéro Seize был очень полезен. Также ему правилось проводить время с одной из специфических девушек «из общества»: у него возникала иллюзия общения с точными копиями дам из высшего сословия, к которому он не принадлежал, – низведенными до уровня шлюх.
Но, конечно, по мнению Ле-Фану, единственной настоящей леди в Numéro Seize была Поппи. Все говорили, что она абсолютно недоступна, но он считал, что ему виднее. Он атаковал ее своими начиненными бриллиантами цветами и нафаршированными рубинами конфетами, но она отсылала их назад с маленькими вежливыми записочками, сообщавшими, что она никогда не принимает подарков. Он посылал ей корзины свежих персиков и клубники, когда для них был не сезон, но она благодарила его и писала, что отправила их в детскую больницу, где, как ей кажется, им очень обрадуются; он купил ей прелестного белого игрушечного пуделя, который, по его мнению, должен был очаровать ее, но он так и не увидел ожидаемого эффекта, потому что, как она сообщила ему в записке, к сожалению, животные не допускаются в Numéro Seize, а поскольку ей казалось, игрушки не принято возвращать, она подарила его подруге в провинции.
Якоб истощил свою изобретательность, но не отказался от борьбы; Поппи была вызовом его мужской неотразимости, и ее ускользающая тактика делала ее еще более желанной. Ведь он претендовал на роль мужчины, способного растопить любой лед.
Увидев ее в отеле, Ле-Фану был заинтригован и стал наводить справки. Его сын учился в той же школе, и Якобу не составило труда выяснить, что Роган был на год моложе его сына, что его мать была «вдовой», отец – англичанин.
В Париже Ле-Фану оказался несколько месяцев спустя, остановившись по обыкновению в отеле «Крильон», роскошь которого импонировала его собственным пристрастиям ко всему броскому. Он немедленно распорядился послать сто алых роз в Numéro Seize для Поппи, но на этот раз вместо драгоценностей он вложил записку, сообщавшую, что он счастлив опять оказаться в Париже и будет в восторге, если она согласится пообедать с ним этим вечером – здесь, в «Крильоне», или у «Максима», где ей больше нравится. Ему кажется, что им есть что «обсудить».
Когда прибыли алые розы, Поппи прочла записку и поняла, что надвигается. Она села за письменный стол, глядя на прекрасные цветы и думая, как ей поступить. Часом позже она послала лакея в «Крильон» с ответом.
Когда Якоб вернулся в отель после визита в Елисейский дворец, его уже ждала ее записка, и он прочел ее с довольной улыбкой. Поппи будет рада пообедать с ним, но только в ее личных апартаментах в Numéro Seize в девять часов вечера. Это было не совсем то, чего он ожидал. Он уже загорелся идеей показаться на публике с блистательной, недоступной Поппи; он хотел показать всему Парижу, что Якоб Ле-Фану одержал победу там, где все остальные вынуждены были ретироваться. Но все же, думал он с удовольствием, она не рискнула отвергнуть его, и очень скоро все об этом узнают – уж он позаботится.
На Поппи было платье из мягкого голубино-серого шифона со сверкавшими хрустальными бусинами. Ее матовые плечи были открыты, обрисовывалась красивая грудь – она была очень соблазнительной. Поппи выглядела очень мило, и Якоб пытался угадать, сколько ей лет, но понял, что это невозможно. Время не имело власти над Поппи; казалось, она никогда не станет старше, никогда не станет менее красивой.
– Господин Ле-Фану, – сказала она весело, – приятно видеть вас опять в Париже. Прошло столько времени с тех пор, как мы встречались… в Женеве, не правда ли? Я слышала, что ваш сын в школе Ле-Росан. Почему бы вам не рассказать мне о нем за обедом?
Якоб был слишком умен, чтобы показать ей, как он удивлен, что она упомянула о той встрече, когда он видел Поппи с сыном. Он считал, что именно этой темы она будет изо всех сил избегать, пока он не припрет ее к стенке.
– Когда человек трудится так напряженно всю жизнь, как я, – ответил он, – приятно сознавать, что его сын унаследует плоды этого труда. Но, конечно, мне нет нужды объяснять это вам.
Поппи очаровательно улыбнулась, взявшись за колокольчик. Она подозвала Уоткинса.
– Я выбрала блюда для обеда сама, – сказала она. – Надеюсь, вам понравится. Насколько я помню, вы особенно любите трюфеля. Я специально выписала их из Перигора сегодня днем. И Уоткинс принесет шато-брийон, которое вы всегда заказываете, бывая у нас. Как видите, Якоб, Numéro Seize даже лучше, чем «Гранд-отель»; мы всегда помним, что вы любите больше, и стараемся предложить вам.
Она продолжала мило и непринужденно говорить, когда Уоткинс подал мясное консомэ со сдобным тестом; она смотрела, как Якоб вынул пробку и стал разливать ароматное вино. Вкусная еда была его слабостью, и Поппи использовала все, что могло привести его в хорошее расположение духа – пока ей не станет ясно, в чем заключается его игра и каковы в ней ставки.
Она видела, как Якоб таял под влиянием чудесной пищи и отличного крепкого вина. Сама она ела мало, подперев подбородок рукой и слушая с легкой улыбкой его рассказ о встрече в Елисейском дворце; она уже знала, где был Якоб сегодня днем и почему. У нее тоже были связи.
– Немного бренди? – спросила она. – Или, может, портвейн 1895?
Якоб стоял у камина, поглядывая на нее так, словно уже был владельцем этой комнаты, а потом он поставил бокал на каминную доску и схватил ее руки в свои.
– Поппи, – сказал он быстро. – Вы знаете, что я испытываю к вам.
– Это честь для меня, Якоб, – ответила она спокойно. – Но многие мужчины испытывают то же самое. И я уверена – это потому, что я единственная недоступная женщина в Numéro Seize. Я слышала, что некоторые даже заключают пари, насколько быстро они соблазнят мадам Поппи. Это своего рода игра.
Она улыбнулась ему.
– Иногда взрослые мужчины ведут себя совсем как дети.
– То, что я чувствую, не ребячество, – простонал он, притягивая ее ближе к себе. – Вы самая желанная женщина в мире, Поппи. Вы единственная женщина, которая мне нужна.
– Пожалуйста, отпустите меня, Якоб, – сказала она тихо. – Уоткинс придет с минуты на минуту.
Он неохотно отпустил ее, когда появился дворецкий с подносом, на котором были птифуры и кофе. Уоткинсу было наказано нарушить их уединение через десять минут после того, как он принесет обед.
– Конечно, я понимаю, вам не хотелось бы, чтобы некие факты получили огласку, – сказал Якоб, подцепляя клубнику, купавшуюся в шоколаде, и жадно направляя себе в рот. Затем он вытер пальцы салфеткой.
– Я решил снять квартиру на рю-де-ла-Кэр. Это очень милая улочка на правом берегу, и очень фешенебельная.
Недалеко от правительственных зданий – так же, как и от Numéro Seize.
– Я вижу, вы собираетесь пробыть в Париже подольше, – спокойно проговорила Поппи.
– Это зависит от вас, Поппи, квартира – ваша. Я купил ее для вас сегодня днем.
Она смотрела на него молча, на его лицо с энергичными скулами, на его широкий лоб и вьющиеся волосы, блестящие карие глаза, впившиеся в нее, и на мясистые губы, слегка приоткрытые в ожидании.
– Но я не нуждаюсь ни в какой квартире, Якоб, – сказала она наконец. – Я думала, что уже объяснила вам мои правила – никогда не принимать подарков ни от одного мужчины. От любого мужчины.
– Но я не «любой мужчина», – возразил он, легкая улыбка приподняла уголки его губ. – Я мужчина, который знает о вас больше, чем другие. Я был очень удивлен, когда узнал, что у нас есть кое-что похожее в Ле-Росан. То, что могло бы нас сблизить. О, конечно, я сам не болтлив – когда решаю быть таковым.
– Вы ошибаетесь, мистер Ле-Фану, – сказала холодно Поппи. – Я никогда не путаю бизнес с развлечениями. И не собираюсь делать это в дальнейшем. Более того, мои семейные дела касаются только меня одной. И я совершенно уверена, что миссис Ле-Фану не обрадовалась бы, если бы узнала об этом… любовном гнездышке на рю-де-ла-Кэр.
Якоб разразился смехом, наливая себе бренди.
– Господи, да вы не сможете шантажировать меня, Поппи, – сказал он, многозначительно усмехаясь. – Вы только подумайте – если станет известно, что мадам Поппи угрожает своим клиентам выдать их секреты их дражайшим женам или даже деловым конкурентам – о-о!.. Numéro Seize опустеет быстрее, чем крысы успеют сбежать с тонущего корабля! Там не останется ни одного мужчины! Как вы сами понимаете, у вас нет выбора, моя дорогая, не так ли? Почему бы тогда нам не стать близкими друзьями, Поппи? Я щедрый мужчина; я буду ухаживать за вами с размахом.