и очень холодные места - ой-ва-вой, какие холодные места, показал я тоже знаками, где это вроде бы даже относится к разряду благородных "мицвот". - А вы - нет? - спросил меня богатый бедуин. - Мы - нет, - поспешил я его заверить. - Хорошая у тебя жена, в порядке жена, - сказал он на иврите. Беседуя со мной таким образом, богатый бедуин ловко подбрасывал на сковородке зеленые кофейные зерна, потом пересыпал их в ступку, достал тяжелый кусок железяки и протянул все это мне. - Палец болит, - сказал он и вздохнул. На большом пальце правой руки у него была цветущая гематома. Я даже постучал по его пальцу вдоль вертикальной оси с тем, чтобы выяснить, нет ли перелома и действительно ли он не может сам молоть кофейные зерна. И еще двадцать минут до основательного пота лупил железякой, потому что каждый раз, когда я хотел кончить, богатый бедуин недовольно крутил головой и отрывисто говорил "од". Мы выпили по очень маленькой чашечке крепчайшего кофе, богатый бедуин снял брюки, надел вместо них очень белые красноармейские кальсоны с большим поддоном и исчез переодеваться на кухне. Из кухни богатый бедуин уже не возвратился. Вместо него из кухни вышел знаменитый герой Шамиль. Что за куфия! Что за укаль! Что за наборная ручка у кинжала за поясом! Я завороженно сидел с открытым ртом, но снежный шейх не оглянулся. На руке у него висела газовая вуаль непостижимого цвета, он сел в "пежо" N 348-853 и уехал. Номер я сообщаю на тот случай, если кому-нибудь придет в голову проверить меня. "Вернусь через час, а уже потом поеду в Беер-Шеву", бросил мне богатый бедуин в раскрытое окно машины. Но богатый бедуин не вернулся через час. "Может, он до вечера не вернется?" - спросил я мальчика Амара. - "Он вернется раньше, - сказал Амар, - хотите чая?" Мальчик напилил плотных веток, вскипятил воду и заварил мне крепкий и сладкий чай. Амар ходил по двору, подняв плечики и отпуская по ветру худенькие руки. Он помыл мне стакан и принес к столу. "Вкусно? - спросил он с беспокойством. - На здоровье!" Он снова сел на осла и поехал проведать коров. Потом вернулся, подмел небольшой кусочек земли около дома и перенес туда отцовский матрас и одеяла. Смешал себе в небольшом кувшине холодную и горячую воду, вымыл с мылом руки, поливая себе поочередно правой и левой рукой, сел недалеко от меня, выпил стакан чая с маленьким кусочком хлеба и начал смотреть, как я печатаю. Я спросил, знает ли он цифры на машинке, он их знал, хоть в школе они писали совсем другими цифрами, такими арабскими цифрами, которых мы не знаем. Я разрешил Амару пропечатать ряд цифр на своем листе и еще один ряд, и ему очень понравилось. Потом он поехал метров за сорок от двора, где возвышалась гора спрессованных колючек, набил ими два мешка и привез их на осле для коз. Накормил гусей, напоил телят и осла и снова встал за мою спину смотреть, как я печатаю. Он спросил, не голоден ли я, а то он может мне сделать яичницу с чесноком. Я согласился. Амар сделал большую яичницу, натер чеснок, перец и сделал приправу, достал из мешка большую питу и поставил все это передо мной. Сам он есть не стал, но, когда я начал настаивать, он отломил себе кусочек хлеба, завернул в него яичницу и вежливо съел. Так мы и провели с ним половину дня: он ездил проведывать коров и смотрел, как я печатаю. К тому времени, как вернулся его отец, я уже выучил, как по-арабски пишутся четыре слова: спасибо - "шу-кран" и три имени - Амар, Хялед и Мухамед. Богатый бедуин подъехал прямо к самому столу, на котором я печатал. Но из машины сначала вылез не он, а незнакомый мне бедный бедуин в новом синем костюме и очень узких штиблетах с красивыми золотыми пряжечками, которые ему нещадно жали, так что в конце концов он их снял и заправил брюки в удобные зеленоватые носки, в которых он и будет фигурировать до самого окончания рассказа. Передвигаясь по двору, он аккуратно переставлял ноги, внимательно осматривая каждую приставшую к ноге дрянь и сбивая ее щелчком темного прокуренного пальца. Мы с ним тоже поговорили. Он весьма удивился, узнав, что я из России, потому что у меня на голове были волосы, а он слышал, что у тех, кто живет в России, на голове не бывает волос. Потом он нарисовал на земле небольшой план и начал показывать мне и богатому бедуину, что Газа - вот здесь, а Россия еще дальше, за Израилем, на что богатый бедуин вельможно пожал плечами и закатил глаза, но ничего не промолвил. Бедный бедуин оказался довольно милым человеком, он даже поймал мне по радио футбол, и я послушал, как "Манчестер Юнайтед" выигрывает у кого-то 2:0. У него тоже был свой транзистор, и он сказал мне, что на транзисторе есть две надписи - по-английски и по-русски, которые он хотел бы перевести. По-английски там было написано "слайд даун ту оупен", и я ему перевел. Остальное я ему перевести не смог: остальное было написано не по-русски, остальное было написано по-японски. А потом богатый бедуин преподнес мне сюрприз, от которого я расстроился, и такой замечательный день сразу увял и потерял половину своей прелести. Оказалось, что он не собирается брать бедного бедуина вместе с собой на свадьбу в Беер-Шеву. Он привез бедного бедуина на тот случай, если я сбегу и оставлю все его многотысячное хозяйство без присмотра. И вот в этом месте я снова вспомнил пару кремовых женских брюк, из-за которых у нас был переполох в десятом классе, и подавился досадной мыслью, что несмотря на дружбу и весь аскетизм быта, остается еще в бедуинах сильное недоверие, которое не удается преодолеть. Утро выборов. Ребята уже отдали все свои голоса за Шамира или за Шимона Переса, а у нас кончился хлеб. Воробей жадный ест прямо со стола, но за хвост не ухватить. Танька назвала вчера моего главного героя Андрея Алешей, не могу ей простить. За это я утром прервал половой акт, возмечтав вслух об Эстер, толстой поварихе, жене начальника строительства. Танька сначала не поняла, а потом прыснула, возбуждение у нее прошло, и я смог спокойно сесть за вторую главу романа. У Таньки болит глаз, и она уже на евреев и на весь мир смотреть не может. У нее от евреев какая-то мышца глаза начала уставать, и она даже иногда вообще левый глаз не открывает, и лицо ее немного целиком уезжает в левую часть. Сколько ни ругай Россию, сколько ни кричи о поколении хамов, которое приличного человека в жизни в глаза не видело, один кофе и один булочка, а нельзя не заметить, что приличные люди целого народа растворились все-таки не без некоторой пользы и общий уровень народа качнулся, как Танькино лицо, влево, но также чуточку вверх. И вот по закону всемирных аналогий такой же процесс происходит сейчас в Израиле, то есть самые светлые головы, вся бриллиантовая профессура, все лбы белой кости не зря осушили эту страну от малярийных болот и покрыли эту страну лесами и зеленью, и теперь на пляж приезжает, отдав свой голос за Шамира или Переса, хоть и не такой народ белой кости, но крепкие люди, тоже немного вверх и влево. Похожи все на водителей больших грузовиков - так сильно уверены в себе и бескомпромиссны. А девчонок привозят таких, что перехватывает дух, таких привозят тонких лиц девчонок, а бедра, правда, широкие и после родов становятся даже у всех с изрядными галифе, что на пляже их скорее портит, но не оставляет безразличным. Главное, что издалека обо всех думаешь, что арабы настолько бескомпромиссны в движениях и коротких перебежках, а девчонки лежат в купальниках, и от бедер оторваться можно, оглядываясь на мужей, но с некоторым над собой усилием. Весь народ стал выше и левее и говорит на иврите, и поэтому понятно, что это не арабы, потому что когда Рамадан кончился, то в жаркое время арабы тоже съедают неумеренное количество пищи с сильным паленым запахом. Не зря осушали болота белые профессорские лбы, не могу сказать яснее, но не зря. Но процесс изменения народа очень скрупулезный, и понадобится еще не одно поколение времени, чтобы движения со спиннингом стали компромисснее и по утрам не приходило бы в голову отдавать свои голоса Шимону Пересу.
О.Ф., МОЕЙ СТАРШЕЙ ДОЧЕРИ, КО ДНЮ ЕЕ ШЕСТНАДЦАТИЛЕТИЯ
Туман, туман на прошлом, на былом, Далеко, далеко за туманами наш дом, А в землянке фронтовой нам про детство снятся сны, Видно, все мы рано повзрослели...
Нужно как следует проплакаться. Безо всяких видимых причин. Потому что люди, которых ты любишь, далеко и ты их давно не видел. Потом проходит еще год, и снова, без видимых причин, плачешь. И как-нибудь начать рассказ: когда моим детям исполнялось девять месяцев, все они становились похожими на Хрущева. Одно такое чудовище провожало меня криком в утро твоего рождения. Ты знаешь, потом проходил месяц, и вырастали волосы и много зубов, и это сходство переставало меня так сильно мучить. Или нет, не так: В день твоего рождения был очень густой туман, и Танька спросила меня утром: "Сколько они платят тебе за страницу?" Я ответил, что четыре доллара. И она мне говорит: "Ты продал бы им еще одну страницу и купил литр подсолнечного масла. Или хоть соевого". Я выжал свою одежду, потому что все вещи по утрам были насквозь мокрыми от росы, и побежал в город. А Рут выбежала минут за десять до меня. И ее уже не было видно. Ты тоже всегда выбегала первой, и я тебя догонял и брал за руку. Но Рут бегает быстрее тебя, а я стал старым и раздражительным, поэтому я ее очень долго не мог догнать. До города было пять километров по берегу. Я все время бежал по ее следам. У нее тоже, как у тебя, узкая ступня и очень длинный большой палец. Если я терял ее след или его смывало море, то я видел мертвых морских черепах, которые стояли на ногах. Она ненавидит, когда мертвые морские черепахи валяются на берегу на спине, и всегда переворачивает их и ставит на ноги. Начинало светать. Иногда мне казалось, что на берегу мелькает ее фигурка, но потом из тумана выезжал джип военной полиции, и военные полицейские в тяжелых касках на ходу меня враждебно осматривали. Это единственный такой в Израиле род войск, что им помашешь, а они тебе никогда не ответят. Весь берег был утыкан крохотными лунками - из них выбегали длинноногие бестелесные крабики и удирали от меня в море.