– Носи на здоровье! – сказал он, глядя в умные карие глаза.
Медведь лизнул его в щеку, поднялся и затрусил к лесу. «Если лесник или охотник увидят – решат, что спятили», – подумал Глеб и расхохотался. Отчего-то его симпатии были на стороне медведя, а не людей.
– Кстати, – он обернулся к Рыжей, – а где мое желание? Куда это косолапый утопал?
Девушка фыркнула.
– Ну ты даешь! Собрался к каждой встречной животинке приставать, всем букашкам-таракашкам загадывать? Не выйдет. А между прочим, тебя Вран ждет.
– Карету, картавый карлик! – скомандовал чернявый, выходя из-за деревьев.
Глеб беспомощно обернулся к Рыжей. Та хихикнула и пояснила:
– Вранчик у нас посланник Варуна, в двух мирах живет, в обоих вещует. Оттого иногда путается – каркает человеком, а вороном говорит. Сейчас он хочет, Глебушка, чтобы ты покатал его. Так что давай: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Врана Черного, Варуновой птицы…»
– В каком смысле: покатать?
Огромный иссиня-черный ворон упал с неба и впился когтями в плечо. Глеб охнул, а птица тюкнула его в висок: не дергайся! Он скосил глаза и утонул в антрацитовых зрачках Врана. Такая бездна, такое безвременье клубилось во взгляде птаха, что Глеб зажмурился. Так, с закрытыми глазами, подгоняемый нетерпеливыми хлопками крыльев, он сделал шаг, другой.
– Всякого я навидался, но чтоб по Нави вслепую бродить… даже не пойму, ты совсем дурак или башковитее всех умных?
Голос у Врана оказался стариковским, брюзгливым. Зато никакого карканья – словно уселся на плечо обычный дед и ворчит над молодежью. Разве что когти у старого лет пятьсот как нестрижены.
Глеб открыл глаза. Сердце прыгнуло к горлу и застряло там, перекрыв дыхание.
Ноги утопали в зыбком нечто, которое и туманом не назовешь. По мутным облакам скользили картинки. Ненастоящие, словно плохонький проектор стрекотал обрывками старых фильмов. Вот плеснуло волной море, усеянное ледяным крошевом. Вот поплыли под ногами верхушки неосязаемых деревьев. Через миг сменила их бурая степь, вся в заплатках сухой травы, и тут же уступила место городу – мертвому, кривому, изуродованному. Циклопические здания, будто изъеденные проказой пальцы, наползали друг на друга, щерились провалами окон. По крышам гуляли багровые сполохи.
Глеб отвел взгляд от облаков под ногами и посмотрел вверх. По черному беззвездному небу ползло стылое солнце. Угрозы в нем не было, одна лишь пустота и равнодушие.
– Налюбовался, турист? – спросил Вран с ехидцей.
– Что это за место?
– Навь, мир умерших и нерожденных, мир покойного ожидания. Здесь бывало то, что еще будет, и обязательно случится то, чего никогда случиться не может. В Нави ты давно умер, хотя, вероятнее всего, твои родители еще не появились на свет. Можно найти в этом мире и своих предков, и потомков.
– Зачем мы здесь?
– Ради желания, разумеется. Видишь ли, с возрастом чрезвычайно надоедают блеяния про деньги, женщин и дворцы. Скудные фантазии, не находишь? В первый раз ты загадал верно, но признаем: это братец Серый принудил тебя. Ткнул мордой в смерть и хорошенько повозил. А сейчас? Впрочем, выбирать не мне. Закажешь дворец с бабами – будет тебе Тадж-Махал, не отмахаешься.
Ворон распластал крылья и, соскочив с плеча, закружил вокруг Глеба.
– Ты не спеши, осмотрись. Я по делам слетаю и вернусь, тогда удивишь меня. А пока, чтобы не заскучал, оставлю тебе компанию.
И он исчез, словно растворился.
Из тумана возник летний скверик с раскидистым вязом и скамеечкой под ним. Чуть дальше угадывались тихие пруды в оправе пешеходных дорожек и газонов. Туманный силуэт явился из ниоткуда и сел под деревом. И хотя картинка вышла бесцветная, сплошь из оттенков серого, Глеб узнал булгаковский сквер, и этот вяз, и эту скамейку. А главное, он различил туманную фигуру: Алина. Так они познакомились. Она читала Коэльо, а он с приятелями спешил в «Беседку» на пятничную пьянку «а-ля совьетик» под водку, пельмени и винегрет с килькой. Но заметив, как сидящая с книжкой девушка в задумчивости покусывает роскошную золотистую косу – замер посреди дороги и на все подначки товарищей отвечал блаженной улыбкой. Он топтался на месте с час и подошел к ней, когда изломанные тени легли на зеркало прудов.
Сейчас Глеб не медлил. Он бросился к Алине, смеясь и размахивая руками. Кто его знает, по каким законам существуют нави, но он верил, что жена заметит мужа, узнает. Он вопил какую-то чушь: «Любимая! Это я! Я нашел тебя!» – а туман-не-туман мелко дрожал, словно хихикая над ним. Глеб мчался к жене, а Навь не замечала его усилий: скамейка под вязом все так же висела в пустоте на расстоянии десяти шагов, зыбкая фигура все так же склоняла голову над книгой. Глеб взвыл.
– Развлекаешься? – спросил появившийся из ниоткуда Вран.
– Я хочу мою Алину! – закричал Глеб. – Я хочу знать, как вывести ее отсюда!
– Отличное желание: «знать». Ведать. Видеть истину. Ты загадал стать ведуном, но что это такое? Знание не подчиняется мечтам, оно либо есть, либо нет. Оно может разочаровать, ранить или убить. Его нельзя выбросить на помойку. Ты просишь знание, но готов ли ты?
– Да! Да-да-да!
– Что ж, это твое желание, ведун, – сказал ворон и ударил массивным клювом в лоб.
…Глеб очнулся лежащим на траве. Над головой участливо шелестели березы, в вышине плыли облака, заглядывая в разрывы между кронами. Рассвет щедро плеснул в небо розовым, поблекшая луна уползала за горизонт. Голова раскалывалась. Глеб тронул лоб, нащупал глубокую ссадину. Словно дыра для третьего глаза. На пальцах осталась кровь.
– Очухался? – спросил Серый. – Сходи, попей водички.
Глеб не шелохнулся. Хотелось лежать и разглядывать облака. Еще хотелось свернуть шеи всем троим, но, как он теперь понимал, это было нереально: с вестниками богов так не поступают. В лучшем случае им можно плюнуть в морды. Или высказать все, что он о них думает.
– Вы обманщики. Жулики, устроившие дешевый лохотрон. Оказывается, я никогда не был женат и никогда не знакомился с Алиной. Мы не жили вместе, она не знакомила меня со своими родителями. Свадьбы не было. Со мной никогда не случилась эта история. Эта память – лишь ваши забавы. Вы придумали мне жизнь, заставили поверить в нее, а после отобрали. Смерть, кладбище… зачем? Неужто вас настолько забавляет чужое горе?
– Что поделать, если боль – единственный способ обнажить душу, – Серый улегся рядом, – а только человек с обнаженной душой способен на поступки. Знаешь, люди все больше напоминают хомяков – тащат в норы барахло и меряются размером щеки. У кого больше влезло – тот и победитель. А между прочим, у хомяков плохое зрение. Груды накопленных богатств заслоняют мир, не дают разглядеть хоть что-то за пределами норы. Мы же хотели поговорить с тобой о совсем ином.
– Неужели?
– Конечно. О множестве миров. О том, как мало ты понимаешь в самом себе. И что разум – не венец творения, а инструмент, который можно использовать, а можно забросить на грязную полку и забыть.
– Ради этого ты откусил мне ноги, а ворон чуть не пробил череп?
– Караул! Карячил кариес Карлушу! – гаркнул Вран.
– Методы, конечно, жестковаты, – Серый усмехнулся, – зато каков эффект, а? Разве ты не чувствуешь себя новым человеком, ведающим?
– Я чувствую, что вы крутите мною, но не понимаю для чего.
– Болтаете? – Рыжая встала над Глебом, уперев руки в бока. – Моя очередь загадывать, а они тут лясы точат!
«А она настоящая?» – подумал Глеб. Он украдкой сложил пальцы в руну истинного зрения и надавил на уголок левого глаза – девушка не исчезла.
– Так-так, балуешься новыми уменьями? – Рыжая хихикнула. – Хотел разогнать морок или увидеть меня голой? Молодец, начинаешь соображать. Но раз ты такой умный, то добудь мне свой галстук. Это мое желание.
– Да, но я ведь…
– Ничего не знаю! – Рыжая тряхнула кудрями. – Когда мы договаривались, он был при тебе. Так что повторяй: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Лисы Рыжей, зверя пресветлой Мары…»
Глеб оглянулся на Серого, но тот лишь развел руками: «Женщины!»
Вран демонстративно отвернулся. Став человеком, он вернул себе и презрительный вид, и молчаливость.
Глеб помнил, куда ушел зверь. К кусту прилип бурый волосок. Глеб взял его, обнюхал, положил на язык. «Не медведь, а медведица, – пришло вдруг понимание, – молодая и очень необычная». Он шагнул на звериную тропу и сразу попал в заросли шиповника. Колючки впились в тело, разукрасили его извилистыми царапинами. Глеб шипел сквозь зубы, раздвигая ветви руками. Но хуже всего, что исчез обзор, тропа петляла свихнувшейся змеей, и уже через полсотни шагов Глеб потерял направление. Со всех сторон стоял шиповник, над головой сотни ветвей сомкнулись шатром, закрывшим и небо, и деревья. Глебу казалось, что он заблудился в колючем лабиринте, который и к лесу-то отношения не имеет, а уж куда выведет – неизвестно. И словно в воду глядел. Вырвавшись из цепких кустов, Глеб замер на краю гигантской проплешины.
Деревья здесь не росли, трава оказалась присыпана серым пеплом. Ветер поднимал мириады пылинок, собирал в плотные маревые облака и гонял над землей. Странно, но за границы этой поляны пепел не летел, кружил-разгонялся, но замирал в полуметре от деревьев и заворачивал обратно. Дымом и гарью не пахло, а значит, пожарище было старым.
Слева, сквозь пепельную пургу, угадывался обрыв – в той стороне не было ни леса, ни земли, только далеко-далеко, почти на горизонте, вставал город. Глеб узнал силуэты домов – он жил среди этих коробок – но сейчас город казался пришельцем, коварным и уродливым завоевателем. Вернуться к нему, раствориться посреди проспектов и суетливых толп? Глеб хмыкнул. Возможно, он так и сделает.
Справа стояла изба-пятистенок. Крыльцо, некогда высокое, почернело и, просев, почти ушло в землю. Крыша над ним развалилась, остатки трухлявых досок висели над дверью. На стенах лежал толстый ковер пепла, такого густого, что нельзя было разглядеть ни бревен, ни окон. Сама изба походила на обросшую мхом скалу. Позади виднелся расчищенный круг, шагов на пять в диаметре, с десятком обугленных столбов по границе.