Или вот другой случай. Выдал отец Сереге лук и отправил в чисто поле – невесту искать. Царевич честь честью выстрелил, улетела стрела в болото, прямо к Царевне-лягушке. Пришлепал к ней Серега, сам весь радостный такой! Еще бы, вон какие дела намечаются – и поход за суженой, и приключения, а в конце женитьба на красавице!
Но не тут-то было. «Здравствуй, Иван-царевич!», – человечьим голосом говорит ему лягушка. «Я не Иван», – отвечает Серега. «А кто же ты, ква-ква?» – удивилась лягушка. Пришлось сказать… В общем, прогнала зеленая Серегу. «Мне, – говорит, – Иван-царевич нужен. А с таким именем, как у тебя, добрый молодец, царевичей не бывает, ква-ква! Иди на Черном Бумере женись».
Ой, стыдобушка, ой, позорище – лягушка-квакушка отказалась замуж выйти! После этого случая опечалился царевич Серега, прихватил плащ дорожный да меч-кладенец и отправился куда глаза глядят, лишь бы от того болота подальше. Хотелось Сереге какое-нибудь доброе дело сделать, а то и буйну голову сложить. Все одно не жалко, раз никому такой царевич не нужен – не надобен, даже лягушке…
Вот едет он по дремучему лесу, семечки грызет. Смотрит – сидит на пенечке старичок. Сам ростом со сморчок, в руках лукошко, в лукошке окошко, из окошка мышка глядит, ушками шевелит.
«Здравствуй, дедуля, – вежливо обратился к старичку Серега. – Не подскажешь, куда это я заехал, что за царство-государство такое?»
«Здравствуй, добрый молодец царевич Серега, – отвечает ему старичок, – далеко ты забрался. Это царство Тридевятым зовется, и правит тут Кащей Бессмертный, а пуще него – Баба-Кикимора».
«Ага! – обрадовался Серега. – Стало быть, надобно злодеев извести и жителей освободить от таких-то правителей?»
«Да что ты, что ты! – старичок лукошко выпустил, руками на царевича замахал. – В нашем царстве одна только нечисть и обитает. Нам другого царь и ни к чему. Но ты, я вижу, парень добрый, сочувствливый. И про беду-печаль твою тоже мне ведомо. Дам я тебе, царевич Серега, мышку-норушку. Она тебя прямо к Кащееву дворцу чернокаменному и выведет, тайной тропкой, хитрой стежкой». – «Так а зачем же мне во дворец-то, коли вы своим Кащеем довольны?» – удивился Серега. «А вот узнаешь, узнаешь», – захихикал старичок, сунул царевичу в руки мышку и пропал без следа.
«Эй, дедуля!» – на всякий случай крикнул Серега, но никто не отозвался. «Ну дела, – подивился царевич. – И чего мне теперь с этой мышкой делать?»
Тут мышка на землю – скок! – и прямо в лесную чащу побежала. Привязал Серега коня и следом бросился…
Бежал-бежал царевич через дремучий лес, плащ походный о сучья изодрал, сапожки сафьяновые о корни пооббил. И вывела его мышка прямо к Кащееву дворцу. Вывела, пискнула на прощание, хвостиком махнула – и в норку спряталась.
Огляделся Серега. Вокруг дубы да ели, коряги да топи. Дворец в небо уходит, и ни двери, ни ворот не видать. Лишь на самом верху, под крышей, окошко виднеется.
Пока царевич присматривался, в окошке девица показалась – косы рыжие, брови дугой, глаза синие, губки алые. Глянул на нее Серега – и обомлел. Стоит, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может, так приглянулась ему Кащеева дочка.
А девица села у окошка, гребень достала, принялась волосы свои расчесывать да песню петь:
У синички два крыла,
У коромысла два ведра,
У зайчика два ушка,
Две лапки у лягушки,
В избушке два окна,
Лишь я всегда одна…
Стоит царевич Серега, а на него сверху дождик капает – это царевна Агриппина Кащеевна по своей горькой доле плачет-убивается.
Не выдержал тут добрый молодец и крикнул: «Не плачь, красна девица! Авось я тебя освобожу из неволи!»
«Как же ты меня освободишь?» – спрашивает его Агриппина. «К батюшке твоему пойду и посватаюсь», – отвечает Серега. «Ой, что ты, что ты, и думать не смей! Батюшка мой бессмертный, тебя на бой вызовет да и погубит. Давай лучше я тебе косы свои спущу, ты ко мне и поднимаешься, а?»
Почесал царевич голову, пораскинул умишком: «Была одна птичка в клетке, а ежели я к ней залезу – две станет! Что же делать?»
Думал-думал – и придумал! «Эй, краса ненаглядная, ты лучше косы свои к окошку привяжи да сама по ним ко мне спускайся. Я тебя домой увезу, женой мне будешь, царевной, а придет срок – и царицей!»
Теперь Кащеевой дочке пришел черед думать. «Коли я косы привяжу да спущусь, потом их обрезать придется. Как же без косынек своих останусь?» Но поглядела Агриппина на чернокаменный дворец, на дремучий лес вокруг, потом на Серегу, что внизу стоял, рукой махал, и решилась.
Привязала она свои косы, спустилась вниз и говорит: «Вот она я. Не хочу я быть Кащеевной, не хочу людям вредить, грипп-простуду на них насылать. Руби мои косы, свет-Серега, и бери меня в жены!»
Обрадовался царевич, выхватил меч-кладенец, махнул раз, махнул другой – а косы-то и не рубятся! Заколдовала косы внучкины Баба-Кикимора, крепче железа, крепче камня их сделала.
«Что же нам делать, суженый мой?» – спрашивает Кащеева дочка. «Не бойся, Агриппинушка, не плачь, милая. Я сейчас наверх поднимусь, косы твои отвяжу, ты и беги прямо к моему батюшке, царю Ивану Стодевятнадцатому. Пусть он войско поднимает да на Кащея войной идет, а я покамест в твоей светелке оборону держать буду!»
Не знали Серега-царевич и Агриппина Кащеевна, что Баба-Кикимора давно уже их разговоры подслушивала. Как услыхала старая ведьма, что за беда Тридевятое царство ждет, бросилась она опрометью в светелку, сама косы внучкины отвязала и вниз скинула.
«Езжай с ним куда хошь, – кричит, – непокорница-своенравница! Езжай, чтобы духу твоего не было! А приданое после обозом пришлем…»
Обрадовались тут Серега да Агриппина, обнялись и рука об руку через дремучий лес пошли. Пробрались сквозь чащу, сели на коня и помчались что есть духу.
Царь Иван Стодевятнадцатый благословил молодых, под венец поставил. Обручились царевич Серега и Агриппина Кащеевна, свадебку веселую сыграли, даже тестюшка приезжал – молодых поздравить.
Все, сказке конец, закрываем ларец.
Договорил старичок, закрыл глаза да и захрапел с присвистом, словно в носу у него бузинная свистулька вставлена была.
– Э, дед! – толкнул Бояна Илья. – Мы так не договаривались! Ты мне что обещал, пенек трухлявый? Ты мне про Марьюшку мою обещал обсказать, а вместо этого какую-то семейную сагу выдал. А ну, рота, подъем!! Форма одежды – голый торс, выходи строиться!
Боян подскочил на месте как укушенный, глаза открыл и запричитал, точно на свадьбе:
– Ой, не губи, ой, не дави, славный богатырь! Запамятовал я, упустил самую мякотку, финалочку былинную!
– Ну так давай, рожай, – покачивая булавой, посоветовал Илья. – Время не ждет!
– Истину глаголешь, Илья Иванович. Ну, так слушай, – Боян снова уселся поудобнее, закатил глазенки и завел своим заунывным голоском: – Все бы хорошо и ладно стало в тридевятом царстве, кабы не одна беда-напасть – засохли цветы-вониолусы, что у подножья Черной башни росли. Раньше-то Кащеева дочка их своими слезами поливала, а теперя некому стало в светелке горевать да плакать.
– Да и Блуд с ними, с вониолусами этими! – махнул рукой Илья. – Подумаешь, велика беда!
– Велика, ой, велика оказалась беда… – Боян затряс бороденкой. – Дело в том, что сама Баба-Кикимора те цветы пуще всего на свете любила…
– Эстетика! – понимающе кивнул Илья.
– Какой там, – махнул рукой Боян. – Есть она их любила. В салате или квашеными. В общем, деликатес, понял?
– Понял, понял, Марьюшка моя при чем?
– Ну, Кащей, он ведь от возраста да и по наследственности невеликого ума мужчина, прямо скажем, – рассудительно проговорил Боян. – Вот в силу своих способностей он и рассудил – новые слезы нужны, и чтобы катились они из глаз таких же голубых, как и у дочери. И чтоб волосы, губки и прочее – все такое же было. Смекаешь?
– Смекаю… – прорычал Илья, закатывая рукава. – Это что же, сморчок ты вонючий, по-твоему выходит, что Марьюшка моя на Кащеевну похожа?! Да я тебя!..
– Погоди, Илюшенька! – взмолился Боян, проворно сунул руку за пазуху и вытащил парсунку на липовой дощечке. – Гляди!
– Ты пошто лик Марьюшки моей с собой таскаешь? – еще более нахмурился Илья. – Извращенец, штоле?
– Да не Марьюшка это, а сама царевна Агриппина Кащеевна Царева, жена царевича Сереги Ивановича! – выпалил Боян. – Видал, как схожи? Теперь понял?
– Теперь понял… – прошептал Илья, глядя на ненаглядный лик. – Точно извращенец…
8
Бояна Илья отпустил под вечер, когда огненный лик Ярилы потускнел и ленивым колесом закатился за синие горы. Старик был пьян, охрип от песен, но бодро вышагивал по дороге, пыля лаптями и время от времени выкрикивая:
– Артиллеристы, Сталин дал приказ!
И по лесам, по сопкам, по воде!
Илья посмотрел ему вслед, потряс опустевшей баклажкой, пальцем подхватил последнюю, прозрачную, как бриллиант, каплю спирта и слизнул ее шершавым языком.
– Эх, чего ж его все время не хватает… – с тоской проговорил богатырь и зашвырнул баклажку в придорожный бурьян.
Пить с Бояном Илья затеялся после того, как осознал все выданные стариком на-гора новости. Сказать, что были они безрадостными – значит ничего не сказать. Марьюшка ненаглядная сидела в Кащеевой высокой-превысокой Черной башне и поливала слезами вониолусы Бабы-Кикиморы, и освободить ее не было никакой возможности, окромя прямого решительного штурма, сопряженного с широкомасштабными боевыми действиями, влекущими за собой большие человеческие жертвы, разрушения жилого фонда и изменение рельефа местности.
Попытку договориться с Кащеем добром Илья отмел сразу как несостоятельную. Во-первых – с кем договориться? С Кащеем?! Ага, щаз! А во-вторых, когда это русские богатыри с кем-то договаривались? Он же Муромец, а не Муромович.