морской язык, губан и южный нижнерыл;
круглый скат, прямоугольный скат и скат-многогранник;
падала такая экзотика, как финта и уару, и даже рыба фугу; последнюю Пшемек без труда опознал, так как ее подавали в одном восточном ресторане, но вкусившему ее первым попутчику стало нехорошо, и Пшемек есть рыбу не стал;
напоследок свалился пятнистый клыкастый губан, названия которого Пшемек не знал, но, когда рыба шлепнулась ему за шиворот, сразу понял – именно губан и именно клыкастый. А пятнами любой пойдет после произнесенных Пшемеком фраз, в которых смешались польский и латынь, выученная еще на первом курсе академии. Со второго его с треском выгнали за амурные дела с дочкой ректора.
Наконец, рыбный дождь сменился самым обычным, мокрым и проливным, и Пшемек, ругая на всяк лад непогоду и стараясь защитить от влаги футляр со скрипкой, зашлепал по лужам. Он заприметил корчму издалека – одинокое покосившееся здание стояло на распутье дорог. Душа измученного жаждой и непогодой скрипача возликовала. Окрыленный Пшемек, разбрызгивая грязь, рванул к спасительному убежищу, предвкушая пиво и курицу с такой зажаренной корочкой, что пальчики оближешь.
Хух! – дымный аромат, в котором смешались табачок из люлек, жарящееся, истекающее соком мясо и еще нечто необъяснимое, присущее лишь корчмам Малороссии, шибанул в нос. Пшемек поспешил занять столик в темном углу.
– Эй, корчмарь!
Посетителей было не так много. Скрипач пробежал взглядом, выискивая хозяина-корчмаря, как вдруг… Матка боска, что это?! Вон у краснолицего пьяницы там, где у нормального человека нос иметься должен, свиное рыло торчит. А у тех двух, за соседним столом, что напоминают купцов-неудачников, пропивающих заработанные гроши, хвосты коровьи из-под штанов высовываются и нетерпеливо по полу марш похоронный выстукивают. Пшемек протер глаза – вроде и не пил еще, и палтусом его не так сильно пришибло, чтоб черти мерещились. И не только они – вон у беседующих неподалеку парубков кожа серая, того и гляди, кусками отваливаться начнет, будто они только сегодня из могил повылазили.
Пшемек уже решил делать ноги, не привлекая внимания, как на его плечо опустилась рука.
– Не спеши, мил человек.
Пшемек скосил глаза – длинные пальцы заканчивались скрюченными когтями. Затем скрипач перевел взгляд на владельца руки. Красные глаза на бледном лице смотрели на Пшемека, как обычно смотрят на приготовленную курицу.
«Упырь! – ахнул скрипач. – Колдун местный. Прямехонько на их шабаш попал».
– Сыграй что-нибудь душевное такое, чтоб слезу пробило, скрыпаль, – сказал упырь. – Потешь нас перед смертью.
– Чьей? – поинтересовался Пшемек. Голос предательски дал петуха.
– У тебя есть сомнения на этот счет?
Сомнений у Пшемека не было. Он посмотрел на лежащий возле тарелки нож – не ахти какое оружие, но просто так помирать не хотелось. Несмотря на внешнюю хрупкость телосложения, Пшемек побывал за свои двадцать два года не в одной драке – по пьяни, просто так и с ревнивыми мужьями.
– Даже и не думай, – ухмыльнулся упырь, демонстрируя желтые зубы. – Я заколдован, и обычным оружием меня не взять. Играй, ну! Можешь даже спеть напоследок, ежели умеешь.
Когти впились сильнее, пробивая кожу. Из кармана упыря выскочил маленький бесенок, процокал по столу копытцами, исполнив что-то наподобие гопака, и утащил нож подальше от скрипача.
– К-хем, – прокашлялся Пшемек, дрожащими руками доставая из футляра старую потертую скрипку и прикладывая к струнам смычок. – «Села птаха билокрыла на тополю. Село солнце понад вэчир за поля», – запел он, лихорадочно выискивая пути к спасению.
Упырь как раз убрал когтистую лапу с его плеча, дабы не мешать незамысловатой мелодии. Но путей к спасению не было. Под курткой противным склизким холодом шевелился губан.
– «Покохала, покохала я до болю молодого, молодого скрыпаля».
Слеза скатилась по щеке упыря.
«Может, не съедят?» – мелькнула у Пшемека мысль.
Черти за соседним столом пододвинули тарелки и аккуратно разложили столовые приборы.
Вдруг входная дверь распахнулась, и сквозь стену усилившегося дождя возникла огромная фигура, закованная в польский латный доспех. Шлем на голове вошедшего был выполнен в виде волчьей морды и полностью закрывал лицо.
– Мне тут главный нужон, – пророкотал голос из-под шлема. – Остальные могут убираться под три ветра.
– Это еще кто такой? – удивился упырь. – Какого беса?
– Я тут ни при чем! – пискнул бесенок и спрятался в кармане упыря.
В корчме наступила тишина, в которой были слышны шлепки запрыгнувшего в корчму в поисках камня бычка-подкаменщика. Все присутствующие обратили взоры к вошедшему.
– Так я не понял, это ты, что ли, тут главный? – Незнакомец наклонил голову и явно попытался сплюнуть на пол, забыв, что он в шлеме. – А, трясця твоей матери!
– Убейте сучьего сына! – заорал упырь.
Нечисть вскочила с мест.
– Вот с этого и надо было починать.
Человек в доспехах вытянул откуда-то из-за спины бандолет и выстрелил. Голова упыря лопнула, как перезрелая тыква. Упырь завалился на лавку и сполз вниз.
– Матка боска, – прошептал Пшемек, прячась под стол.
Перед этим он заметил, как незнакомец отбросил в сторону ружье и выхватил саблю. Потом скрипач видел только ноги – разные: с копытами и босые, в рванье и обутые в ладные сапоги, и воспринимал всё на звук. В корчме визжали, стонали, лязгали зубами, звенели сталью и изысканно ругались, заворачивая такие выражения, которым удивился бы преподаватель латыни Моисей Гриппиус, собиратель фольклора малороссийской глубинки, застукавший, подлец, Пшемека с Марией как раз в разгар любовных отношений.
– Гр-р-р!
Голова чертяки-купца свалилась на пол и выпученными глазами свиньи под яблоками уставилась на Пшемека. Скрипач отодвинулся подальше от лужи вытекающей черной крови.
– А, чтоб тебя!
Пшемек переполз под другой угол дальше от дергающейся упавшей лапы. Затем музыкант выбрался на четвереньках из-под стола, подобрал скрипку и нырнул обратно. Потом перед ним появилась нога с копытом. Пшемек подхватил упавшую вилку и изо всех сил всадил в жирный мосол, с радостью услышав сверху пронзительный визг.
А потом всё как-то внезапно затихло. К столу подошли ноги в сапогах.
– Вылазь, где ты там?
Пшемек с осторожностью выглянул. Незнакомец стоял весь забрызганный кровью и вытирал саблю о плащ валяющегося рядом чертяки, из чьей ноги торчала вилка.
– А ладно ты его, – кивнул незнакомец, пряча клинок в ножны. – Как звать?
– П-пшемек.
– Налей горло промочить, а? Хе-х – совсем пересохло.
Незнакомец взялся за шлем, пытаясь стащить его с головы. Пшемек метнулся к бочонку с пивом. Затем обернулся и…
– Пся крев!
Кружка дзенькнула о пол, оставляя липкую пивную лужу. На Пшемека смотрела собачья морда с голубыми глазами и высунутым красным языком. С выбритого затылка незнакомца по заросшей жесткой щетиной скуле спускался ярко-рыжий оселедец.
– Ага, – ухмыльнулся незнакомец. – Песиглавец я. Рудый Сирко.
– Киноцефал? – удивился Пшемек.
Сирко вроде кидаться и перегрызать острыми зубами горло не собирался.
– Кто?! Сам ты этот самый… Говорю же – песиглавец.
Сирко взял протянутую кружку и попытался опрокинуть ее содержимое в длинную пасть. Пиво потекло по доспехам.
– А чтоб тебе счастья не было! Не смотри! – гаркнул Сирко Пшемеку.
Скрипач сделал вид, что обернулся, продолжая исподтишка наблюдать, как песиглавец лакает языком пиво из кружки.
– Хех! – сказал Сирко, вытирая ладонью мокрые губы и доспехи на груди. – Совсем другое дело. Эх, жаль, что я главного завалил. Ведь только спросить собирался. Хоть бери сам себя за руки хватай. Как же теперь мертвого спросишь?
– Э-э-э… – проговорил Пшемек, указывая за спину Сирка.
– Чего? – поднял правое ухо Сирко.
– Э-э-э…
Позади песиглавца вставал упырь. Раны на его голове затягивались прямо на глазах.
– Его обычное оружие не берет! – выпалил Пшемек.
Сирко развернулся, вытаскивая из-за пояса пистоль, и бабахнул в лоб упырю. Голова повторно взорвалась кровавыми осколками, и упырь грохнулся на пол.
– Предупреждать надо, – проворчал Сирко. – После серебряной пули точно не встанет. Тьфу ты! Опять грохнул.
Песиглавец присел на корточки возле упыря и потыкал его дулом пистоля.
– Готов, кажись.
– Что спросить-то хотел? – поинтересовался Пшемек. – Может, бесенок знает? Тут у него в кармане сидел.
Бесенок выскочил и бросился к выходу. Пшемек метнул вилку и пригвоздил хвост бесовского отродья к полу.
– Молодец! – похвалил песиглавец.
– Не бейте, я все скажу! – завизжал бесенок, тщетно пытаясь освободиться.
– Его знаешь? – Рудый Сирко достал из сумки намалеванный портрет и присел к бесенку.
Бесенок взглянул на портрет и забился в истерическом припадке.
– Не знаю! Не знаю! Отпустите!
– Врет, – утвердительно сообщил скрипач.
– Вру, – согласился внезапно притихший бес. – Но если скажу – не жить мне больше на этом свете.
– Таким, как ты, на том свете только и место, – сказал Сирко и приставил к голове беса дуло пистоля: – Го– вори!
– Если скажу, с собой возьмете? Под эгиду.
– Под что? – спросил Сирко.
– Мы возьмем, – сообщил Пшемек.
– Не понял, – удивленно приподнял ухо песиглавец. – А с каких это пор появилось «мы»?
– Так я с тобой пойду, – уверенно сказал Пшемек. – Песню сложу про твои подвиги. Храбрый герой в старинных доспехах сражается с нечистью – когда еще в жизни такой шанс представится? И кажется, что именно тебя я искал для того, чтобы исправить окружающую действительность.
– Чего? – переспросил Сирко.
В его голубых глазах виднелась такая бездонная пустота, что Пшемек только крякнул от досады.
– Хорошо, – наконец кивнул Сирко, задумчиво пожевав кончик оселедца. – Песни я люблю. Будешь петь по вечерам, тешить измученную душу. Ладно, бес, пойдешь с нами.