Не честь мне хвала будет молодецкая,
Да не выслуга будет богатырская.
Кое-как растолкал Добрыню – и началось.
Палицами бились – аж палицы загорелись. Вострые сабли исщербились. Копья поломались. А на богатырях – ни раночки. И тогда
Соходили они со добрых коней
На ту же на матушку на сыру землю
Да плотным боем да рукопашечкой, —
Боролись они да вешний день до вечера…
Тут Илья остановил схватку и выслушал претензии сторон. А выслушав, принял поистине гениальное решение: оба правы!
Те спасибо нонь, Дунай да сын Иванович,
Не оставляешь свой шатер без угроз ты молодецкиих,
Те спасибо-ле, Добрынюшка Микитич млад,
Не боишься ты угроз да молодецкиих.
Но есть такие встречи, которые никогда не кончаются добром.
Например, когда сходятся в бою отец и сын, знать не знающие друг о друге. Это древний трагический сюжет. Убивает по незнанию будущий царь Эдип своего отца. Сшибаются в схватке восточные бахадуры Рустам и Сухраб…
В романах новейшего времени Атос в трилогии Дюма неожиданно узнает, что есть у него наследник, Рауль де Бражелон… Впервые встречаются отец и сын Исаевы в оккупированном немцами Кракове («Майор Вихрь» Юлиана Семенова)… Романы разные, итог один – дети погибают, отцы остаются страдать.
Как же получилось, что отец не знает сына, а сын отца?
Во времена, условно именуемые матриархатом (властью матерей), родство человека определялось по родительнице – она-то всегда известна, а вот отец может быть и проезжим молодцем.
Вот почему мать священна и для образцового воина Добрыни, и для новгородского бандита и отморозка Васьки Буслаева…
Правда, без мужского воспитания мальчики никогда не оставались. Паренька обычно брал под опеку брат матери – дядька, учил его охоте и военному делу. Ведь и много веков спустя человека, который заботился о барчуке, так дядькой и называли по старой памяти.
У Ильи Ивановича тоже была своя похожая трагедия.
Подкинул на заставу какой-то басурман письмо, к стреле привязанное. Содержание стандартное: буду штурмовать Киев-град, церкви на дым пущу, кабаки на огне сожгу (Аллах запретил спиртное!), печатные книги в грязь втопчу (в Коране и так все есть), чудотворные образы в реку побросаю (даже враг опасается рубить или жечь иконы, дурная примета), князя в котле сварю, княгиню за себя возьму…
Разбираться с наглецом после долгих споров послали Добрыню:
Да он роду он-то вежлива,
Он вежлива роду-то, очеслива,
Да умеет со молодцем соехаться,
Умеет он с молодцем разъехаться,
Умеет он молодцу и честь воздать.
Хотели ведь наши сперва по-хорошему дело кончить! Но не вышло. Стащил враг Добрыню с коня, надавал тумаков да пинков («отяпышей да алябышей») и отпустил, заметив, что Муромец, мол, вместо себя прислал мальчишку.
Это Илье «за великую досаду показалося» – сам поехал. Но старому тоже сперва не повезло: изломав оружие, сошлись они с незнакомцем врукопашную. В недобрый час подкосились ноги у Ильи, упал он на землю, а враг
…вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и хочет пороть да груди белые,
Да и хочет смотреть да ретиво сердце.
Это что еще за анатомический сеанс?
Это наш старый знакомый – архаизм, да такой, что древнее некуда: слопать печень или сердце врага для воина при родо-племенном строе было доблестью. Да и позже бытовала байка, что у настоящих героев какое-то особенное сердце: маленькое и сухое. И как же победителю не поглядеть, не заценить – достойный был соперник или так себе?
Заплакал Илья с досады и взмолился Богородице:
Ты почто это меня нынче повыдала?
Я за веру стоял да за Христовую,
Я за церкви стоял да за соборные.
После молитвы у него вдвое-втрое силы прибыло. Сбросил он соперника, сам сел ему на грудь, вытащил кинжал, но… рука почему-то «в плече застоялася». Стал он спрашивать незнакомца – кто таков да из каких краев. Враг сперва покочевряжился, но признался:
Да от той же я девчонки да Златыгорки;
Она зла поленица да преудалая,
Да была она еще одноглазая.
Илья вскочил, стал врага целовать-обнимать: признал в нем Сокольника, сына от чужеземной богатырки, прижитого с ней «в любви сердечной». Могучим же вышло дитятко двух богатырских кровей!
Старый казак не только отпустил Сокольника, но и наказал привезти приметную свою матушку в Киев-град, а сыну посулил воинскую славу.
Но нельзя договариваться с врагом, сколько раз можно напоминать!
Сокольник допросил одноглазую старушку-мать и убедился, что Илья не врет. Потом взял и расшиб Златыгорку «о кирпищат пол» – кончился матриархат, нынче не знать отца, быть рожденным вне брака – позор, и виновные в этом поплатятся!
Озлобленный ублюдок возвращается на заставу, а там никого нет – один уставший Илья Иванович в шатре отдыхает, «да храпит-то старой, как порог шумит». Как не воспользоваться! Но
Пригодился ли тут да золот чуден крест —
По насадке копейце да извихнулося…
Ну, такой подлости не простил Илья: сам расшиб сыночка нежданного «о кирпищат пол», оторвал руки-ноги и привязал туловище к коню – пусть растерзают его волки степные да вороны!
Есть и почище былина – там Илья встречается с дочерью-богатыркой. Служил старый «во земле во Тальянской» у тамошнего короля три года, а жил у прекрасной вдовы-булочницы – вот дочурка и получилась!
Илья «назвал ее себе дочерью любимою» и отпустил с миром, а сам «лег-то спать да прохлаждатися» в шатре. Наша лихая синьорита тоже почувствовала себя оскорбленной, взялась за рогатину, но у Муромца-то «крест на вороте да полтора пуда»!
Изрубил и дочурку в мелкие кусочки на прокорм степной живности.
Вот что крест животворящий делает!
Не одобрял народ связей с чужестранками, а уж тем более с какими-то архаическими амазонками. Да и нынче от смешанных браков полно неприятностей. Менталитеты не совпадают…
Кстати, «королева воинов» в известном сериале не просто так носит свое имя. Зена (Xena) – это Ксения, что по-гречески значит чужая… Чужая, лишняя, осколок старого мира, пережиток матриархата…
Надо еще добавить, что былина о схватке Муромца с Добрыней очень уж похожа на две вышеупомянутые, хоть и закончилась хеппи-эндом. Видимо, когда-то был и Добрынюшка сыном Ильи! Это уж потом он стал Никитич! А Илья, в свою очередь, уж не Святогоровым ли отпрыском являлся первоначально?
Все течет, все постоянно меняется в мире былин…
А в наше время трагическая история про отца и неузнанного сына выродилась в жалостную дворовую песню:
…А за углом в новом доме
Роскошно живет прокурор.
Он судит других по закону,
Не зная, что сын его – вор.
Ежу понятно, что им суждена роковая встреча в зале суда.
Помельчали нынче герои-то…
Утро добрым не бывает
… – Что же ты натворил, малый? Как доспел себе беду великую? – приговаривал Илья Иванович.
Костя шагал по главной киевской улице, которую уже в те времена Крещатиком называли, окруженный стражей. Трое богатырей шли рядом.
– Потому что не проверили, кто он да откуда, – гнул свою линию Алеша Попович. – Мало ли что Микула привел! Микула добрый, он всякую приблудную тварь привечает! Вот и опозорил подзаборник неведомый все племя богатырское!
– Помолчи. Не все еще ясно, – возражал Добрыня. – Многие сомнения меня берут. Вроде и дело простое, а концы с концами не сходятся…
– Без разницы, – сказал Попович. – Вон какой вой подняли бабы да девки киевские!
В самом деле, над стольным городом висел непрерывный вой:
– На кого же ты нас оставил, Чурилушко?!
– Где нынче кудри твои светло-русые?
– Где твои ли те собольи шубоньки?
– Где и шляпа твоя семигранчатая?
– Где походочка твоя щапливая?
– Где твои златые пуговки – каждая по яблочку?
– Уж не видеть нам лица твоего белого!
– Уж не слышать голоса-то звонкого!
– Одни мы остались – с женихами немилыми да с мужьями постылыми!
– С собой унес Чурилушка всю любовь сердечную!
– Вы отдайте нам убийцу окаянного! Мы своим судом с ним рассчитаемся!
Далее следовали ругательства – непонятные, потому что древнерусские.
Стражники, тоже поругиваясь, защищали арестанта от кипящих и шипящих киевлянок древками копий.
Костя шагал молча, уткнув глаза во сыру землю.
Не станешь ведь рассказывать, что вышел среди ночи с гостиного двора по зову мудрого филина…
…Отрок долго следовал в темноту за призывным уханьем, пока не пришел к могучему дубу (все дубы, в отличие от березок, были могучими). Он запрокинул голову, чтобы рассмотреть, не сверкнут ли в листве желтые круглые очи Кузьмы-Демьяна.
Филин ухнул в последний раз. Листва зашуршала, и к ногам Кости упали в траву блеснувший в лунном свете меч и ножны к нему – с золотыми заклепками.
Костя поднял клинок, поднял его над головой. Меч словно прирос к руке – в меру длинный, в меру тяжелый… Как будто век им орудовал!
Конечно, не простой клинок прислал ему Колобок, а какой-нибудь особенный меч-саморуб. С таким и учиться не надо: лучше владельца знает, куда нацелиться…
– Спасибо, ребята! – шепотом крикнул Костя.
Он ожидал в ответ привычное «Давно не вопрос!», но филин промолчал – как видно, для конспирации. Только крыльями захлопал.
Костя вложил клинок в ножны, схватил драгоценный дар – и отправился плутать по киевским неосвещенным улицам в поисках гостиного двора. Кое-как нашел…
…Он так и заснул в одежде, обняв оружие…
Теперь-то Жихарев сообразил, что никакой это был не филин. Кто лучше скомороха умеет