Утром, прихватив с собой верных алабаев, он отправился искать оговоренное с Черепановым место закладки послания. Продвигаясь вдоль берега Днепра, Сергеев быстро нашел древний курган, который служил точкой отсчета в их с Иваном планах. Отмерив сто метров к югу и убедившись, что поблизости никого нет, выкопал яму, в которую и положил кувшин с письмом. Теперь следовало заняться поисками клада. Впереди ожидались бурные события, и, чтобы выполнить задуманное, необходимы были деньги.
Под каменной плитой Владимир обнаружил глиняный горшок, разбив который, понял, что этот клад был зарыт не евреем-ростовщиком. Вместо монет из горшка посыпались золотые браслеты, серьги, кольца. Были среди этих украшений золотые и серебряные гривни — бруски драгоценного металла, которые во времена Киевской Руси использовались вместо денег. С мыслью о том, что украинским археологам лет через триста явно не повезет, Сергеев спрятал сокровища в одну из переметных сумок и отправился в обратную дорогу.
Его путь лежал вдоль Днепра. На горизонте показались золоченые маковки церквушек, среди которых выделялись своим величием купола Софии Киевской. Направив Орлика в сторону православной святыни, он уже через час был у ее стен. Владимир не считал себя набожным человеком, но что-то заставило его спешиться, и если бы не алабаи, непременно зашел бы в храм. Помолясь на кресты Софии, он трижды перекрестился: «Спаси меня, Боже, и отпусти рабу Твоему Владимиру все грехи его тяжкие…»
Громкие голоса, раздавшиеся из-за спины, отвлекли его от грустных мыслей. Около двадцати мужиков неспешно сгружали с телег лопаты, глину, песок, какие-то бочки и деревянные колья, по-видимому, артель собиралась приступить к строительным работам. Руководил ими подьячий, которого все называли батюшкой Серафимом.
Его обличье никак не соответствовало сану — с виду это был типичный бригадир строителей, только в рясе, заляпанной мелом и глиной. Вместо креста на шее у него висела измерительная веревка с завязанными через равные промежутки узелками. Большой красный нос батюшки говорил о том, что ничто человеческое ему не чуждо.
Хриплым голосом Серафим отдавал команды работникам, размечавшим траншеи под будущий фундамент строения. И тут Сергеева будто ударило током — он узнал это место. Осмотревшись внимательнее, он понял, что артельщики собираются вырыть котлован именно там, где через триста лет будет стоять известный всему миру памятник Богдану Хмельницкому. «Если уж выполнять миссию, так до конца», — с этой мыслью Владимир решительным шагом направился на «стройплощадку».
— Кто здесь старший будет? — строго обратился он к артельщикам, будто не замечая их «бригадира».
— А тебе чего? — спокойно ответил сам Серафим.
— Да проезжал мимо. Смотрю — строительство начинается. Только совсем не по правилам оно. Дай, думаю, узнаю, что за бездарь здесь командует.
Обидные слова не смутили «бригадира», но заинтересовали:
— А ты кто ж такой будешь, мил человек?
— Имя мое тебе знать не надобно. Только человек я государственный. Недавно вернулся из Иерусалима, где встречался с самим патриархом Паисием.
— Значит, из посольских, — утвердительно кивнул отец Серафим. — Не довелось мне побывать в Иерусалиме, да и на встречу с патриархом Господь не сподобил… И что же ты такого неправильного тут увидел?
Илларион понял, что любопытство окончательно победило в отце Серафиме чувство обиды. Взяв «бригадира» под руку, он отвел его в сторонку:
— А ты, уважаемый, посмотри вокруг. Выйдет, к примеру, крестный ход из обители, и во что он упрется? В твое творение, батюшка. Или захотят собраться простые люди, чтобы воздать хвалу Господу нашему у святых стен храма. Так не смогут. Опять же творение твое им и помешает.
Отец Серафим огляделся вокруг, будто впервые видел майдан перед Софией.
Добродумов решил закрепить успех:
— В Константинополе, или Царьграде, как у нас говорят, перед каждым храмом площадь предусмотрена, да большая. А строения различные стоят вокруг нее. И места много, и ветер не дует.
Для убедительности Илларион поднял с земли щепку и по памяти нарисовал на земле приблизительную схему размещения строений вокруг Софии. На память он не жаловался, да и в центре Киева бывал не раз.
Батюшка еще раз внимательно осмотрелся.
— Так-то оно, может, и так… Только место для строительства утверждено святейшим. Может, ты и его бездарем обзовешь? — Серафим с усмешкой глянул на Добродумова.
Батюшка-бригадир вызывал у Иллариона все большую симпатию.
Вытащив из сумки несколько золотых колец и увесистую гривню, он протянул их подьячему:
— Колечки возьми себе на память о нашей встрече. А золото жертвую на строительство храма.
Взвесив на ладони слиток, батюшка спрятал его в глубокий карман рясы:
— А это, пожалуй, для святейшего будет довод. Причем весомый…
Хитро взглянув на Добродумова, отец Серафим направился к своей артели. Через несколько минут мужики стали неспешно грузить свой нехитрый инструмент на телеги. Громыхая рассохшимися колесами, телеги двинулись мимо Иллариона в сторону храма.
На прощание отец Серафим помахал рукой:
— Ну, бывай, незнакомец. Сразу видно: умнейший ты человек. И что славно, умеешь ты убеждать людей.
Добродумов улыбнулся «бригадиру» и уже вдогонку прокричал:
— Смотри, батюшка, скоро буду в этих краях — проверю…
Направляясь к Орлику, он подумал: «Знал бы ты, когда будет это “скоро”».
Через пару дней Добродумов уже был в Чигирине. Помня о Мисловском, подъехал к дому Кричевского, когда стемнело.
Полковник встретил Иллариона на крыльце, приобнял за плечи, как сына:
— Рад, что ты вернулся живым и здоровым, Ларион. А главное — вовремя, завтра с утречка и вырушаем на Сечь. У меня все готово. Ну а ты, казаче, где пропадал? Рассказывай!
Добродумов на ходу придумал историю об очередном, одному ему известном кладе. Достав из сумки украшения, серебряные и золотые слитки, он разложил добро перед Кричевским.
— Вот это по-нашему. Хорошо ты помолился, Ларион. Только чего же сразу не сказал, я бы с тобой поехал. Уж больно мне нравится старые клады шукать, — признался полковник, с интересом рассматривая «трофеи».
Настроение его улучшилось, убирая драгоценности в большой полотняный кисет, он объяснил:
— Поиздержался я, пока обоз снаряжал. Гетман дело государственной важности дал, а вот золотым запасом не обеспечил. Выкручивайся, мол, как знаешь. А теперь ехать можно смело.
Перед сном Добродумов спросил у Кричевского:
— Ну а здесь что нового? Какие вести от Богдана?
Полковник не спеша раскурил трубку и, не скрывая радости, стал рассказывать:
— Да новостей-то особых и нет. Лазутчики Чаплинского долго еще крутились вокруг моего дома, пока не поняли, что тебя уже нет. А вот с Сечи есть вести. Верные люди мне донесли, что Богдан вернулся из Бахчисарая. Договорился там с Ислам-Гиреем о союзе против поляков. Передовые отряды басурман уже подходят к Хортице.
Это действительно была хорошая новость. Значит, все идет по плану.
Как и планировал Кричевский, обоз на Сечь выступил рано утром. Впрочем, назвать обозом две телеги да около пятнадцати сопровождавших их казаков было трудно. Телеги сильно задерживали движение, но и без них было невозможно. Полковник собирался обойтись в дороге собственными запасами и не заезжать в села, хотя, имея грамоты от самого Потоцкого, можно было рассчитывать на любую поддержку в любом селе, где был староста или какие другие казенные люди. И все же Кричевский решил не рисковать.
— Времена сейчас смутные, людишки вокруг разные крутятся, — объяснил он свое решение Иллариону. — Чем быстрее мы доберемся до Хортицы, тем будет спокойнее.
Была еще одна причина, по которой пришлось отправиться в путь с телегами, — малолетний сын Богдана. Как ему не хотелось проехаться верхом, полковник запретил Юрасю даже думать об этом. Добродумов опять надел серую рясу паломника и тоже ехал в телеге, коротая время в беседах с маленьким Юрком. Он рассказывал ему о коврах-самолетах, о высоких-превысоких мазанках и многих других чудесах XX века, которым удавалось найти сравнение в словаре жителей XVII столетия. Вместе они любили поиграть с Волчком и Хватом, алабаи неотступно бежали рядом с телегой своих хозяев. Юрасю особенно нравилось бросать вперед свою шапку, которую одна из собак вмиг приносила обратно.
В таких забавах прошло пару дней. К концу третьего дня Добродумов почувствовал, как изменилось поведение спокойного до сих пор Кричевского, как напряглись казаки из отряда сопровождения. Вокруг все было таким же, как и раньше, — бескрайняя степь, голубое небо, свежий весенний воздух. Но крестьяне смотрели на них настороженно и с подозрением. Шлях, по которому они держали путь, опустел. За весь день можно было встретить два-три небольших купеческих обоза, да и то не всегда. Несколько раз Илларион замечал вдалеке, на высоких, разбросанных по степи курганах, фигуры всадников. А однажды утром им встретился конный казацкий разъезд.
Пока они спокойно и открыто приближались к обозу, Кричевский сказал Иллариону:
— Молодец у меня кум. Ты смотри как дозорную службу поставил — ни одна гадюка незамеченной не подберется.
С дозорными беседовал Добродумов. Он впервые видел подъехавших к ним казаков, да и его никто из них не знал. Илларион спокойно объяснил старшему дозора, кто они такие и зачем едут на Сечь. Рассказал он, и кем приходится Богдану маленький мальчик, который спокойно продолжал играть с большим псом.
Напряженность снял один из казаков дозора:
— Слышал я, что у нашего гетмана есть друг. Колдун — не иначе. И всегда ходит с двумя страшными волками.
— То, что друг, — это правда, — подхватил Илларион. — То, что с нечистой силой дружбу водит, — ерунда, не верьте. И не волки его охраняют, а два пса редкой породы. Да вон они, сами можете посмотреть.
Казаки дружно повернулись в сторону Юрка, который сел на Волчка верхом и, размахивая хворостиной, как