— А ты, когда вызвался ехать сюда, неужели думал, что я подпишу мировую? — уже серьезно спросил Хмельницкий.
— По правде говоря, имел надежду. Но, когда приехал и увидел, сколько народу собралось вокруг тебя, понял… — тут полковник замялся.
— И что же ты понял? Говори, не бойся!
— Понял, куме, что от гетмана Богдана Зиновия Хмельницкого уже ничего не зависит. Украину уже не остановить. А попробуешь помешать — смоет тебя людской поток, как травинку горный ручей, — ответил Кричевский и погасил несколько свечей: не нужно, чтобы лишние глаза видели эту встречу.
— Все так, друже. Я это понял уже давно. И свой выбор сделал. А вот ты — не страшно ли с плохими вестями возвращаться в Чигирин? Может, останешься?
— Нет, куме. Поеду… Завтра же с рассветом и выступлю. Думаю, пользы тебе от меня будет больше, если вернусь к Потоцкому.
Хмельницкий внимательно посмотрел на своего кума, как будто видел того впервые:
— Да, братчику, еще три года назад не думал и не гадал я, что жизнь наша вот так повернется.
Почти до самого утра горела одинокая свеча, тускло освещая фигуры двух старых друзей. Вспомнив былые походы, поговорив о детях, они долго убеждали друг друга, что сделали правильный выбор. Каждый — свой…
Задумавшись, полковник и не заметил, как подъехал к замку. От воспоминаний его отвлек голос подстаросты Чаплинского:
— А вот и славный переговорщик, можно даже сказать герой, к нам пожаловал. А где же ты своего кума оставил? Что, Хмель побрезговал приехать к нам в гости? Или, может, испугался?
Кричевский никогда не любил этого литовского выскочку, но всегда сдерживал себя, зная, что тот ходит в друзьях хорунжего Конецпольского. Сейчас же, с презрением глядя на подстаросту, он дал волю своим чувствам:
— Ты, жаба толстопузая, Хмеля не трожь, потому как и в подметки ему не годишься. Тебя кем здесь поставили? Корыта да бочки считать? Вот и считай. А имя Богдана своим поганым языком не пачкай. Забыл, быдло, что с полковником разговариваешь? Так я батогом напомню!
Чаплинский, который привык видеть Кричевского спокойным и молчаливым, замер на месте. Его нижняя челюсть отвисла, а глаза, и без того выпуклые, от удивления округлились еще больше.
Аудиенция у коронного гетмана была короткой. Потоцкий принял его, сидя в огромном кресле, на темно-зеленой обивке которого был вышит герб Речи Посполитой. Из огромного стеклянного кубка гетман пил мутную на вид жидкость.
— Проходи, полковник, садись. Вот приходится пить эту гадость — лекарь рекомендует от хворей разных. Догадываюсь, что зря ты съездил на Сечь. Рассказывай.
Кричевский, тщательно взвешивая каждое слово, доложил гетману о результатах своей поездки.
Потоцкий слушал его внимательно и, когда полковник закончил свой доклад, спросил:
— Ты мне одно скажи: правда, что Хмельницкий собрал вокруг себя войско большое?
— Истинная правда, ясновельможный пан гетман. Много люду собралось на Сечи, — ответил Кричевский и, не удержавшись, добавил: — А еще больше направляется туда со всех куточков Украины.
Потоцкий, запахнув полы халата, тяжело поднялся из кресла и подошел к столу, на котором были разложены карты и бумаги. Опершись о край стола широко расставленными руками, он долго смотрел на одну из карт. Потом, не глядя на Кричевского и словно разговаривая сам с собой, мрачно произнес:
— Значит, так тому и быть… Сам напросился. Карательные отряды уже готовы. Видит бог, я этого не хотел.
Пересекая замковый двор, Кричевский никак не мог взять в толк: как за такое короткое время поляки смогли собрать и подготовить к походу карательные отряды? Выходит, его с Илларионом задумка о переговорах, которые бы дали Хмельницкому время собрать войско, провалилась? Нужно срочно сообщить об этом Хмелю. Но как?
Из раздумий его вывел голос слуги:
— Пан полковник, ясновельможный гетман просит вас вернуться.
«Что еще?» — раздраженно подумал полковник.
Быстрым шагом он направился в замок. Приближаясь к покоям, которые занимал Потоцкий, он обратил внимание, что на привычном месте нет секретаря и слуг гетмана.
— Ну здравствуй, герой, — вкрадчивый, но уверенный голос показался полковнику знакомым.
Резко повернувшись, он увидел прямо перед собой Яна Мисловского. Рука привычно потянула из ножен саблю.
— А вот этого мы делать не будем, — ласково, как будто обращаясь к ребенку, сказал «часовщик».
Кричевский не понимал, что с ним происходит: сабля так и осталась в ножнах, все тело обмякло, и ему хотелось только одного — слушать тихий голос этого человека.
Мисловский, не отводя взгляда от полковника, открыл одну из многочисленных дверей замка:
— Мы друзья. Мы сейчас выйдем отсюда вместе. Мы давно не виделись, и нам нужно поговорить. Да, пан полковник?
— Да, — только и сумел выдавить из себя Кричевский, покорно переступив порог полутемной комнаты.
Он долго шел со своим новым «другом» по многочисленным анфиладам замка, то спускаясь, то поднимаясь по ступенькам. Он мог бы идти так вечно, главное, чтобы слышать этот голос. Наконец они оказались в помещении, где не было окон и сильно пахло сыростью. Полковнику показалось, что он даже слышит шум воды. Откуда вода в замке?
— Вот мы и пришли, — не давал ему собраться с мыслями голос «друга». — Садись, разговор будет долгим. Ведь ты же хочешь со мной поговорить?
— Да, — казалось, полковник забыл все другие слова. Да они были и не нужны — главное, чтобы «друг» оставался им доволен.
Где-то рядом раздался шорох, и Кричевскому показалось, что там кто-то стоит, но голос опять не дал ему сосредоточиться:
— Ты, мой любезный друг, недавно виделся со своим побратимом. Его зовут Богдан. Расскажи мне, о чем вы говорили?
«Как я могу рассказать? Это же наша с Хмелем тайна», — подумал полковник. Но при этом ему так захотелось не подвести своего нового «друга»… Его рассказ длился долго. Удивительно, но он смог вспомнить все до мельчайших подробностей. Вспомнил и ночную беседу с Богданом…
Он устал… Устал так, словно весь день помогал чумакам грузить двухпудовые мешки с солью. Ему очень хотелось спать. Но голос «друга» просил продолжать рассказ.
Наконец из темного угла раздался голос:
— Хватит. Все понятно.
Глаза Кричевского застилал туман, но он увидел перед собой глиняную кружку, которую протягивал ему человек, очень похожий… На кого же он похож? Кричевский выпил содержимое кружки и тут же вспомнил, на кого похож этот добрый человек:
— Жаба… Толстопузая жаба…
Полковник схватил Чаплинского за горло так, что приподнял его грузное тело над полом. Но в это время его новый «друг» достал из-за пазухи что-то похожее на ножны и направил их на Кричевского. Это было последнее, что увидел старый вояка. Острое лезвие, которое вылетело из «ножен», угодило полковнику прямо в глаз.
— Кто просил вас, пан подстароста, выходить из своего угла? Все шло по плану, — недовольно буркнул «часовщик». — Еще минута — и вы бы, ясновельможный, отдали Богу душу.
— Не смог сдержаться. Хотел сам подать этому вояке кружку с ядом, — ответил, потирая шею, Чаплинский, стоявший над телом полковника.
«Часовщик» нащупал ручку крышки, которая закрывала люк колодца, и приподнял ее — звук воды стал громче. Затем, обыскав карманы полковника и выдернув клинок, одним рывком приподнял тело и без колебаний опустил его вниз.
Богдан проснулся рано. Солнце, словно стесняясь, скромно показало свои первые лучи. За окном было тихо, только где-то вдалеке послышалось блеяние ягненка, но и оно резко оборвалось. Тишина заполнила горницу…
Одевшись, он заглянул в комнату, где спал маленький Юрко. Сын уговорил отца разрешить ему остаться на несколько дней, прежде чем его отправят в Суботов. Поправив одеяло, Богдан долго смотрел на сына. Юрась был очень похож на умершую жену — такие же тонкие губы, нос с небольшой горбинкой, маленькая родинка на правой щеке. Любил ли он Ганну? Этот вопрос Богдан и сам задавал себе не раз. Особенно в последнее время…
Встретив Мотрону, он пытался найти в ней черты своей первой жены. И не находил. Благодаря отеческой заботе Мотрона не знала, что такое работа в поле от зари до зари, что такое работа за прялкой по ночам. Не знала она и многого другого, с чем сталкивались ее сверстницы в украинских селах и на хуторах. Поэтому и выросла изнеженной, с белоснежной кожей, узкими бедрами и тонкими пальцами. Одним словом — ляшка. Богдану было неприятно, когда его старший сын Тимош так называл Мотрону. Но он его не одергивал. Чувствовал, что это вызовет еще большую неприязнь сына к девушке. Сыновья… Богдан не раз благодарил Бога за такой подарок. Три сына — какой казак не будет этим гордиться? Уже не три — два. Нет Остапа, царство ему небесное… Хмельницкий перекрестился и тихонько, чтобы не разбудить Юрка, вышел из хаты.
Попросив казачка привести коня, он медленным шагом направил его на окраину Коша. Сюда, к небольшому одинокому кургану в степи, Богдан в последнее время наведывался часто. Отпустив коня, он поднялся на вершину и, раскинув руки, лег на спину.
Он любил это время года. В низинах самых глубоких балок еще лежали островки снега, воздух пощипывал утренней прохладой, степные речки и ручьи только набирали свою силу… Но весна уже пришла в степь. По обрывистым берегам речек и оврагов проявилась своей желтизной мать-и-мачеха, зацвел шафран, листья боярышника зазеленели на еще хрупких после зимы ветках. Если прислушаться, по ночам можно услышать курлыканье журавлей, спешащих на север.
Тяжелые думы в последнее время одолевали Богдана. Да, выбор сделан. Но правильный ли этот выбор? Тысячи людей поверили в него и доверили ему свои жизни. Да что люди! Доля любимой Украйны в его руках. А справится ли он? Хватит ли у него сил? Страх… Липкий, противный… Не за себя. За тех, кто поверил ему и стал рядом с ним. Страх… А что будет с детьми в случае поражения? Он знал, как поступает шляхта с теми, кто пошел против них. Страх… А у него самого, Богдана Зиновия Хмельницкого, хватит ли у него мужества