Выехав с Хмельницким на берег реки, Добродумов придержал своего Орлика. Он как будто впервые увидел Днепр… Противоположный берег еле угадывался в утренней дымке. Изумрудная гладь воды переходила в синеву неба, а белые облака, словно большие лебеди, окунули свои крылья в марево молочного тумана. И никаких тебе мостов, труб или высоток…
Внизу, у берега, кипела жизнь. Сотни огромных лодок-байдаков доставили в помощь Стефану Потоцкому пехоту — реестровых казаков и несколько сотен немцев-наемников. Пестрые костюмы немецких пехотинцев выделялись ярким пятном на фоне синих жупанов служивых казаков.
Хмельницкий, не выбирая дороги, уверенной рукой направил коня с крутого берега к кромке воды. Сухой песок с клочьями травы полетел из-под конских копыт в разные стороны. Такой рискованный маневр привлек внимание казаков, большая часть которых уже сошла на берег.
— Смотрите! Хмель! Хмель! — понеслось над водой.
Многие реестровые казаки знали бывшего сотника в лицо. Служивые бросили свою поклажу и окружили Богдана.
«Что он делает? Это же верная смерть», — мелькнуло в голове у Добродумова, который ни на шаг не отставал от гетмана.
— Ну что, синежупанщики, много вам денег пообещали эти клятые ляхи за то, что продаете свою неньку-Украину? Семя Иуды — вот вы кто. За тридцать серебряников продали душу и тело. И кому? Дьяволу! Где это видано, чтобы казак шел на казака, брат на брата? Воевать казакам против казаков все равно что волком пахать, — Богдан говорил негромко, но его слова, отражаясь от водной глади Днепра, разносились по всему берегу. Казалось, что сам древний Славутич обращается к людям, которые собрались на его берегах.
Какой-то шум, раздавшийся с ближайшего байдака, заставил Хмельницкого замолчать. Головы казаков, как по команде, повернулись на звук выстрела, прозвучавшего с головной лодки. В кого стрелял командир реестровцев, сомнений не было. Пистоль еще дымился в руке Барабаша, но из спины есаула торчало копье, древко которого крепко держал в руках рябой казак. Поднатужившись, он приподнял тело Барабаша над краем лодки и выбросил его за борт вместе с копьем.
— Прими и упокой, Господи, душу и тело есаула нашего Барабаша, — перекрестился казак, задумчиво глядя на покачивающееся, словно поплавок на волнах реки, тело бывшего командира. — И отпусти грехи душегубцу Филону. Не со зла я, а токмо заради порядку…
Реестровые казаки одобрительно загудели. Из их толпы раздались крики:
— Vivat Богдану! Прими под свою булаву нас, гетман!
В центре польского лагеря стоял походный шатер, у входа в который развевался штандарт с гербом древнего рода Потоцких. Стефан широкими шагами мерил палатку из угла в угол. Останавливаясь на секунду у стола, чтобы взглянуть на карту, он вновь начинал метаться в узком пространстве шатра. Только что ему доложили, что почти две тысячи реестровых казаков, которые должны были поддержать его кавалерию в предстоящем сражении, перешли на сторону бунтовщиков. Будто издеваясь над ним, эти предатели демонстративно прошли строем совсем рядом и направились к лагерю Хмельницкого.
— На колья! Всех до единого! Отсюда и до Чигирина вдоль дороги, чтобы все видели, как поступают с предателями. Повесить! Сжечь песье отродье! — Стефан даже не кричал, от бессилья и злобы его голос превратился в зловещий шепот.
— Не горячись, мой мальчик, — по-отечески обратился к нему комиссар Шемберг. — Предательство реестровых казаков — всего лишь эпизод в предстоящей баталии. Хорошо, что это случилось сейчас, а не во время боя.
— Мой дорогой друг, вы же прекрасно понимаете, что без поддержки пехоты наша кавалерия будет подвержена огромному риску, — подойдя к Шембергу, уже нормальным голосом ответил Стефан.
— Но этот казус можно исправить. Достаточно сообщить о случившемся вашему батюшке, и через день славные польские рыцари будут здесь.
— Я уже думал об этом. Но кто это сделает?
Стефан подошел к порогу шатра и откинул полог.
— Вы считаете, что кто-то из них сможет незаметно проскользнуть мимо татарских разъездов?
Он окинул взглядом центр лагеря, где расположились самые знатные участники его похода. Закованные в серебряные и золотые латы гусары казались Потоцкому больше похожими на бабочек, чем на грозных воинов. Это сходство усиливали традиционные для польской кавалерии «крылатые» панцири и перья на шлемах. Плечи многих шляхтичей украшали небрежно наброшенные белоснежные шелковые шарфы с монограммами их любимых. Бархатные камзолы всех цветов и оттенков напомнили Стефану карнавал в одном из итальянских городов, где он побывал, путешествуя вместе отцом. Не хватало только масок… Кажется, этот город назывался Венеция.
От грустных мыслей его отвлек уверенный голос Шемберга, который подошел и стал рядом.
— А нам незачем рисковать жизнью этих молодых людей. У нас для этого имеются специально обученные собаки-почтальоны. Готовьте послание своему батюшке. Этой же ночью оно будет доставлено нашему коронному гетману.
Добродумов все чаще и чаще задумывался об окончании своей миссии. Он даже не хотел ожидать, пока закончится знаменитая битва у Желтых Вод, поставившая Богдана Хмельницкого в один ряд с выдающимися полководцами и военными стратегами своего времени. Что будет дальше, он хорошо знал.
В последние часы перед сражением Богдан был постоянно чем-то занят. Вот и сейчас скоро уже ночь, а рядом с гетманом почти все его полковники. Делать им, что ли, нечего? Решив, что наведается к Богдану позже, Добродумов громко свистнул своим верным алабаям и направил коня к выезду из лагеря. Хват и Волчок, радуясь свободе, резво крутились у ног лошади, то убегая в степь, то возвращаясь к хозяину. Илларион давно уже хотел осмотреть близлежащие балки и урочища. Его интересовали выходы на поверхность гранита. Там, где гранит, там уран. Там, где уран, там аномальная зона. Там дверь домой…
Солнце медленно уходило за горизонт. Такой закат можно увидеть только в степи. Казалось, бескрайнее пространство земли состоит из одной только ровной глади, укрытой мягким ковром трав. Ветер, весь день гонявший по бескрайним степным просторам, утих и только редкими своими порывами трепал седые космы ковыля. Вся степная живность умолкла, занятая поисками ночного приюта. Место, куда медленно опускался солнечный диск, казалось громадной глубокой чашей, непонятной и таинственной. Опускаясь все ниже и ниже, светило постепенно исчезло. Только огромное зарево на небосклоне напоминало, что был день, что была жизнь…
Невдалеке раздались крики, и Добродумов увидел двух всадников, которые, пригнувшись к гривам лошадей, кого-то преследовали. Это оказались татары. Ему не было никакого дела до того, чем занимались союзники казаков, но алабаи, словно по команде, рванули к ним. Иллариону не хотелось отклоняться от своего пути, однако ему все же пришлось направить лошадь в их сторону.
Почти догнав татар, он понял, что они преследуют какого-то зверя, скорее всего, волка. С неимоверной быстротой татарские всадники выпускали в зверя стрелы из луков. Но и волк попался матерый. Он то убыстрял свой бег, то почти останавливался, то бежал по прямой, то резко прыгал в сторону. В очередной раз сменив направление своего бега, зверь скрылся из виду за небольшим пригорком.
«Уйдет», — скорее радуясь, чем огорчаясь, подумал Добродумов. Скрылись за пригорком и татары. Илларион догнал их через пару минут. Всадники уже спешились и наблюдали за тем, как два огромных пса сцепились в кровавой схватке с волком. Соскочив с лошади, Добродумов подозвал алабаев к себе. В азарте они не сразу услышали зов хозяина. И только на второй окрик нехотя оставили свою жертву.
Это была собака. Вернее, то, что от нее осталось после схватки с алабаями. По всем приметам это был домашний пес: его шерсть старательно вычесана, а на шее закреплен широкий кожаный ошейник. Пожалев животное, которое буквально плавало в луже крови, Илларион достал из-за пояса пистоль и добил его.
Татары тут же бросились к добыче и сорвали с мертвой собаки ошейник. Они знали, что делать. Один из них распорол нитки ошейника и достал сложенный в несколько раз лист пергамента. Даже издалека на нем видна была гербовая печать рода Потоцких. Добродумов попытался забрать у татар послание молодого Потоцкого, но те с криками «Ясыр! Мурза! Ясыр!» вскочили на лошадей и умчались в свой лагерь.
Как всегда невозмутимый, комиссар Шемберг придирчиво наблюдал за тем, как польское войско заканчивало построение в походно-боевой порядок. Стефан расположил кавалерию в виде большого четырехугольника, заполнив внутреннее пространство пехотой и обозами. Медленно, но уверенно этот живой квадрат из людей, лошадей и подвод двигался в нужном направлении. Такой маневр, описанный в польских учебниках по военному делу, молодой Потоцкий выполнял много раз. И всегда успешно.
Татарская конница налетела внезапно. Тысячи всадников, взяв войско поляков в кольцо, устроили головокружительную гонку по кругу. Такого в учебниках по тактике ведения боя не было. Поднявшееся облако пыли закрыло солнце, стало трудно дышать. Испуганные лошади польских гусар шарахались в сторону, нарушая походный порядок. Словно в тире, татары на полном скаку обстреливали противника градом стрел. Наиболее отчаянные из них, как степные черти, выскакивали из облака пыли в нескольких метрах от гусар и арканами выхватывали поляков из их рядов. Выдернув шляхтича из седла, татарин еще долго тянул его за собой по земле. Во все стороны летели окровавленные перья, куски бархата и нежнейшего шелка. Слов молитвы или криков несчастных слышно не было. На уши давил боевой клич татарской конницы, который переходил в вой «Алла-а-а!».
Походно-боевой порядок польского войска был нарушен. Стефан и его командиры метались вдоль строя гусар, пытаясь выправить их ряды и дать хоть какой-то отпор татарской коннице. Главным врагом поляков стала паника. Ничего не видящие и не понимающие пехотинцы и обозники всей своей массой напирали на кавалеристов, выталкивая их из строя, после чего те становились мишенью для крымчаков. Кое-где гусары сами покинули ряды, рассчитывая прорваться сквозь кольцо татарской конницы. Их судьба была предрешена. Визг сабли — это последнее, что позволил им услышать Господь в шуме боевой схватки.