Катря побежала назад, в страхе посматривая на людскую; ей казалось, что вот-вот сейчас ее схватят, она крестилась и шептала молитву. Ей надо было еще забежать к Олешке, жившей наверху в светелке, и она, поднимаясь по лестнице, постоянно оглядывалась по сторонам, боясь встретить кого-либо из прислуги. Но хлопы в это время находились по другую сторону дома, и три женщины, никем не замеченные, проскользнули к сенному сараю, стоявшему поодаль от остальных построек, подле господского парка.
Старый Петро уже ждал их и повел в парк. Он угрюмо молчал, не отвечал на расспросы пани и быстро шагал по извилистой тропинке, терявшейся в сплошной стене густых кустов. Они дошли до небольшого озерка и свернули немного в сторону к невысокому пригорку с какой-то полуразрушенной беседкой. Подле пригорка лежала куча камней, набросанная как попало, может быть свалившихся сверху; сбоку лежал довольно большой камень. Петро отвалил его, разрыл немного лежащий на земле щебень и взялся за скобу потайной двери, сделанной на подобии люка. Дверь со скрипом поднялась, за нею открылся ход с несколькими ступенями. Пахнуло сыростью, гнилью… Женщины невольно отступили назад…
– Идите, идите! – торопил Петро.
Они спустились по лестнице. Петро вынул из кармана огниво и тонкую восковую свечу. Он высек огня, зажег свечу и только тогда запер люк.
– Ну, теперь с Богом! – сказа он, набожно крестясь. – Свечку эту я взял от образа, нечистая сила не посмеет тронуть нас; идите за мною смело, ход этот приведет нас за три версты от имения, к "Дикому Овражку", а там ждут вас добрые кони, Петро обо всем позаботился.
Восковая свечка едва теплилась и слабо освещала стены узкого, низкого коридора. Кое-где в стенах попадались какие-то странные углубления, Петро со страхом от них сторонился.
– Много здесь душ погублено, ой, много! – со вздохом сказал он. Действительно, кое-где валялись черепа и под ноги попадались человеческие кости.
– Давно это было, – говорил Петро, – один из панов рассердился на хлопов и задумал погубить их. Всех их загнали сюда в подземелье, и мужчин, и женщин, и детей, и уморили голодом, а пан приходил в беседку, слушать их стоны и тешился их мученьем. Вот с тех пор и бродят здесь приведения, но нам их нечего бояться: святая свеча всех их разгонит.
– А отчего, Петро, ты знаешь этот ход? – спросила Катря.
– Потому, панночка, что я не в первый раз иду здесь, – отвечал он. –Третий раз в моей жизни приходится мне спускаться сюда. Раз, когда я был еще мальчиком, я нечаянно набрел на этот ход, тогда он еще не был завален камнем. Забраться-то, забрался шутя, а едва выбрался; целые сутки водила меня нечистая сила; от страха все у меня в голове помутилось, да видно молитва матери спасла, выполз я таки в "Дикий Овражек" и долго потом боялся этого места.
– А второй раз? – спросила Катря.
– Я был уже на службе у пана Адама, лет пятнадцать тому назад; пани, верно, помнит, как пан Адам сам хотел посмотреть потайной ход и пошел сюда с отцом Василием и несколькими слугами. Мы прошли по этому ходу взад и вперед, потом пан велел завалить дверь камнем, и с тех пор я уже здесь больше не был.
Более получаса шли они по извилистому ходу, как вдруг вдали замерцал слабый свет. Это был уже выход в "Дикий Овражек", узкое небольшое отверстие, заросшее травой и кустарником. Пришлось пролезать ползком, после чего все очутились на свободе и могли вдохнуть полной грудью свежий воздух. Трое коней ждали их в овражке, их привел маленький девятилетний Гриць, любимый друг Петра, готовый за него в огонь и воду.
– Куда же мы поедем? – в нерешительности спросила Катря.
– Право не знаю, до Киева далеко, а в окрестных имениях также неспокойно.
– Если пани и молодая панна пожелают послушать совета старого Петро, то им всего лучше ехать в соседний монастырь. До монастыря верст двадцать с небольшим; кони добрые, донесут вас скоро, да и путь туда лежит в стороне от большой дороги.
– Спасибо, Петро, – с благодарностью сказала пани воеводша, – Бог вознаградит тебя за твою верную службу!
Петро снял шапку и низко поклонился.
– Прощайте, пани и панночка, – сказал он, – мне надо торопиться домой, как бы меня там не хватились.
Женщины поскакали по дороге к монастырю, и часа через полтора с небольшим они уже были у высокой каменной ограды.
Мать игуменья, со строгими правильными чертами лица, приняла их ласково, с почетом. Им тотчас же отвели просторную келью, постарались обставить их всякими удобствами, назначили для услуг послушницу, и когда все было готово, сама мать игуменья пришла посмотреть, все ли ее приказания исполнены.
– В нашей обители вы можете жить совершенно спокойно, она стоит в стороне, сюда навряд ли кто заглянет, хотя, конечно, по нынешним временам все в руце Божьей, – прибавила она, набожно крестясь, – прогневается на нас Господь, так и нашу обитель разгромят; будем молиться, чтобы миновала нас чаша сия.
Катря скоро сжилась с однообразной монастырской жизнью, ходила вместе с монахинями в церковь, вышивала по бархату и шелку золотом, гуляла по монастырскому саду и утешала, как могла, пани воеводшу, предававшуюся скорби и отчаянию.
17. ТЩЕТНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Хотилi ляхи з козакiв славу мати.
Аже Бог дав тому, хто ся рад смиряти,
Той вознес нинi смиренных русаков,
Гордых же с престолов низложи поляков.
В местечко "Белая Церковь" стекалась масса народу, хлопы толпами валили из соседних сел и деревень с просьбой принять их в войско казацкое. Восстание достигло таких размеров, каких не ожидал и сам Хмельницкий. Он рассчитывал только попугать панов, заставить их возвратить права казакам, но теперь нечего было и думать об этом. "Веди нас на ляхов!" – кричал народ, и казацкому предводителю оставалось только подчиниться народной воле.
Было утро. Хмельницкий недавно встал и находился в своей роскошной палатке, отобранной у какого-то богатого пана, попавшего в плен. Перед ним сидел уже знакомый нам священник, отец Иван; он только что вернулся из Московии и заехал повидать казацкого гетмана.
– Можно войти? – спросил чей-то голос у палатки.
– Войдите! – отвечал Богдан.
Вошел Иван Выговский и с почтительным поклоном остановился у порога. – Будь здоров, пан шляхтич! – весело приветствовал его Хмельницкий. – А я уже думал, что пан утек до своих.
– Как можно, пан гетман! Я все гетманские поручения выполнил и ожидаю новых приказаний, – почтительно проговорил пан Иван.
– Прошу пана рассказать про все свои дела. Да прошу садиться, –любезно проговорил Богдан, подвигая ему один из табуретов.
Выговский сел с поклоном и начал свой рассказ.
– В Чигирине все только и ждут прибытия пана гетмана. Пан староста уехал на сейм, с ним же уехал и пан Чаплинский. Пани Марину я видел, передал ей письмо пана и она велела сказать, что готова хоть сейчас перейти в православие.
Богдан ничего не ответил, только усмехнулся.
– А к пану Адаму заезжал? – спросил он.
– Как же, заезжал, – отвечал Выговский, но он не дал мне никакого определенного ответа, а обещал прислать к пану гетману кого-то из своих приближенных с письмом.
– Благодарю пана Ивана, он добросовестно исполнил мои поручения. Дальнейшие мои приказания будут состоять в следующем: я пошлю пана Выговского с письмами к московским воеводам, а вместе с тем дам ему зазывные универсалы, по дороге он их разбросает, где только можно. Выговский откланялся, а хмельницкий велел ему на другой день утром явиться за письмами и универсалами.
Когда шляхтич ушел, Богдан обратился к своему собеседнику:
– Хитер этот Кисель, но я хитрее его. Я уверен, что он только показывает вид, будто доброжелательствует мне, а за спиной готов учинить мне всякую шкоду.
– Почему вы так думаете? – возразил отец Иван. – Воевода Адам верный сын православной церкви, он не может не сочувствовать вам.
Хмельницкий засмеялся.
– Сочувствует он мне! Вот не угодно ли посмотреть, как он мне сочувствует? – прибавил Богдан, вынимая из небольшого ящичка письмо.
Это было письмо Киселя к Севскому воеводе. Адам извещал его, что король Владислав умер и между прочим упоминал о мятежном казаке, высказывая желание, чтобы злостные замыслы его не удались.
Отец Иван внимательно прочел письмо, бережно сложил его и, отдавая Хмельницкому, проговорил:
– Пан Адам может переменить свое мнение, когда увидит ваши боевые успехи. Король Владислав умер и теперь ничто не может стеснять ваших действий.
– Я делаю вид, что еще не знаю о смерти короля. На днях я послал в Варшаву депутацию с письмом к королю, пусть его прочтут на сейме. Может, мы достигнем чего-нибудь и мирным путем.
– Ну, уж на это вы напрасно надеетесь, – возразил отец Иван. – Сейм никаких уступок не сделает, напротив, еще в чем-нибудь урежет казаков.
– Все-таки все средства следует испробовать, – возразил Богдан.
Отец Иван поднялся с места.
– Долго вы еще пробудете в лагере – спросил он Хмельницкого.
– Нет, завтра же поеду в Мошны, надоело сидеть здесь.
– Можно и мне поехать с вами?
– Отчего же? Милости просим! – охотно согласился Богдан.
На другой день они приехали в Мошны. Хмельницкий остановился у одного знакомого шляхтича. Вообще, с тех пор, как восстание охватило всю страну, к Хмельницкому стало переходить мелкое шляхетство. Небогатые паны считали гораздо выгоднее для себя поддерживать казаков, тем более, что им самим нечего было терять.
Только что Богдан успел приехать, к нему вошел Ивашко.
– Казаки привели к тебе какого-то русского посла, – проговорил он.
– Это хорошо! Откуда они его добыли? – весело спросил Хмельницкий.
– Он ехал из Севска в Гущу к Киселю. Около Киева на него напали татары с казаками. Казаки увидали, что нет у него ни хохла, ни чуба, значит, русский. Они и взяли его у татар.