— Ладно, умолкни, старая. Башка от тебя трещит. А вы расходитесь. Нечего тут стоять.
— А Искра-то как? Жива-здорова? — осмелилась вопросить Рдяница.
— Жива, жива. И вам всем здоровья желает.
Не те это были слова, которые следовало сказать. За последнее время Головня напрочь отбил у своих охоту лезть в его жизнь, и теперь, допустив слабину, почувствовал, что настроение людей неуловимо поменялось. Уже сам вопрос Рдяницы был прикосновением к запретному, а уж неловкий ответ, беззубый и жалкий в сравнении с предыдущими речами, вдруг обнажил перед всеми его уязвимое место. Надо было как-то замять вырвавшиеся слова, показать людям силу, чтобы не подумали, будто он теряет хватку. И Головня рявкнул:
— Кто без моего позволения станет учинять собрание, тому башку с плеч. Так и знайте.
И люди заторопились, заспешили, разбредаясь в сумерках, и вскоре лишь бабка Варениха осталась сидеть на прежнем месте, будто и не слышала окрика вождя.
— А ты-то, старая, чего притулилась? Оглохла что ль? — спросил Головня.
— Пригрелась, сердешный. Ты уж не гони меня, дряхлую. Посижу, кости расслаблю, а там и поковыляю.
Головня шмыгнул носом и вернулся в жилище.
В бурлящем дыму покачивались костяные фигурки богов, привязанные к перекладине под острым потолком — багровый Огонь, белый Лед, черные, коричневые и желтые духи здоровья и силы, угольноглазая Наука с волосами-ветками. Вождь поднял к ней глаза, произнес, молитвенно сложив руки:
— Во имя Твое, о великая богиня, собрались мы здесь. Да пошлешь нам мудрый совет.
И все нестройно подхватили:
— Слава Тебе, о мудрая Наука!
Головня обозрел гостей, сказал, зачерпывая горстью голубику из березового туеска:
— Мы думали, демоны оставили нас, смирившись с неудачей. Но они по-прежнему здесь, завистливые и злые. Ни дня покоя от них. Значит, такова судьба детей Науки — извечно противостоять злу. Если демоны прячут от нас металлы, наша вера поможет найти их. Металлы отыщутся, и враги наши будут посрамлены. Так будет, ибо по другому не может быть. Знайте это.
Пепел, как всегда, преданно лупал глазами, внимая вождю. Ни единой мысли не виднелось на его лице, и только зловеще белели в полумраке растрескавшиеся человеческие кости, которые он по щегольству нацепил на одежду: голени к голеням, кисти — к кистям. Жар-Косторез привычно глядел в землю, гладил куцую бороденку. Сполох почесывал мочку уха, не сводя с Головни внимательного взгляда. Все помощники были в сборе, не хватало только Лучины, который со дня на день должен был вернуться из зимника.
— На холме, среди этих стен, мы металлов не нашли, — продолжил Головня. — Значит, надо копать в другом месте. Согласны? Чего молчите?
— Мы будем копать, где скажешь, великий вождь, — выдохнул Пепел.
Сполох задумчиво кивнул, а Жар-Косторез, нерешительно взглянув на товарищей, опять потупился.
— А может, нашли металл-то? — предположил Головня. — Может, скрывают, сволочи?
— Мы перетряхнем все стойбище, о великий вождь! — взвизгнул Пепел.
Головня не обратил на него внимания — он ждал ответа от Сполоха. Тот вздохнул, поднимая с бронзового блюда сушеного леща.
— Кабы нашли, вся община знала бы, земля мне в глаза. Разве ж такое скроешь? Да и зачем?
— А по злобе своей. По упрямству. По козням Огненным.
Сполох пожал плечами. Жар-Косторез бегал глазами с одного на другого, тщился угадать мысли сидящих, чтобы не дай Наука не попасть впросак. Пепел тоже молчал, ожидая приказов — самостоятельно думать был не приучен. Кабы не сестра, прозябал бы среди прочих Рычаговых, дубина стоеросовая, с досадой подумал Головня. Вот кого надо в совет взять — Зарянику! Но рановато еще — слишком юна. Да и заслуг маловато. Пепел — тот хоть зверя бил да в мертвом месте копался, а у девчонки всего достижений, что вождю прислуживала.
Заряника была тут же, в жилище — хлопотала у очага, разливала из мешка кислое молоко по глиняным кружкам. Головня покосился на нее, скользнул взглядом по гибкому стану. И тут же царапнуло по сердцу — девку на совет пустил, а жену выгнал. Сказал ей: «Погуляй пока. Нам погуторить надо», и выпроводил прочь. А она, зараза такая, даже не возмутилась — просто кинула на него презрительный взор и вышла, набросив кожух. Гордячка. Побыстрей бы ей разродиться, а там уж и порвать опостылевшие узы. Пускай живет у отца.
Головня повернулся к Пеплу.
— Слышал, многие твои родичи негодуют на меня, упорствуют в суевериях. Уйти хотят. Таким доверия нет. Обманут, предадут, ударят в спину. Кабы наткнулись они на железо, пожалуй, смолчали бы, а? Как думаешь?
— Да кто так говорит, вождь! — воскликнул тот. — Ошметки, огрызки, грязь. Золовик с дружками, да Уголька семья. Ну, еще пара старух. А прочие все за тебя. Жизнь отдадим. Разве от наших что скроешь? А тем паче — железо. Уж мы бы знали, клянусь Наукой.
— Славно, славно. Но ты все же держи негодников под присмотром. Пускай помнят: они живы, пока мне угодно. По справедливости давно пора вырвать куст вместе с корнями.
Пепел поежился. Промолвил тихо:
— Сделаю как прикажешь, вождь. — И понурился — испугался за своих. Сидело все-таки в нем тяготение к роду, не хотело уходить. Значит, тоже нестоек. Подозрителен.
— Копать будем с южной стороны холма, — объявил Головня. — Там много железных реликвий. Чай, не случайно.
Сполох заерзал, догрызая леща, осторожно полюбопытствовал:
— А лошадей где пасти станем?
— Что ж, разве мало вокруг лугов? — удивился Головня.
— Да лугов-то хватает, земля мне в уши… А с южной стороны склон поглаже. Ног не переломают.
Головня осклабился.
— Значит, перенесем загоны с холма в низину.
Сполох вздохнул, сжимая и разжимая костяную рукоять ножа.
— Что еще? — спросил Головня.
— Да тут такое дело… Косить пора, а мы, Лед меня побери, в земле роемся. Чем скотину зимой кормить будем? Люди тревожатся.
Головня смерил его тяжелым взглядом.
— А ты что ж, уполномоченный от них?
Сполох замялся.
— Так ведь все так говорят. Ты выйди да послушай. — Он тряхнул вихрами. — Лед меня побери, сам ведь знаешь — без сена нам не жить. Передохнет скотина, а нам куда? Только в прорубь кидаться.
Вождь помолчал, постукивая пальцами по блюду. Гулкий звук растекся по бронзовой поверхности, поплыл по жилищу, похожий на далекий вой ветра. Вот оно, начинается — то, чего он ждал и чего боялся. Думал найти железо прежде, чем поднимутся травы. Не вышло. Ах, как обидно бросать начатое!
— Что ж, — медленно начал Головня, — Лучина вернется — отправлю с ним в летник лучших косцов. Работников-то у нас теперь — ого-го!
— Так у нас теперь и скотины прибавилось, — тихо вставил Сполох.
Головня обозлился, перевел взгляд на других советников.
— Вы-то как думаете? Оставаться нам здесь или двигать всей толпой в летник? Скажите свои мысли. Не для того я вас возвысил, одарил и отличил, чтоб вы на совете молчали. Помощники вы или кто?
Жар и Пепел задвигались, засопели, избегая взгляда вождя. Сполох, покачивая опущенной головой, потирал ладонью костяшки на левом кулаке.
— Ну что, мыслей нет? — подытожил Головня. — Только славословить умеете? Что ж мне с вами делать? Может, выгнать ко Льду, а в помощники вон девку взять? Заряника, пойдешь ко мне в помощницы?
Служанка улыбнулась, потерла нос тыльной стороной ладони.
— Ты — вождь. Как скажешь, так и будет.
— А сама-то что думаешь? Слуг тебе дам, мужикам будешь приказывать.
Девка осклабилась, бросила лукавый взгляд на брата.
— Мужики девке подчиняться не захотят, придется уламывать, пороть их. А у нас сейчас и так хлопот полон рот.
Все воззрились на нее, потрясенные рассудительностью ответа. Жар даже кхекнул от изумления. Головня усмехнулся.
— Поняли, как вождю надо отвечать? — спросил он помощников. — Девка вас всех за пояс заткнула.
И сразу, хоть слова эти не могли понравиться охотникам, как-то легче задышалось в жилище. Напряжение ушло, на лицах заиграли улыбки. Помощники уже смелее поглядывали на вождя, а Косторез, не в меру расслабившись, брякнул:
— Все ж таки опрометчиво… Железа-то нет! Промашка…
Вождь поднял на него лицо, и Жар задрожал, непроизвольно откинув голову, и заскреб трясущимися пальцами по лежащим на полу шкурам, и забегал глазами, тщетно ища поддержки.
— Что ж, недоволен ты мной? — вкрадчиво спросил Головня.
— Нет!.. куда мне… я только… хотел…
— Собрание созвать? Поведать все, что накипело?
— Упаси Боже! Скажешь тоже! — Косторез криво усмехнулся. — Сам ведь знаешь — собрания мне… не по духу. Не нужны они мне вовсе. Пускай пропадают… пропадом. И зачем их только предки это… придумали? Лишние они. Есть же вождь. Зачем еще собрания? Правильно, Головня? — Он жалко улыбнулся, глядя на вождя.
Тот не ответил. Поворошил куски вареного мяса на блюде, испещренном замысловатой гравировкой, покусал нижнюю губу. Помощники, не дыша, наблюдали за ним. Каждый размышлял про себя: казнит или помилует? И если казнит, то кому это на руку — Пеплу, Сполоху или Лучине? И если кому-то на руку, то какой род останется в выигрыше — Артамоновы или Рычаговы?
Но в этот раз духи смерти не получили заветной поживы. Незримый топор пронесся над шеей Костореза, лишь обдав его запахом крови. Вождь молчал, будто забыл о словах помощника, отрешенно жевал мясо, и Жар начал оживать, весело поглядывая на товарищей — только уголки губ подрагивали, обнаруживая волнение.
А потом раздался тихий голос Заряники:
— Великий вождь, у брата есть известие для тебя. Он робеет, трепеща перед твоими родичами.
Головня очнулся, посмотрел на Пепла.
— Это правда?
Тот замялся, аж покраснел от напряжения, и принялся грызть ноготь на большом пальце. Видя его колебания, Головня решил подбодрить помощника:
— Помни, для меня нет родичей и чужаков, а есть верные Науке и противящиеся Ей. Долг всякого истинно верующего — говорить правду. А коли скрываешь ее или, того хуже, лжешь, то отвергаешь благодать. Возмездие бог