— Идите и выгоните всех чужаков. Выгоните их прочь. А тех, кто посмеет упираться, приведите сюда, к нам. Мы отдадим их на суд Огню.
— Да будет так! — выкрикнул кто-то из мужиков. — Настал час возмездия. Пришло наше время, братья!
Один за другим охотники уходили в сумрак, а голоса их продолжали звучать в синей полутьме, то сливаясь в единый рев, то распадаясь на отдельные выкрики. И когда последний из них растворился в лазурном мареве, из сапфировой дымки вдруг раскатисто грянул страшный многоголосый вопль, заметались едва различимые тени, и где-то вспыхнул факел, озарив на мгновение какие-то раскоряченные фигуры, но тут же упал на землю и освещал лишь мельтешащие ноги.
Рдяница глянула хмуро на Пылана, державшего тело ее сына:
— Пойдем.
Слева от них шумел погром, там летали искры и гуляло, извергаясь, пламя, справа подростки торопливо снимали с шестов пожелтевшие черепа, бабы таскали туда охапки поленьев и хвороста, складывали их в кучу. Связанный по рукам и ногам Пепел, лежа на земле лицом вниз, что-то неразборчиво рычал, дергаясь в путах.
В жилище Рдяница сказала Пылану:
— Положи его здесь.
Две девочки испуганно прижались друг к другу, увидев мертвого брата. Мать с горечью посмотрела на них, произнесла, дрогнув лицом:
— Вот так, дочки, нет у вас больше брата. Помолитесь за упокой души… — Она закрыла глаза ладонями, гнусаво промолвила: — Смойте с него кровь. — И вышла, провожаемая безутешным детским плачем.
Пылан вышел вслед за ней. Рдяница приказала ему:
— Приведи сюда сучку.
Тот сначала не понял, тупо уставился на нее, но тут же смекнул и утопал, размахивая клешнятыми руками.
А Рдяница потянула носом горелый воздух и крикнула с досадой:
— Оставьте валежник, бабы. Этот уже никуда не денется. Другое у вас дело ныне — с шалавами разобраться, что ваше место заняли. Торопитесь, пока не поздно!
Те побросали хворост, загомонили наперебой:
— А и впрямь, за косы их — да в костер.
— Ну да, а тебя потом муж мордой в навоз за это.
— Небось не окунет…
Рдяница топнула ногой.
— Мужиков испугались? Лучше гнева Огненного бойтесь. Позор глаза выест!
— Эх, гори оно все синим пламенем! — выкрикнула самая отчаянная и бросилась к своему жилищу.
Рычаговских баб, визжащих и плачущих, погнали дубьем и плетками. Измывались над ними по всякому: драли за волосы, срывали одежду, царапали лица и шеи. Злорадно кричали:
— Пригрелись, лахудры? Теперь-то вам все наши слезы отольются! Света белого не взвидете!
Одна из Рычаговских баб — беременная, с длинными космами — упала на колени, громко стонала, держась за надутый живот. Ее оставили, пожалели. Но прочих не щадили: мучили с жестокой обреченностью, зная наверняка, что мужики, закончив крушить Рычаговых, не простят этого женам. И оттого лютовали еще больше.
А Рдяница, хохоча, потрясала руками и посылала проклятье вождю и всем его лизоблюдам.
— Нет больше моего и твоего. Все опять общее, как встарь. Славься, Огонь! Славься, великий Податель жизни!
Черные спутанные волосы ее падали на сморщенную грудь, старушечье лицо вытягивалось от ликования. В складках кожи на щеках мерцали капельки пота, словно яд сочился из разъятых уст.
Один из мальчишек принес ей череп Отца Огневика. Она подняла череп над собой, закричала:
— Прости нас, Отче, что бросили тебя в тяжкую годину. Грешны пред тобой и в том винимся. Предстательствуй за нас перед Огнем, Господом нашим, да смилостивится над нашими душами.
Вернулся Пылан, бросил к ее ногам скорчившуюся Зарянику.
— Что с этой делать?
Рдяница скосила суровое око на девку.
— Привяжи к шесту. И братца ее — туда же. Пусть увидят, каково злоумышлять на Артамоновых.
Сказано — сделано. Обоих Рычаговых примотали ремнями к шестам, обложили поленьями. Пепел начал бредить. Лицо его опухло, оба глаза заплыли, с разбитых губ капала кровь, щеки прочертились красными полосами. Он хрипел и кашлял, а детвора веселилась вокруг него и кидалась землей.
Потом Рдяница велела Пылану отыскать Сполохову мачеху и привязать ее тоже. Охотник справился и с этим — притащил за руку упирающуюся, визжащую женщину, прикрутил ее к третьему шесту. Прогудел:
— Постой покуда здесь, отступница.
Рдяница горделиво вышагивала перед пленниками, злорадно вещала им про карающую десницу Огня.
А в верхнем стойбище, среди несмолкаемых воплей и беснующихся факелов, затрепетал вдруг громадный костер и донесся ликующий клич: «Выкуривай сволочей!». Из сизого мрака вынеслась кобыла и помчалась к речному косогору, волоча на постромках исполосованное ранами тело охотника. Бабы с визгом шарахнулись в сторону, кто-то упал на четвереньки, кобыла же проскакала мимо шестов и полетела дальше, стремительно тая в сиреневой мути.
Рдяница тряхнула угольными патлами.
— Порезвились — и будет, бабоньки. Раздайте лопаты мерзавкам. Пусть роют яму и убираются ко Льду.
— Ты не рехнулась ли, Рдяница? — крикнули ей. — К чему тут яма? Эвон раскопов полно.
— Не болтай, а действуй. Или хочешь дождаться мужиков?
Бабы переглянулись, понимающе закивали. Измученных, расцарапанных, с выдранными волосьями Рычаговских женщин погнали за лопатами, а Рдяница подозвала к себе Пылана и, указав на Зарянику с Пеплом, приказала:
— Жги.
— Всех троих? — обомлел тот.
— Нет, нашу оставим. Ее час еще настанет.
Медовое зарево осветило избитых и чумазых женщин, роющих большую яму под присмотром Пылана и нескольких подростков. Рдяница затянула древний гимн Огню, пошла, пританцовывая, вокруг костра, радуясь истошным воплям сжигаемых.
Пришли холода,
Тепло отступило.
Всю землю темною мглою накрыло.
Поднялся Огонь на верхнее небо,
Смущенный величьем коварного Льда.
Вода затопила
Всю землю до края,
А люди кинулись в горы, желая
Избегнуть суровости лютого бога,
Чья воля их мир и родных погубила.
И изгнан Огонь.
В величьи сиянья
Он мог бы оставить людей в прозябаньи.
Но скорбь о твореньи Своем победила.
Он нам протянул для спасенья ладонь.
Я к людям вернусь,
Приду, отомщенный,
Пускай Я бессилен пока, побежденный
Обманом и яростью злобного брата,
Но часа победы Своей Я дождусь.
А вы, Мои чада,
Не падайте духом,
Хоть голос Мой ныне доносится глухо.
Но веру вы крепко в сердцах сохраните,
Не дайте волкам покуситься на стадо.
И закружилась неистовая пляска Огня, зазвучали крамольные заклинания Подателю жизни, а перепуганные и ошалевшие дочери Костореза, понукаемые обезумевшей матерью, швыряли к стопам привязанных разбитые фигурки богов и великого вождя, отрекаясь от Науки и от собственного отца.
— Прочь, прочь, скверна! — восклицали они, кладя поклоны Огню.
Так и плясали все, заглушая вопли тлеющих заживо Пепла и Заряники, пока не начал рассеиваться сумрак. Короткая летняя ночь подходила к концу. На обугленные тела прислужников Науки садились комары. Белесые облака, похожие на скисшее молоко, залепили все небо, под их гнетом забурлило жаркое марево, расплавляя очертания жилищ и беснующихся людей. Выгоревшая трава поникла от зноя, неистово застрекотали кузнечики, приветствуя торжество Огня. Зольница, полуживая, шептала потрескавшимися губами: «Все тебе зачтется, мразь. Каждая слезинка моя потоком слез твоих отольется». На нее не обращали внимания: все ждали, когда Рычаговские бабы докопают яму.
А в верхнем становище охотники бродили меж затихших жилищ, переступали через трупы, умывали вспотевшие лица водой из покрасневших от крови луж. У главного раскопа догорал костер, погубивший тех, кто пытался укрыться в штольне. Часть мужиков, бренча найденными у чужаков амулетами, поплелась к своим жилищам.
Узрев два закопченых шеста с обугленными телами и изнуренных, отупевших от мучений Рычаговских баб, охотники изумились, озадаченно почесали затылки.
— Вы чего, бабы, учудили? — спросил самый бойкий из них — Кострец, весь увешанный оберегами и костями; на предплечьях его тускло позвякивали связки бронзовых колечек, прицепленные к двум тонким русым косицам.
Рдяница выступила вперед, торжествующе подняла руки.
— Великий день, Кострец! Великий день!
Тот почесал волосатую грудь, постукал амулетами.
— Ты что натворила, женщина?
Сумрачно оглядев общину, он заметил среди Рычаговских баб свою зазнобу, которую взял зиму назад в помощь квелой жене — и дрогнул ртом, сдерживая ругательство.
Губы Рдяницы растянулись в усмешке.
— Обереги-то лучше скинь, Кострец. Помнишь, как Отец Огневик говорил? Суеверие и скверна. Суеверие и скверна! — она подняла палец, потрясая зольными космами. — Огонь вернулся к своим чадам! Ныне мы расстаемся со лжеверием и принимаем в свои сердца Того, Кто Единственный радеет о нас.
Багровое черепичное лицо ее пылало восторгом. Захваченная порывом, она принялась вдохновенно вещать об отступающем мраке, заклинала всех памятью предков, стращала потусторонними карами. Чувствовалось: люди верят ей. Верят свихнувшейся бабе, готовой живьем сжигать людей.
— Вот же разошлась, балаболка, — проговорил Кострец сквозь зубы. Ему хотелось поскорее запрячь сани, чтобы погрузить добро убитых Рычаговых. — Зачем баб собрала? Мало тебе смертей? Все не насытишься?
Она глянула на него, усмехнулась.
— А ты, я вижу, последний стыд потерял, Кострец. Совсем богоданную жену забросил, блудник несчастный. — Она сделала шаг вперед и рявкнула ему в лицо: — Огонь-то все видит!
Тот опешил на мгновение, но тут же взял себя в руки. Рявкнул в ответ:
— Зачем принудила яму копать, дура?
Рдяница взглянула на связку амулетов на его груди.
— Похоть свою тешить явился, крамольник? Льду угождаешь, нечестивец? Хуже Головни стал. Тот — открытый злодей, а ты — лицемер, похотливый беспутник. Да еще и подлый убийца. Огонь-то как завещал? «Да не отнимете вы жизнь у творений Моих»! Кровь-то с ножа давно ли отер, нечестивец? — Она посмотрела на замерших охотников. — Рычаговы вас очаровали, любо