Несколько дней спустя в Элею прибыли римские послы, сенаторы П. Сульпиций и П. Виллий. Они хотят попасть в Антиохию и несут, как патетически они заявили, «войну или мир в складках своих тог». Но у Сульпиция вспыхивает приступ лихорадки, вынудивший его задержаться в Пергаме; Виллий остается вместе с ним. Оба они — образованные люди. Время проходит в долгих беседах о философии, особенно о стоической, о литературе, об искусстве, в частности, о молодом пергамце, ученике Эпигона, который отправился к этрускам и там завоевал себе славу и признание. Неожиданно для всех он покрыл этрусские саркофаги вольными сценами из греческой мифологии и демонами со змееобразными ногами.
С большим опозданием прибыли послы в Антиохию, и Антиох уже хорошо знал о их пребывании в Пергаме. Поэтому, когда после бесплодных переговоров римляне объявили Антиоху войну, он был твердо убежден в том, что их подстрекал Эвмен. Тот самый Эвмен, который с таким пренебрежением отказался от его дочери и от союза с ним — великим и могущественным. Полный ненависти к Эвмену, Антиох вопреки советам Ганнибала (который жил у него и охотно взял бы на себя функции полководца в войне, если бы этому не препятствовало тщеславие царя, принявшего его как гостя) направил свое войско к границам Пергамского царства и осадил его столицу. Войска Антиоха грабили и разрушали все на своем пути, страна была испепелена ими дотла. Антиох покинул даже свою единственную крепость на Европейском континенте — Лисимахию и предложил римлянам мир, лишь бы они не помешали ему отомстить Эвмену. Но консулы Л. Корнелий Сципион и Г. Лелпй потребовали от Антиоха безоговорочного подчинения Риму. На это Антиох не мог согласиться, этого он не мог себе позволить, иначе стал бы сам себя презирать. И Антиох отступил от Пергама. Но войска его противников под водительством царя Эвмена и Сципиона форсированным маршем следовали за ним по пятам. При Магнесин в Сипилонских горах произошло большое сражение между хорошо оснащенными и сплоченными войсками Пергама и Рима, с одной стороны, и разношерстными, плохо организованными греко-македонско-сирийско-вавилонскими войсками Антиоха с их устаревшими колесницами и боевыми слонами — с другой.
Антиох был разбит так, как ни один Селевкид до него. Пятьдесят тысяч пехотинцев и три тысячи конников полегли на поле битвы. Многие из них были раздавлены колесами собственных боевых колесниц, другие затоптаны своими же убегающими слонами. Сам Антиох бежал в расположенные поблизости Сарды и там сдался на милость победителей. Публий Сципион Африканский, сопровождавший своего брата без официальных полномочий, продиктовал условия тяжелого мира. Антиох лишался всех своих владений в Европе и Малой Азии вплоть до Тавра и Галиса, облагался контрибуцией в пятнадцать тысяч эвбейских талантов и должен был выдать победителям всех боевых слонов и флот, который — так же строго, как и армию, — уменьшили до десяти судов (им к тому же было запрещено огибать Сарпедонское предгорье). Старший сын Антиоха — Эпифан был отправлен в Рим в качестве заложника. Рим потребовал и выдачи Ганнибала, однако тот успел своевременно бежать к царю Прусию в Вифинию. Антиоху оставили, правда, титул царя, а также власть над довольно-таки значительной территорией царства. Кроме того, он получил еще обычный титул «Друг римского народа».
Только Эвмен вернулся с победой в Пергам, как был вынужден снова его покинуть и направиться в Рим, ибо сенат по докладам своих консулов отдавал себе ясный отчет в том, что потрясающая победа под Магнесией была одержана в первую очередь благодаря Эвмену и его войскам. В течение года он жил в Риме и собирал ценные сведения о римских нравах и о римской «дружбе», при которой «друзьям» одной рукой оказывали чрезвычайные почести, а другой — забирали их обратно.
Эвмен вернулся домой на корабле в сопровождении целой комиссии из десяти сенаторов, которая должна была поделить антиохийские трофеи, в основном землю. Рим был еще не в силах организовать собственную провинцию Азию, поэтому он выступил в роли бескорыстного дядюшки, который вознаграждает своих вассалов за их заслуги и в то же время пытается склонить на свою сторону с помощью щедрых даров некоторые до того независимые государства. Республика Родос получила Карию и Ликию; греческим городам, раскинувшимся по побережью от Илиона до Милета, была гарантирована прежняя независимость. Македонии достался лишь скудный кусок — Деметрия и несколько областей близ фракийской и фессалийской границ, которые ей ранее принадлежали. Ахейский союз получил и так им уже завоеванную Спарту. Сами римляне претендовали только на Закинф и Кефаллению, поскольку они считали их трамплином на пути к Пелопоннесу. Щедро и по спараведливости была вознаграждена верность Атталидов: Мизия, Ликаония, обе Фригии и Херсонес Фракийский с Лисимахией в Европе вдвое увеличили Пергамское царство, которое протянулось теперь от Тавра и западной границы Каппадокии до Геллеспонта и даже далее Геллеспонта, включив в свой состав и старую столицу Лисимаха.
Появилась еще и другая точка соприкосновения со старой династией Лисимаха. Когда Эвмен после заключения Апамейского договора возвратился в Пергам, он был торжественно встречен ликующими жителями. Он вступил в город во главе процессии, в сопровождении захваченных им трофеев — сирийских боевых слонов. Теперь Эвмену пора бы и жениться, ведь ему уже исполнилось тридцать три года и он был одним из могущественных монархов Малой Азии, главой большой державы, лежащей между Македонией и Грецией, с одной стороны, и Сирией — с другой. Он стал человеком, с которым обязан считаться каждый, кто занимается политикой.
Кто же должен стать его женой и матерью будущих Атталидов? Об этом всюду шли разговоры. Сам Эвмен не проявлял никаких желаний. Его здоровье с течением, времени не стало лучше, вся его сила — в голове, в мышлении, в умении управлять и лавировать. Сексуальные стороны жизни его не интересовали, скорее даже вызывали у него отвращение. Ему не нужна жена, он и без нее чувствует себя неплохо. К этому надо добавить еще одно: Эвмен и его братья в первую очередь были детьми-своей матери. Всех других женщин Эвмен сравнивал только с ней, и все они в этом сравнении проигрывали… Не случайно добродетели Аполлонии — как матери, так и жены — вошли в пословицу, которая была в ходу всюду, где звучал греческий язык. Женщины, которую можно было бы сравнить с его матерью, для Эвмена не существовало. Но, конечно, ради сохранения династии, брак был нужен; тем более что никто из его братьев не думал жениться.
— Выберите для меня какую-нибудь, — говорит Эвмен, и маленькая морщинка, которая пролегла между его довольно полным ртом и прямым узким носом, нервно вздрагивает. — Я возьму ее не глядя, мне все равно; Впрочем, не так уж все равно. Она должна быть красивой. Раз она будет рядом со мной, то мои глаза, по крайней мере, должны получать радость от ее созерцания..
Братья с матерью долго думали, пока не сошлись на Стратонике, дочери Ариарафа III, царя Каппадокии, хотя восковая портретная головка царевны и не произвела особого впечатления на царя Эвмена. Аполлония во всех подробностях изучила родословную невесты. Мать Стратоники звали так же, как и дочь; она была дочерью Антиоха II. Женой же Антиоха была Береника, дочь Птолемея II, а женой последнего — Арсиноя, дочь Лисимаха.
Таким образом, Эвмен женился на Стратонике, в жилах которой текла кровь почти всех поколений диадохов, но текла она так же вяло, как и кровь болезненного Эвмена.
Глава пятая
Для Эвмена рождение духовных ценностей было важнее плотского рождения. Разве не говорит Федр в «Пире» Платона: «Что должно служить людям, стремящимся к прекрасной жизни, путеводной звездой? Не родственные отношения, не почести и богатство, а любовь — эрос». Любовь же, как он говорит, — это отвращение ко всему мерзостному и влечение к прекрасному. Потому что без любви ни государство, ни каждый человек в отдельности не могут достигнуть своего величия. Только любящие способны на хорошие дела и любящий ближе к богу, чем тот, кого он любит, так как в нем живет бог.
Эвмен как раз и был великим любящим. Наукам, искусству принадлежал не только его разум, но и все его сердце. Пергам, к которому была устремлена его любовь, должен стать великим памятником добра и красоты. В этом цель любви и цель жизни. Теперь, когда наконец руки стали свободными, Эвмен начинает претворять в жизнь свои намерения, так как все, что он успел сделать до сих лор, было только началом.
Возможно, Стратоника и подарит ему ребенка, но кто это сейчас может знать? И что такое ребенок, если рассуждать философски? Проживет он лет десять, двадцать, во всяком случае не больше пятидесяти-шестидесяти, потому что ни отец, ни мать не в состоянии наградить его силами для более длинного пути. И сможет ли этот сын зачать еще сына, чтобы продолжить род Атталидов, — это весьма неясно. А может быть, даже и нежелательно. Наступило время усталости. Несмотря на весь его показной блеск, кажется, что оно все же подходит к концу, к смерти. Блеск этого времени можно сравнить с прелестью листьев на деревьях Сипила и Темносских гор, которые с наступлением осени умирают, падают и покрываются снегом. А на скалах над ними сидят римские орлы, которые на самом деле всего только стервятники, коршуны, жаждущие добычи. Нет, эллинский мир стоит на пороге заката, а на смену ему идет новый мир, который будет совсем другим. И, по всей вероятности, мир этот будет не лучше. И жизнь будет не так уже kalón и не столь agathón[19]. Атталиды могут спокойно умереть в этом или в последующих поколениях. И все же они должны оставить после себя след, памятник, свидетельство, призванное рассказать новому времени, грядущим поколениям о сути их жизни, о греческом мире и греческой мысли. Все это и должно стать их бессмертным ребенком. Точнее, его ребенком — ребенком Эвмена II, для которого он одновременно станет и отцом и матерью. Да, и матерью! Потому что, хотя Эвмен и не сумел создать собственными руками ни одного произведения — ни книги, ни статуи, ни картины, ни музыкального произведения,