Теперь Пергам стал центром римской провинции Азии, которая была одной из богатейших и благословеннейших провинций складывавшейся империи. В то же время она являлась и самой желанной добычей для откупщиков, ростовщиков и наместников, которых за сорок лет римского господства возненавидело все население. Во время восстания Митридата в Малой Азии разъяренный народ перебил сто пятьдесят тысяч римлян. Но все это было бесполезно, сапоги римских легионеров растоптали восставших, и страна снова подпала под власть откупщиков и ростовщиков. Пергам стал римским и превратился из греческой столицы в римский провинциальный город, из матери эллинистического искусства — в рабыню Рима, которую господин одел в помпезную мирушу своего псевдоискусства.
Когда Антоний устраивал в Александрии блестящие празднества, чтобы доставить удовольствие Клеопатре, он ограбил для этого Грецию и Азию и, так как во время осады города Юлием Цезарем сгорела большая часть библиотеки, он приказал упаковать пергамскую библиотеку и перевезти ее в Александрию. Только та ее часть, которую невозможно или трудно было переправить, осталась в Пергаме. Остался и великий алтарь. Не потухало пламя над его жертвенником; как и раньше, совершали к нему паломничества верующие и молились богам. Только боги не были побеждены и порабощены Римом.
Но и над ними одержало победу молодое христианство. Оно тоже проникло в Пергам и оставило там своим поборником Антипия. В «Апокалипсисе» Иоанна упоминается обращение апостола к вестнику, пришедшему из Пергама. В нем говорится: «Знаю твои дела, и что ты живешь там, где престол сатаны… Покайся… Имеющий ухо да слышит, что дух говорит церквам: побеждающим дам вкушать сокровенную манну…»
Все, кто слышал это или читал, предполагали, что Иоанн подразумевает под «престолом сатаны» великий алтарь (и они были правы!). В одну из тихих ночей древним богам, которых никто не охранял, отбили лица и половые органы, так как по зелотско-пуританскому учению апостола Павла половые органы считались греховными. Больше ничего не было разрушено. Видимо, даже враги языческой веры понимали величие этого памятника и не могли не проникнуться чувством восхищения перед ним. Об их злодеянии, хотя оно и чудовищно, постепенно забыли, и поборники старой веры вновь стали молиться древним богам и приносить им жертвы.
И по-прежнему, даже под властью римских императоров, город Пергам гордо чеканил на своих монетах титул первой метрополии империи, а горожане строили храмы в честь императоров Августа, Траяна и Каракаллы. Большинство статуй и произведений искусства в годы правления Нерона были отправлены в Рим, где они породили последний по времени расцвет пергамского искусства. И даже после этого Пергам остался одним из значительнейших провинциальных городов Азии. Во II веке нашей эры здесь жил и работал Гален — величайший после Гиппократа врач древности. Он был уроженцем Пергама и возродил известность своего города как целебного курорта.
Когда Флавий Валерий Константин, сын Констанция Хлора и трактирщицы Елены, был провозглашен своими солдатами цезарем, он приказал титуловать себя «вечным и божественным», приблизившись тем самым на три четверти к богу. Может быть, искренне веруя, а может быть, из политических соображений, он сделал христианство официальной государственной религией империи. После этого боги Греции совсем потеряли свое значение. Но их великий алтарь остался. Возможно потому, что они тайно продолжали жить и защищать его, а возможно, императорские наместники Пергама были людьми понимающими и миролюбивыми. Итак, алтарь оставался неприкосновенным, так же как и Парфенон в Афинах.
Так он и стоял, этот языческий алтарь, в течение многих столетий, до тех пор пока в 718 году сарацины не начали своего страшного штурма христианской Азии. Теперь боги Олимпа помогли спасти христианство. Плиты большого алтаря пошли на строительство крепостной стены, которая могла выдержать любую осаду. Осаждали эту крепость еще и в 1536 году, когда Орхан, сын Османа, захватил город и его область, подпавшие таким образом под турецкое господство.
Теперь на Пергам опустилась ночь. Никто уже даже не помнил о былом величии города. Пергам стал турецким провинциальным городком. Церкви превратили в мечети, а греко-христианскому большинству населения оставили лишь маленькую церквушку святого Федора и настоятеля вместо епископа.
Известные своими трудами ученые и путешественники XVII в. Тавернье, Турнефор, Чандлер, Покок хотя и посещали Малую Азию, но даже не подумали завернуть в заброшенный Пергам. Даже Валполь и Кларк не побывали там. Да и зачем? Место это не заслуживало никаких отклонений от прямой и удобной дороги.
В начале XVIII столетия Якоб Спон во время одного из своих путешествий посетил Пергам и обратил внимание на кое-какие памятники древности. Конец века отметил своим посещением Пергама Шуазель-Жуффье, который нашел здесь красивый, цветущий город. В июле 1816 года, за несколько недель до своей смерти в Смирне, в Пергаме побывал Отто Фридрих фон Рихтер[20]. Он купил у рабочих серебряных рудников античные монеты, осмотрел руины театра перед городом, зарисовал ворота, мосты, остатки древних стен, могильные холмы у дороги, спускающейся к берегу. Рихтер повсюду находил полузасыпанные, валяющиеся прямо на земле остатки архитравов, капителей и колонн. Потом он поднялся на гору к развалинам крепости. «Может быть, здесь, — подумал Рихтер, — и был царский дворец Атталидов». Он был поражен, обнаружив хорошо прослеживавшиеся террасовые сооружения. «Можно увидеть от трех до четырех таких террас, одну над другой; видимо, они строились постепенно… а в промежутках между ними сохранились высокие фундаменты зданий… Можно увидеть и старую замощенную улицу, которая, изгибаясь, поднимается в гору. Внизу, у начала дороги, и в конце, на верхней террасе, возвышаются ворота. Но наверху позднее построили турецкую крепость, теперь разрушенную, и живет в ней лишь одна старая лиса, которую я там нашел».
Но ни один путешественник не обнаружил никаких признаков великого алтаря, который прославил Пергам во всем обитаемом мире.
Они и не могли ничего увидеть, так как алтарь глубоко ушел в прикрывавшую его стену и землю. Они ничего не могли и знать о нем, потому что, как и от стен Трои, от Пергамского алтаря не осталось никаких следов, а история его была забыта.
КНИГА ВТОРАЯПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ — КАРЛ ХУМАНН
«Мы открыли целую эпоху и искусстве, в наших руках находится самое большое оставшееся от древности произведение искусства».
Глава первая
Ветер хорош, но он дует с севера сильнее, чем нужно, а значит — это не имбатто, который там внизу, в Смирне, так любят. Кроме того, сейчас вряд ли для него подходящее время года, по крайней мере, по календарю: ведь зима еще только идет к концу. Ветер наполнил тугие ржаво-красные паруса лодки, резко контрастирующие с ультрамариново-голубым морем и насыщенным кобальтом небом. На севере виднеется Ида, на востоке — высокие горы Темноса.
Утреннее солнце только что поднялось над горизонтом и бросает свои слабые мигающие лучи на землю и море. Даже обычно такое скучное, пустынное восточное побережье неожиданно заблестело: это солнечные лучи осветили мрамор каменоломен и кристаллическую глину склонов. Молодой человек, лежащий на палубе, сладко позевывает. Ему, по-видимому, около двадцати пяти, и даже окладистая борода, белокурая с рыжеватым оттенком, слегка удлиняющая его четырехугольную голову вестфальца, не делает его старше. Он несколько смущен тем, что, зевая, не прикрыл рот рукой. Хотя ом уже три года живет в Малой Азии, он еще не совсем забыл, чего требуют европейские правила вежливости, однако теперь ему просто наплевать на это. Как хорошо, что он вестфалец (ведь Штееле только по административному делению относится к правительственному округу Дюссельдорф и, следовательно, к Рейнской области). Быть вестфальцем — это гораздо солиднее, чем происходить из Рейнской области или даже из Англии. В этом он еще раз убедился, когда недавно встретился невдалеке от Айвалыка с тремя путешественниками. В то время по поручению великого визиря он выяснял, можно ли построить оттуда шоосейную дорогу в Кирезюн (и затем далее в Брусу). Путешественники эти в какой-то степени были охотниками и в какой-то — археологами, искавшими памятники древности. Они сидели тогда перед своей палаткой, в рубашках со свеженакрахмаленными воротничками (бог знает, как это им здесь удавалось) и черными галстуками, жесткими, как жесть. Разговор шел, как это принято у респектабельных англичан, о погоде, о самочувствии королевы, о шансах Пруссии в Шлезвиг-Гольштейне после заключения мира в Вене.
Быть вестфальцем — счастье. Уж это точно. Не надо притворяться. Вести себя воспитанно, конечно, нужно, к примеру, в салоне королевы в Виндзорском замке (куда, слава богу, его, малоазиатского инженера по дорожному строительству, никогда не пригласят). А здесь можно давать себе волю и поступать так, как это тебе удобно. Одно дело на улицах турецких и греческих городков Анатолии, другое — на приемах у пашей и президентов провинций или у великого визиря, Фуад-паши, в Константинополе. Визирь считает молодого инженера своим протеже и обычно оказывает ему благоволение, несмотря на то что инженер наотрез отказался состоять на турецкой службе. Свобода и независимость — всегда были его лозунгами, и дай бог, чтобы они оставались ими в будущем. Это не мешает спокойно заключать контракты с турецким правительством и строить для него одну дорогу за другой. А если бы он вздумал поступить по всем правилам на турецкую службу и получил бы даже высокий ранг, то чиновничья иерархия все равно мигом бы его проглотила. Кроме того, он имел бы целую тысячу да еще двух начальников. Теперь же он зависит только от великого визиря, и эта зависимость нисколько его не тяготит, потому что никто из турецких чиновников — от мюдюра, каймакама и мутассарифа до вали — ничего не может приказать Карлу Хуманну.