В начале сентября новое стационарное посыльное судно «Лорелея» совершает рейсы из Дикили в Смирну до тех пор, пока в конце октября все ящики не оказываются в порту. И когда посыльное судно завершает свой последний в этом году рейс, Хуманн вздыхает с облегчением.
Один из кадетов, служивших на судне, покраснев до корней волос и заикаясь от волнения, подошел как-то к Хуманну, держа в руке письмо. Он рассказал, что перед выходом в море написал домой письмо: «Дорогой отец, мы сейчас в Пергаме, перевозим мраморные плиты с рельефами, которые господин Хуманн нашел здесь в крепости». Сегодня он получил ответ и просит Хуманна прочитать его. «Дорогой сын, — писал отец кадета, — я, наверное, зря платил деньги за твое обучение в школе. Как мог ты назвать эту местность Пергамом! Ведь крепость у Трои Гомер назвал Пергамосом! Но это я еще могу тебе простить. Хуже другое. Ты называешь археолога Хуманном, хотя каждый ребенок знает, что имя археолога, который раскопал множество прекрасных вещей, — Шлиман. Если ты увидишь этого великого человека, то извинись, пожалуйста, перед ним за свою глупость и скажи, что я отношусь к нему с глубочайшим уважением. Твой любящий отец».
— Передай ему самый теплый привет от меня, — говорит Хуманн. — Но я не сказал бы, что ты так глуп, как думает твой отец. Ты был прав, называя Пергам и Хуманна. Между прочим, мой мальчик, Шлиман или Хуманн — это уже не так важно, потому что мы оба делаем общее дело. Но между Троей и Пергамом большая разница, и когда-нибудь, через несколько лет, твой отец да и весь мир узнает о Пергаме, и ты сможешь гордиться, что помогал спасать его сокровища!
В сентябре на раскопки прибывает постоянный помощник Хуманна, чтобы заменить его в крепости. Он приехал как раз вовремя: ведь транспортировка ящиков слишком сложное и важное дело, чтобы начальник экспедиции мог при этом не присутствовать. Нового помощника зовут Рихард Бон. Несмотря на свою молодость, он обзавелся уже густой окладистой бородой, закрывающей широкий цветной галстук с ярким рисунком. Бон — археолог. Он делал съемку плана афинских Пропилей для своего института, а до этого несколько лет работал в Олимпии. Теперь как архитектор он должен взять на себя руководство дальнейшими раскопками в Пергаме.
Этот человек по сердцу Хуманну: честный, прямой, одержимый работой, а кроме того, любитель вина, женщин и песен. По-гречески Бон говорил так же хорошо, как по-немецки, и поэтому вполне мог заменять Хуманна при общении с рабочими. Да, и, наконец, самое важное: он не филолог! С тех пор как Пергаму стало уделяться всеобщее внимание и из пасынка, усыновленного только ради Конце, он превратился в лучшего, прилежного, первоклассного ребенка, дирекция Германского института археологии выдвинула лозунг: «Каждый из стипендиатов должен хоть один раз побывать в Пергаме!» После этого стипендиаты начали прибывать один за другим (а к ним прибавились еще налетевшие как саранча группы старших преподавателей, совершающих общеобразовательные путешествия) и действовать всем на нервы, задавая глупейшие вопросы. За деревьями они не видели леса, ходили с исцарапанными руками и ногами, теряли или ломали очки во время прогулок по горам, становясь при этом слепыми как совы в полдень. Такой стипендиат мог прочитать наизусть целые страницы из Гомера или Эврипида, но если рабочий-грек спрашивал его, который сейчас час или где находится эффенди, то он, уставившись как баран на новые ворота, не мог сказать ни «бе» ни «ме». Ведь он не учился новогреческому языку. И когда стипендиаты отправляются, наконец, назад, после того как они израсходовали половину домашней аптечки и весь перевязочный материал, они оставляют еще свои запонки или кисточки для бритья, и Хуманну приходится, хотя у него на счету каждая минута, отправлять их бандеролью или письмом, в котором содержится несколько стереотипно-грубоватых замечаний о филологах. Хуманн даже предпочитает таких туристов, как тот простодушный саксонец, который несколько дней осматривал все очень внимательно, а когда ему дали подробные объяснения, покачал головой и быстро проговорил:
— Но послушайте-ка, для этого же вам нужно не меньше терпения, чем воши, добирающейся до кожи овцы.
Это выражение стало потом в экспедиции крылатым.
— Мы, кажется, поймем друг друга, Бон, — говорит Хуманн и пьет за здоровье нового помощника. — Ведь вы не филолог.
Бон громко смеется, и его большие живые глаза утопают в морщинках.
— Мне уже в Афинах сказали, что вы не можете терпеть филологов, но они ведь не так уж плохи!
— Это в вас говорит юношеское легкомыслие. Пока вы работали лишь на своем маленьком узком участке архитектуры — между прочим, неплохо — и вам никогда не приходилось нести ответственность за целую археологическую экспедицию. А к ней, к сожалению, имеют отношение все те люди, которых на мою шею посылает Берлин. Хотите ли вы знать, что такое филолог? Человек, у которого обе руки левые да который к тому же, не дай бог, еще может свалиться в пропасть! Только играя в скат, и в особенности при нуле овер, эти филологи неожиданно обретают человеческий разум. А вы, Бон, играете в скат?
— Разумеется!
— Слава богу. Эта игра доставляет мне самое большое удовольствие по вечерам. Знаете ли, большинство наших археологов страшно нежные люди, и играют они лишь в домино, вист или экарте, а также в другую подобную ерунду. Скат они считают слишком вульгарным. Но мне эта игра нравится, особенно когда выпадает нуль. Моя жена всегда говорит, что я был бы превосходным игроком, если бы при нуле не играл слишком легкомысленно. Ах, Бон, как жаль, что вы не привезли с собой третьего партнера!
— Какой ужас! Я должен просить у вас извинения, так как совсем забыл сказать, что в начале октября на раскопки прибудет господин директор Конце вместе с архитектором Штиллером и ведущим архитектором Рашдорфом.
— Превосходно. Это действительно большая радость! Конце — белая ворона среди филологов, и без него я, наверное, еще и сегодня строил бы шоссейные дороги, и мир так ничего не узнал бы о Пергаме. Но в скат он играет так плохо, что его становится просто жалко. Следовательно, остается только надеяться на архитекторов.
2 октября Конце по телеграфу сообщает о своем прибытии в Митилену. После обеда Хуманн отплывает на «Лорелее». С наступлением темноты в порт приходит пароход из Константинополя. Он проплывает буквально за кормой посыльного судна. Яркие искры бенгальского огня вспыхивают на его палубе.
— Хуманн!
— Конце!
Оба приветствуют друг друга через полосу пенящихся волн. Немного позднее гости сидят на палубе, глядя на колеблющееся отражение полной луны, пьют кофе и вино, едят вестфальскую ветчину, вспоминают о сотрудниках музея в Берлине, которые с большим терпением осматривают и систематизируют пергамские находки, и строят дальнейшие планы совместной работы.
После полуночи «Лорелея» отплывает и около четырех часов утра подходит к Дикили. Пока Хуманн и гости садятся на лошадей, «Лорелея» берет на буксир баржу с двадцатью шестью ящиками.
Конце не может не удивляться тому, что успел сделать Хуманн за четыре месяца после его последнего визита. Штиллер и Рашдорф сразу же приступают к работам у большого храма в южной части сада царицы. Здесь в огромных холмах щебня можно еще копать без особой осторожности. Однако они скоро замечают, что, хотя тут и нет ничего особенно ценного, под щебнем сохранились остатки какого-то роскошного помпезного сооружения. Это, как сообщает найденная вскоре посвятительная надпись, не греческое здание, а постройка времени императора Траяна. Тем лучше, это доставит удовольствие берлинцам, думает Конце. В развалинах северной части здания находят красивую и еще совсем целую бронзовую статуэтку сатира, первую находку в этом роде, и несколько серебряных монет, конечно, не античного происхождения. Это австрийские монеты Георга Вильгельма, который во время Тридцати летней войны был курфюрстом Бранденбурга. Кто из путешественников мог их здесь потерять?! Бон руководит раскопками гимнасия на Нижнем рынке. Он чем-то похож на Хуманна и обладает редким искусством делить себя на части: одновременно он участвует и в съемке плана алтаря. Конце, в свою очередь, отбирает из находок все то, что ему хотелось бы иметь для своего музея, и уже 10 октября «Лорелея» опять буксирует в Смирну баржу с тридцатью тремя ящиками.
В ноябре прибывает новый гость, афинский фотограф Афанасиос, который должен сделать снимки для предполагаемого многотомного монументального труда о раскопках Пергама.
Такого количества гостей еще ни разу не видело жилище Хуманна, которое местные жители называли «Немецким домом», но никогда не было и столько работы. Раскопки приближались к своему окончательному завершению. Крайний срок — 6 декабря, а теперь уже шел ноябрь.
Большая часть рабочих была переброшена на Траянеум, так как раскопки у гимнасия уже заканчивались. Вид и расположение зала с колоннами и соотношение друг с другом многочисленных кладок фундамента было выяснено. Для заключительных тщательных раскопок не хватало ни времени, ни средств.
Зима уже заявляет о себе. Все время идут дожди; если они ненадолго прекращаются, то северные ветры начинают свистеть в горах, останавливая работы. Даже Хуманн, которого обычно не пугала никакая непогода, вынужден в эти дни прекратить составление нового плана крепости. План должен в масштабе один к тысяче не только охватить последние, повсюду разбросанные остатки стены, но и дать с помощью точных измерений полную картину всех разнообразных выступающих на поверхность развалин.
Опять у исследователей не хватает времени. Работам у Траянеума не видно конца. Но и после того как 150 рабочих завершили раскопки, в последний день, к вечеру, уже в полной темноте открылся северо-восточный угол. Этим пришлось и ограничиться.
С тех пор ничего больше не нашли. На раскопках осталось всего 25 рабочих. Они расчищают фундаменты и убирают территорию, передвигают блоки, упаковывают находки, подвозят сани, грузят судно. Все трофеи, собранные до конца ноября, весят на этот раз 1500 центнеров, и расходы на транспортировку от крепости до Триеста составляют 8400 марок. Но до 31 декабря 100 новых ящиков будут пока лежать на берегу в Дикили, так как срок лицензии истек, как и срок договора, по которому все находки получал Берлин. 100 ящиков? Нет, 184, потому что в последний момент турецкое правительство р