то не нравится, и хотя он выполняет такого рода работу, делает ее весьма неохотно. Мало хорошего и в том, что он почти не вмешивается в дела стипендиатов, не допускает их к активным действиям, в то время как сам разрабатывает новые планы и тоскует по большим делам. То «смущенными», то «пораженными» оказываются в Берлине те, кто получает темпераментные письма (даже Шёне, даже Конце), касающиеся Пергама. (Они, наверно, не думают о том, что Конце родился в 1831 году, Хуманн — в 1839, Бон — в 1848, а молодые хитрецы-археологи на десять лет моложе! Эти различия в возрасте, конечно же, порождают и другой темп и другие устремления.) Только в одном все придерживаются единого мнения: в Пергаме предстоит еще огромная работа. Но если в Берлине считают, что ее надо выполнять последовательно, шаг за шагом, то Хуманну хочется поскорее заняться теми участками, которые кажутся ему наиболее перспективными.
— Мы не станем писать, что «смущены» его предложением, — говорит Шёне, обращаясь к Конце, — иначе он просто посмеется над нами и пришлет письмо, которым мы будем «поражены». Надо совершенно деловым тоном говорить о необходимости проведения систематических исследований. Всему наступит свой черед, но раскопки следует вести спокойно, исследовать один объект за другим. И теперь должна быть поставлена та же задача, что в начале раскопок: гигантомахия.
— Но так как почти все места, где, как предполагали, можно было хоть что-нибудь найти, уже раскопаны, то отсюда следует: копать на западном склоне ниже алтарной площади.
— Это большая работа?
— Огромная, господин генеральный директор. Длина склона — около 100 метров, ширина —20. Глубина — да кто ее знает, — вероятно, от 2 до 20 метров, вплоть до материка террасы.
— Я уже предвижу, дорогой коллега, что ответ на это «чрезмерное» требование нас опять «поразит». Но ничего не поделаешь, нам придется это проглотить и Хуманну тоже.
Хуманн, конечно, проглотит это, правда, после долгих споров и сильного сопротивления. Когда в 1878 году он начинал работы, никто не знал, найдет ли он вообще что-нибудь. Основным рабочим объектом была тогда византийская стена и площадь с остатками фундаментов. Куда было девать щебень? Время ограничено, средства тоже, следовательно, исходя из принципа — самая короткая дорога и есть самая лучшая, весь щебень бросали с ближайшего крутого склона. Если кто-нибудь будет его за это порицать, то Хуманн может указать на пример раскопок в Афинах, где позднее пришлось с огромным трудом убирать свеженасыпанную землю, чтобы раскопать Асклепион.
Но действительно так ли уж необходимо идти по этому тернистому пути? Конечно, Хуманн тоже понимает, что при разрушении алтаря некоторые его части и скульптуры, возможно, бросали вниз с западного склона. Но, к счастью, они попадали к подножию горы, а скорее всего, на большую естественную террасу шириной 20 метров, которая тянется ниже алтарной площади по западному склону крепости. Правда, теперь она, собственно, уже не представляет собой террасы. Слишком много скопилось на ней старого и нового щебня, и верхний край отвала отодвинулся уже далеко от алтарной площади. Бон озабоченно подсчитывает, сколько щебня могло здесь скопиться с 1878 года. Получается не меньше 12 тысяч кубических метров.
Уже зимой Хуманн приказал вести ров в направлении с запада на восток, пересекая фронт работ, чтобы при случае иметь аргумент в свою защиту. Теперь благодаря рву удастся выяснить, стоит ли вообще заниматься гигантской работой по расчистке навалов. Она может оказаться бесполезной, в лучшем случае принести успех лишь через недели, а возможно, и месяцы. Если теперь, когда ров пересечет старые руины, не будет найдено ничего стоящего, то, может быть, удастся доказать берлинцам бесплодность их намерений. На дне террасы нашли всего лишь шесть маленьких фрагментов гигантомахии. Теперь уже ясно: копать не стоит! Гораздо целесообразнее затрачивать время и средства на каком-нибудь другом участке. Об этом энергичный homo novus писал уже не раз. Стоило бы вспомнить его старые письма. Но Конце не хочет ничего слушать, а за ним стоит Шёне, а за Шёне — министр. Они считают, что надо копать в любом случае.
Не без ворчания, а также не без некоторых выражений на немецком, турецком и греческом языках Хуманн покоряется необходимости. Причем с самого начала он ничего хорошего от всего этого не ждет. С 9 мая западный склон становится центром работ. Два отряда трудятся одновременно на каждой стороне прорытого уже рва. 23 мая они находят первые фрагменты, 2 июня — голову богини и женскую руку, которую сжимают пальцы гиганта, а до 1 июля появляется столько фрагментов, что никто уже не сомневается в правильности принятого в Берлине решения.
В конце мая Конце совершает третью инспекционную поездку в Пергам, и хотя в этом сезоне было найдено не так уж много частей алтаря, он все-таки доволен, так как создалась довольно ясная картина того, что представлял собой акрополь Атталидов от самого основания до вершины. Это очень важно, так как археолог должен увидеть неповторимое чудо света не только в его деталях, но также и в комплексе с теми сооружениями, к которым оно ранее относилось. К этому комплексу принадлежала и пергамская библиотека. Конце рад, что кроме эпиграфических свидетельств о долгих спорах разных городов, какой из них был родиной Гомера, — на постаментах утраченных статуй Пергама сохранились надписи, рассказывающие о художественных произведениях Алкея и Геродота.
Новый турецкий комиссар по разделу находок или. вернее, по их оценке находится в пути. Он прибывает в середине июня, когда наступает перерыв в работах. У «Немецкого дома» вид, как у посольства, — столько кавассов слоняется перед ним. В первую очередь, конечно, Мустафа Хуманна, потом слуги эффенди Дирана, Гейнце, консула Теттенборна, английского вице-консула (который благодаря своему присутствию устранил подозрения о конкуренции со стороны англичан), Кадри-бея, элегантного представителя Константинопольского музея. Хорошо хотя бы то, что приехала госпожа Хуманн. Со знанием дела и свойственной ей энергией она следит за приготовлением пищи либо занимает гостей беседой на немецком, французском, английском, греческом и турецком языках. Пять дней продолжаются эти приемы, и все идет хорошо, выполняются все пожелания гостей. Запаса бутылок с вином хватило до самого конца встречи, и то, что гости «имели возможность выпить», успокаивало их и позволяло забывать о разбойниках, которые, по слухам, пугали окрестных жителей. К кавассам и каймакамам добавляют еще четырех верховых и несколько пеших жандармов.
Конце в это время думает об алтаре. Надписи все больше и больше говорят ему, что алтарь строился при Эвмене II.
Конце очень беспокоит материальное положение Хуманна. Дипломатичного ответа Бисмарка Конце просто не понял, так как был не особенно силен в дипломатии и, следовательно, отсюда, из Пергама, продолжал просить Шёне оказать давление на министерство иностранных дел. Момент удобный, так как консул Теттенборн в ближайшее время собирается взять отпуск и вообще претендует на другое, лучшее место. Вопрос этот требовал срочного решения: работы приближались к концу, и Хуманна нельзя больше томить ожиданием; это было бы нечестно и несправедливо. Он мог бы сейчас найти другую работу, но считает невозможным на что-либо соглашаться, так как ждет предложения, которое он, конечно же, заслужил. Все силы последних лет он отдал нам! И то, что в Берлине хранится большая часть Пергамского алтаря, — это дело только его рук!
Через три недели археологи дошли до основания террасы, где обнаружили целую плиту, причем угловую, совершенно неоценимую для реконструкции. Рельеф изображает идущую богиню в развевающихся одеждах. Затем из развалин показывается голова Афины, потом — кусок цоколя алтаря с гигантской надписью, составляющей чье-то имя. Под ним нашли обломки еще одной художественно выполненной надписи. NEKRAT… — можно прочитать на ней. И, наконец, когда раскапывают южную часть террасы, появляются сразу сотни фрагментов алтаря. Многие из них так велики, что Хуманн с помощью своих старых эскизов сразу же определил, к какой из имеющихся уже плит они относятся или какую плиту продолжают. Последний день сезона. Найдено еще шесть львов и другие фрагменты. Жаль, что время истекло, хотя еще более десяти метров террасы не раскопано.
Теперь наступает очередь упаковки и транспортировки (турки и на этот раз отдали свою часть находок, причем в порядке любезности, без всякой компенсации, так как султан считал продажу неприличной), для чего опять используется «Лорелея».
На этот раз в Берлине отправлено 120 ящиков. Сезон окончен. Поставленные задачи не только выполнены, но даже и перевыполнены. Было извлечено на свет множество новых фрагментов гигантомахии, которые в последующие месяцы и годы то облегчали, то затрудняли жизнь берлинских специалистов. И все же фриз гигантомахии увеличился в этом году примерно на тысячу фрагментов, не только вырос количественно, но обрел и ясность. Реставрация фриза пролила еще более яркий свет на его художественные достоинства.
Но многое все еще отсутствует. Лежат ли эти фрагменты в земле Пергамской горы? Может быть. Следует ли продолжать раскопки? Видимо да.
Итак, дела на раскопках обстоят благополучно. Однако этого нельзя сказать о личной жизни археолога Хуманна. Конец августа 1881 года. До следующего сезона остается еще добрых восемь месяцев, если вообще добьются новой, третьей лицензии. Что же делать Хуманну? На вопрос о должности консула министерство иностранных дел по-прежнему не дает ответа, и ничто не говорит о том, что Бисмарк изменит позицию и уступит. Тогда Шёне, который проводит свой летний отпуск на тиммендорфском побережье, подписывает сочиненное Конце заявление наследному принцу, которое предусматривает субсидию в размере 7500 марок в год на период перерыва в работах экспедиции. Это — 625 марок в месяц, совсем немного. Но Хуманн с благодарностью соглашается — ведь его совсем не интересуют ордена, ему не так уж важны и деньги. За те 20 лет, которые он провел в Малой Азии, он научился обходиться теми деньгами, которые имел, много это было или мало. Он совсем не собирается делать бизнес, он хочет служить делу, которому посвятил всего себя, и так же, как почти 20 лет назад, верит в Пергам, главную цель всей своей жизни.