Теперь только ни в коем случае не показать своего восторга! Только не хвататься за предложение обеими руками! Только не бросаться на шею Дёрпфельду, Кекуле, Шрадеру!
— Почему бы и нет? — ответил он. — Интересная задача… (тихо) этого я в сущности желал давно… (нормальным голосом) и здесь в данный момент я все равно не принесу большой пользы, так как моя (вот вам, пожалуйста!) вилла в Фалерпе уже раскопана и доклад написан. Насколько я помню, Александр Великий был последним из тех, кто отпускал средства на строительство Приемы. Не так ли, господин тайный советник? И затем Ороферн из Каппадокии хранил государственное сокровище в сумме около 400 талантов в храме Афины в Приене. Не так ли, господин тайный советник?
— Вы удивляете меня, Виганд! Не иначе как вы взялись за занятия серьезно. Я удивлен, и мое уважение к вам значительно возросло. Откуда вы это знаете? Честно говоря, я сам об этом ничего не знал.
— Ну что вы, господин тайный советник, меня уже давно весьма интересуют планы господина Хуманна. (Ну, что? Разве не к месту сказано?) Я всегда немного увлекался источниками, так как хотел быть в курсе дел Института, к которому я себя, как стипендиат, теперь уже могу при всей своей скромности причислять.
— Хорошо, Виганд, пусть будет так, как предлагает господин Дёрпфельд. Итак, готовы ли вы заместить нашего друга Шрадера в Приене? Напоминаю еще раз, чтобы вы правильно это поняли: вы только замещаете на время Шрадера и ничего более. Согласны ли вы на эти условия?
— Да, господин тайный советник. Положа руку на сердце, я говорю, что готов отдать делу те небольшие крупицы разума, которые, я надеюсь, у меня есть.
— Теперь вы ждете комплимента, Виганд. Знаю я вас. Однако я вполне согласен с той оценкой, которую гы дали своим дарованиям. Ну, не будем об этом говорить. Пока вы останетесь здесь и будете ждать вызова. Я свяжусь из Пергама по телеграфу с господином генеральным директором и с главной дирекцией. Вы получите извещение.
Виганд поклонился. Это был шанс, его шанс.
Глава вторая
И вот теперь Теодор Виганд стоит на палубе парохода, который подходит к пирсу Смирны. Ярко светит солнце последней недели сентября. Quod felix faustumquе sit[63].
Путешественник мерно покачивается в пролетке, которая, бессмысленно петляя по городу, постепенно приближается к цели. Кучер по лицу седока сразу же понял, что он незнаком с городом, и решил основательно использовать это обстоятельство; тем более что тот в резкой форме отказался от предложения показать ему, иностранцу, пляшущих и голосящих дервишей, чтобы он ни в коем случае не оставил без внимания эту достопримечательность. Ну, раз так, то вместо того чтобы везти иностранца напрямик из Дуана на северо-восток, в район франков, он прокатит его сначала в юго-восточном направлении, в армянский район, затем на юго-запад, к евреям, а потом в южном направлении, в город турок, ниже скал Пагуса со старой крепостью. Слава Аллаху! Пусть он надолго сохранит глупость в голове у этих иностранцев! Виганд не замечает (да и не может заметить) странных зигзагообразных поворотов, которые совершают лошади добропорядочного возницы: ведь он впервые попал на землю Анатолии, не считая поездки с Дёрпфельдом в Трою.
Поэтому дорога не кажется ему слишком скучной и длинной. Виганд любуется узкими улицами и цветными вышивками на тюрбанах, торговцами, дерущими горло, расхваливая свои товары, спешащими куда-то женщина мн, лица которых плотно закрыты чадрой, длинными караванами верблюдов с навьюченными чуть ли не до небес товарами, внезапно возникающими перед глазами многочисленными турецкими кладбищами, усаженными высокими стройными кипарисами.
От вокзала Басма кучер решительно берет направление на север. Поездка вместо десяти минут продолжалась полтора часа. Извозчик готов присягнуть, что за час езды ему полагается 25 пиастров, так установлено его превосходительством вали.
— Здесь дом эффенди Хуманна, мосье. 40 пиастров за проезд, 5 за таможенника и 5 гамалу, который подносил багаж к карете. Всего 50 пиастров, пожалуйста, силь ву пле.
Виганд заплатил кучеру и вошел в дом. Госпожа Хуманн в курсе дела. Она приняла его сначала со сдержанной любезностью, но вскоре голос ее теплеет:
— Вы, конечно, обедаете у нас, — говорит она. — Доктор Гебердей тоже приедет. Вы его знаете? Это очаровательный австриец, археолог, конечно. В следующем году он начнет раскопки Эфеса вместе с Бенндорфом.
Возбужденный, совсем неуставший, несмотря на длинную дорогу и долгую вечернюю беседу, Виганд на следующее утро садится в поезд и едет в район раскопок. Обычное спокойствие на этот раз покинуло Виганда. Хотя температура у него нормальная, но дрожь пробирает его с головы до ног. Быть или не быть, оправдать надежды или навечно остаться пятым колесом в телеге — так теперь стоит вопрос. Виганд один в купе и может беспрепятственно пересаживаться от одного окна к другому, чтобы не пропустить ничего интересного: вот знаменитый старый Тмол, который теперь называется Босдаг, а южнее его окраины города Колофона близ Торбали, затем развалины Метрополиса, знаменитого своим вином, около Айясолюка — Эфес (везет же этому Гебердею!). Теперь дорога поднимается серпантином вверх по горам, идет через длинные тоннели, и после того как поезд вновь выходит на равнину, он останавливается на станции Азизие. Около вокзала лежит красивый саркофаг и множество плит с греческими и латинскими надписями. Поезд продолжает свой путь. Перед глазами путника открывается долина Меандра: в Баладшике Виганду надо сделать пересадку на поезд узкоколейки (и тут, где у него было достаточно времени, конечно, не оказалось ничего античного!). Через шесть километров — станция Морали, здесь выходят те, кому надо попасть в Магнесию, но Виганду хочешь не хочешь пришлось трястись еще 22 километра до конца железной дороги и сойти в маленьком городке Соки я.
На платформе его ожидает вежливый и благожелательный Кекуле, он уже, кажется, смирился с тем, что пришел встречать не Шрадера, а Виганда.
Они садятся в карету Хуманна, на козлах которой рядом с кучером сидит, не шевелясь, словно изваяние, с руками, скрещенными на груди, древний, разодетый, как попугай, кавасс Мустафа. Улица заслуживает лишь одного определения: жалкая. Ведь здесь Хуманн никогда не строил шоссейных дорог. Ехать пришлось почти три часа. По правую сторону возвышаются крутые склоны Микале, по левую — простирается необитаемая наносная равнина Меандра — источник губительной малярии. На полпути — затемненное могучими древними дубами кладбище Гюменеса. Кончается дорога у деревни Калебеш — просторной, спускающейся к ущелью. Тут есть ксенодохия, несколько небольших кафе и ряд мелочных лавок, которые здесь, как объясняет Кекуле, называются бакали.
Западнее деревни возвышается отделенный от подножия горы глубоким ущельем, словно заржавевший, мраморный монолит, круто обрывающийся к югу. По словам Кекуле, его высота 371 метр. Над ним постоянно кружатся орлы. Здесь раньше находился акрополь Приены, это было в то время, когда сам город протянулся у подножия его крутого склона. За деревней живописная тропа ведет по долине речки, так называемой Долине мельниц, так как река эта вращает не менее 12 мельничных колес. Еще 20 минут ходьбы — и турецкое кафе приглашает усталых путешественников отдохнуть. Однако они проходят еще несколько шагов к большому трехэтажному зданию, которое окружает тенистая веранда. Это — дом археологов, который Хуманн приказал построить еще летом на склоне горы, на расстоянии десяти минут хода от раскопок.
Две девочки приветствуют нового гостя и провожают в отведенную ему комнату. Одна — Мария, дочь Хуманна, вторая — ее подруга. Обе свежие, простые и любезные. Пока Виганд умывался и переодевался, Хуманн вернулся с раскопок.
Он совсем не похож на свой бюст в берлинском музее и портрет, которые видел Виганд. Задорная бородка и закрученные кверху усы а ля Наполеон III оказались простой окладистой бородой, подстриженной по немецкой моде. Все еще густые волосы откинуты с очень высокого лба и обнажают, как это и должно быть у тайного советника, типичные залысины. Глаза, такие бодрые на портрете, словно пронизывающие посетителя музея, на самом деле глубоко запали; под ними повисли тяжелые морщинистые мешки. Цвет лица желтоватый, нездоровый. «Он же совсем старик», — испуганно подумал Виганд, быстро подсчитав при этом, что Хуманну всего лишь 56 лет.
— Ну? — спрашивает Хуманн.
Он несколько раздосадован и критически оглядывает своего нового сотрудника. «Хм, — думает он, — этот молодой человек совсем не похож на серьезного ученого из археологического института, и, хотя шрамы от дуэлей не придают ему особой красоты, все же можно сказать, что их владелец не из робкого десятка и не из этих тихоней в очках, которые будут обижаться и упрямиться целую неделю, если не задать им хорошую встряску».
— Так, так, господин доктор Виганд, — продолжает Хуманн, делая упор на ученом звании гостя и хватая его за руку, — смотрите-ка, да у вас совсем не нежная ручка, и не похоже, что вы до сих пор никогда не держали ничего более тяжелого, чем перо или папка с книгами! Значит, вы мой новый археолог, призванный, наконец, придать широкий размах раскопкам, обновить обанкротившуюся лавочку старого Хуманна, а его самого превратить и хорошего археолога?
Виганд громко смеется; он забыл все, что хотел сказать для первого приветствия. Он смеется до тех пор, пока в глазах не появляются слезы, и тогда уже отвечает:
— Если вы так полагаете, господин тайный советник, то должен нам сознаться, что я всего лишь нуль как археолог. Я, можно сказать, ничего не умею. Я только хочу учиться у вас. Вы же знаете мою биографию. Несколько мелочей, которые я нашел для Дёрпфельда под его руководством, — единственная моя практика. А теория? Боже мой, господин тайный советник, вряд ли можно называть филологом того, кто после шестнадцати семестров становится доктором филологии, а потом не узнает своей собственной диссертации, так как большая ее часть вышла из-под пера его руководителя Ст