в переполненных до предела кладовых. Свои требования предъявил и директор Античного отдела, обычно такой скромный Рейнхард Кекуле фон Страдолиц, который, по мнению Боде, совершенно не соответствовал занимаемой должности: слишком мало он закупил за годы своей деятельности и слишком часто у него оставались неизрасходованные суммы. А разве мы не обладаем властью над всем миром и не должен мир, как прекрасно сказал наш великий кайзер, оздоровиться с помощью истинно немецких начал? Отсюда логично и неизбежно напрашивается вывод, что и музеи мира должны быть оздоровлены с помощью немецких музеев.
И, следовательно, старый Кекуле — он же, в конце концов, на шесть с половиной лет старше Боде! — уже не подходит для своей должности. Поэтому Боде рекомендует министру проводить Кекуле на пенсию. Правда, он еще не слишком стар, но прихварывает, и, к счастью, как «задушевно» отмечал Боде в своих мемуарах, естественный его конец близок. Подготовлен ему и наследник. Это — Теодор Виганд, который сумел сделать все то, что упустил Кекуле: раскопал большую часть Малой Азии на благо Берлину. Раскопки эти все еще продолжаются. Причем силы на них разумно расставлены, средства разумно распределены, а результат таков, что не хватает места для хранения ящиков.
В это время Виганд направляет из Константинополя обширный и хорошо продуманный план создания нового отдела. Образцы почти всех видов античной архитектуры уже получены благодаря раскопкам в Пергаме, Магнесин, Приене, Милете и Баальбеке. Что-то еще можно будет приобрести в результате намеченных раскопок. Следовательно, Пергамский музей надо расширить и объединить с Музеем античной архитектуры, чтобы показать учителям, ученикам, студентам, а также и широкой публике, как строили свои здания греки и римляне.
Кекуле, хотя он все еще не примирился с Вигандом, находит эту идею неплохой: ведь, действительно, накоплен очень большой материал. Дает свое принципиальное согласие и Герман Винпефельд, второй директор Античного отдела. Но право заинтересовать Боде новым проектом они предоставляют Виганду как опытному дипломату. Виганда всего передернуло, когда он получил письмо с этим предложением, так как ничто не могло задеть его сильнее, чем замечание Кекуле о том, что Виганду было бы лучше посвятить себя дипломатии. Но на этот раз, подумал он, Кекуле прав, хотя для того чтобы добиться осуществления своих планов, ему совершенно не нужен Боде. Если можно так выразиться, не оскорбляя его величество проявлением некоторого панибратства, Виганд и кайзер были хорошими друзьями.
Начало этой дружбы восходит к 1898 году, когда Виганд, как мы вспоминаем, был всего лишь наследником Хуманна в Приене и стипендиатом института. Но уже в то время он вынашивал планы взять в свои руки намеченные Хуманном раскопки Милета. Но отпустят ли на это средства? Доверят ли ему руководство? Все эти вопросы оставались нерешенными. Неужели же ему хоть немного не помогут там, наверху? В 1898 году кайзер должен был прибыть в Константинополь, чтобы нанести визит султану Абд эль-Хамиду и открыть Анатолийскую железную дорогу господина фон Сименса (которого Виганд в то время еще не знал). Не было ли это великолепным шансом для Виганда? Не говорили ли все, что кайзер живо интересуется археологией? Разве не слушал кайзер в Бонне лекции Кекуле и затем не пригласил его в Берлин? И разве Виганд не свой человек в посольстве и не пользуется доверием весьма влиятельного генерального консула Штемриха? А Штемрих, как говорят, «глаза и уши» его величества.
Недолго думая, Виганд покинул Приену и отправился в Константинополь. Штемрих пообещал пригласить его на чай, который собирались устроить в честь кайзера в Ферапни, но об остальном Виганд должен был позаботиться сам. Консул, конечно, не мог дать Виганду гарантию, что его величество вообще захочет с ним беседовать. В то послеобеденное время около двадцати приглашенных сели за чайный стол. Беседа продолжалась час с четвертью. И все это время говорили только кайзер и Теодор Виганд. В течение двадцати минут Виганд коротко рассказал о Приене, немного подробнее о только что перенесенном им плеврите, но основное внимание уделил древнему Милету, который был когда-то самым большим городом (здесь Виганд употребил превосходную степень) в Малой Азии. Говорил он и о том значении, которое могли бы иметь раскопки Милета для пополнения Берлинского музея бесценными произведениями. Виганду, опытному знатоку людей и опытному придворному, удалось то, что оказалось под силу лишь нескольким его современникам: кайзер внимательно слушал, не прерывая его, и не только согласился с тем, что раскопки Милета могут оказаться весьма интересными, но и блистая остроумием, приказал Виганду ни в коем случае больше не болеть.
Вечером посол дал ужин в честь государственного секретаря фон Бюлова. Буквально за час до приема пригласили и доктора Виганда, человека, с которым его величество соблаговолил беседовать после обеда. Виганд был приятно удивлен, когда узнал, что его место оказалось рядом с тайным советником Клеметом, правой рукой Бюлова, которому он не дал даже спокойно поесть, пытаясь разжечь в нем профессиональное любопытство. Яркими красками Виганд описал интерес кайзера к Милету и подчеркнул, что главным условием раскопок, конечно, должно быть право свободного отбора находок (кстати, об этом в Ферапии не было сказано ни слова). Напротив Клемета сидел друг Виганда, советник посольства фон Шлоцср, который сумел внушить тайному советнику, что его величество выразил высочайшее желание пригласить Виганда на чай, чтобы тот доложил ему о раскопках. У пораженного Клемета от удивления кусок не шел в горло.
— Ужасно, — пробормотал он. — но я ни от кого еще не слышал ни единого слова о том, что в Милете намереваются проводить раскопки. Надо же было такому случиться! Я гарантирую вам, что если мы что-то и упустили, то единственной причиной были скучные и (негативные доклады посла. Мы даже не подозревали, что его величество интересуется этими раскопками! Боже мой, у нас могут быть большие неприятности, если его величество запросит, какие распоряжения нами отданы!
Но и этого Виганду показалось недостаточно. Разве он не отличный знаток Константинополя? И разве реклама не является спутником любого дела? Итак, в последующие за приемом дни Виганд с утра до ночи водил по городу — при этом ни слова не говоря о Милете — обер-гофмейстера императрицы господина фон Мпрбаха, вице-обер-гофмейстера господина фон дер Киезебека, придворную даму графиню Брокдорф и придворного живописца профессора Кнакфусса. К ним впоследствии присоединился флигель-адъютант кайзера (в то время — военный атташе) господин фон Морген. Заслужить благосклонность авторитетных людей и сделать их обязанными себе было на этот раз для Виганда гораздо важнее раскопок Милета. И расчет его оправдался быстро и без труда: несколько месяцев спустя кайзер не только дал свое согласие на раскопки, но и отпустил 40 тысяч марок из своего личного фонда. Господина фон Моргена удалось использовать с другой целью. Посол фон Маршалл, так же как и Гатцфельд, не признавал никаких археологов с их древними камнями. Кроме того, он считал, что закон есть закон, и следует поэтому уважать права на античные находки Хамди-бея. Существовала, таким образом, серьезная опасность, что Виганду придется оставить Приену и Милет на своем месте и не удастся построить их в Берлине. Поэтому, недолго думая, он пригласил Моргена посетить раскопки. Последствия сказались сразу же. Морген представил весьма решительный доклад кайзеру, в котором всячески подчеркивал свой «ура-патриотизм». «Предпочтение, отдаваемое другой нации в какой-либо области за границей (Австрия получила в Эфесе половину находок и свободу выбора), доводит мою кровь до кипения». Этим патриотическим докладом кровь кайзера тоже была доведена до соответствующего состояния. После этого музеи Германии были обеспечены половиной всех находок в будущем — и все только благодаря Виганду, который сумел отправить Боде находки, составившие основной фонд его нового Византийско-христианского отдела и добытые Вигандом при помощи личных переговоров с Хамди-беем.
Так началась эта дружба с кайзером, которая продолжается и теперь, когда по прошествии нескольких лет Виганд стал директором музеев с резиденцией в Константинополе, зятем Сименса, а также — Виганд совершенно в этом уверен — домашним и придворным археологом кайзера.
В течение двадцати лет — с 1899 года по 20-е годы XX века — Милет был величайшей сенсацией века, самым большим триумфом, таким большим и великим, как его величество кайзер, таким большим, как страдавшая манией величия немецкая кайзеровская империя на рубеже двух веков.
Следовало продумать план раскопок. Город насчитывал 500 кварталов, он был в пять раз больше Приены и в два раза больше Помпей! Из-за эпидемий малярии раскопки можно вести только четыре месяца в году, и, чтобы добиться какого-либо результата, потребуется 100 тысяч марок. Раскопки высшего класса во всех отношениях! Все средства пошли на Милет, и Кекуле, у которого сердце обливалось кровью, должен был отказаться в пользу Милета от раскопок римской виллы в Боскореале с неповторимыми фресками. Раскопки Милета все больше и больше расширялись и, словно полип, охватили Самос и Микале, горы Латмоса и Дидимы, те самые Дидимы, которые французы раскапывали уже начиная с 1872 года и на которые они имели преимущественные права, хотя именно сейчас их касса оказалась пуста. А раз так, заберем и Дидимы, мы можем себе это позволить! Знаменитый храм Дидим был размером 118 на 59 метров, примерно вдвое больше афинского Парфенона и гораздо величественнее храма в Селинунте. И если колонны Парфенона были высотой 19,58 метра, а храма в Селинунте — 16,27 метра, то в Дидимах было 80 колонн, каждая высотой 19,7 метра. Подумать только, ведь этот храм можно было бы восстановить в Берлине, дополнив с помощью реконструкции отсутствующие девять десятых Оригинала. Нет, Милет — это больше, гораздо больше, чем Олимпия и Пергам, вместе взятые. На всякий случай следует купить землю под его руинами. Ведь ес