Хотя алтарь создавался руками и талантом не одного, а многих скульпторов, в нем безусловно нашел воплощение единый художественный замысел. Для того чтобы раскрыть этот замысел и правильно его понять, нужно ясно представить себе творческую жизнь современной Пергамскому алтарю эпохи в целом. Однако и тут возникают немалые трудности. Эллинистическое искусство занимает особое место в истории мирового искусства: оно не порвало живых связей с предшествующим классическим периодом, но в то же время в нем в большей или меньшей мере проступают черты синкретизма в сочетании со стремлением ответить на новые запросы. В поисках объяснения всех этих особенностей творческой жизни эллинистического времени, сказавшихся и на Пергамском алтаре, снова и снова приходится обращаться к тому, что может быть названо своеобразием эллинизма, как особого периода античной истории. Не следует, между тем, упускать из виду, что в дошедшей до нашего времени античной традиции этот период отражен менее полно и ясно, чем предшествующий ему классический.
Как выходит из всех этих многочисленных затруднений автор «Богов и гигантов»? Стремясь к воссозданию эпохи, непосредственно предшествующей и современной Пергамскому алтарю, он, конечно, не может не воспользоваться своим правом восполнять недостающие сведения путем творческого воображения. Нельзя, однако, не отдать должного его такту, раскрывающему в нем не только автора исторического романа, но и ученого. Иногда даже в ущерб художественным сторонам повествования воссоздаваемая Г. А. Штолем историческая обстановка, бытовые подробности, события, образы деятелей никогда не вступают в противоречие с фактами, устанавливаемыми на основании источников или утвердившимися в науке и в достаточной мере обоснованными представлениями и предположениями. Достигается это умелой выборкой из очень обширной литературы вопроса именно таких трудов и исследований, за которыми утвердилась репутация надежности и авторы которых заслуженно пользуются наибольшим научным авторитетом.
Кропотливому труду этих ученых автор «Богов и гигантов» в первую очередь обязан тем, что из разбросанных по ряду источников отрывочных сведений об относительно непродолжительном периоде самостоятельного существования Пергамского царства ему удалось составить цельное впечатление об историческом лице этого государства и особенностях его культурной жизни. Если Пергамский алтарь воспринимается нашим временем как своего рода кульминационный пункт в развитии всего эллинистического искусства, то весьма важным было показать и объяснить, почему именно Пергам в большей мере, чем все другие эллинистические государства, оказался наследником духовных и художественных ценностей непреходящего значения, созданных в период наивысшего расцвета эллинистической культуры.
Эта задача удачно разрешена в первом разделе книги и — что следует подчеркнуть — разрешена без всяких натяжек, в полном соответствии с теми фактическими данными, какими располагает современная наука. Тем самым находят себе оправдание и выведенные автором живые и яркие образы Атталидов. Если они и несколько идеализированы, то во всяком случае в пределах дозволенного. Нельзя не признать вполне обоснованной и мысль автора о Пергамском алтаре как детище всех Атталидов. Да, строительство его было завершено в правление Эвмена II. Но разве могли бы появиться на свет монументальные художественные произведения такой значимости, если бы для них не была подготовлена соответствующая почва усилиями не одного, а нескольких поколений? Памятники такого рода не возникают изолированно, вне связи с другими проявлениями той же культуры и в области искусства и архитектуры, и в других сферах общественной жизни. В книге Г. А. Штоля, отводящей должное место и Пергамской библиотеке и тому, что может быть названо историей пергамского архитектурного ансамбля, это хорошо показано. Кстати сказать, сложившиеся у нас представления об этом ансамбле — тоже плод упорного труда нескольких поколений археологов, успешно использовавших ретроспективные приемы исследования.
С главными трудностями автору книги, однако, пришлось столкнуться лишь тогда, когда он дошел до описания самой работы над памятником. Отдельные части огромной композиции Пергамского алтаря, как известно, обладают не одинаковой силой воздействия. Одни из них оставляют более сильное впечатление, при взгляде на другие нельзя не испытать чувства некоторого разочарования. Факты эти общеизвестны. Они служат основанием для вывода о различной одаренности тех, кто работал над созданием памятника. В то же время не приходится сомневаться в том, что работа над памятником возглавлялась неизвестным нам по имени, но безусловно каким-то одним большим мастером, сумевшим обеспечить композиционное и стилистическое его единство.
Для того чтобы составить представление о характере работы автора над этой частью книги, достаточно сравнить соответствующие ее страницы с любым из многочисленных описаний Пергамского алтаря. В этих описаниях те или иные его особенности обычно только констатируются, здесь они и объясняются. Объяснения эти живые и образные. Познакомившись с ними, невольно начинаешь замечать и понимать немало такого, что раньше не бросалось в глаза, проходило мимо. Форма воображаемых диалогов, в которых даются эти объяснения, в данном случае полностью себя оправдала. При этом нельзя не обратить внимания на тот факт, что имена участников этих диалогов не придуманы, а заимствованы из надписей на камнях алтаря, за исключением одного имени — имени Эпигона. Тут автор, как он сам говорит в «Послесловии», «позволил себе некоторую художественную вольность», изобразив Эпигона душой и руководи гелем всей работы. Но и эта «вольность» небеспочвенна. Более чем вероятно, что Эпигон — основатель и глава пергамской художественной школы — возглавил такое, требующее огромных и материальных и духовных затрат, дело, как возведение большого алтаря, призванного прославить на весь тогдашний цивилизованный мир Пергамское царство и его архитекторов, скульпторов и художников.
Подытоживая впечатления от первого раздела этой книги, можно с полным правом утверждать, что в ней в той или иной мере затронуты и освещены все основные вопросы, связанные с историей Пергамского алтаря в древности, и раскрыты все его особенности как уникального произведения эллинистического искусства. Избранная автором литературная форма не привела к снижению научной достоверности излагаемого материала и не умалила научно-познавательного значения книги.
Собственно, то же самое можно сказать и о двух других разделах, представляющих собой беллетризированные биографии Карла Хуманна и Теодора Виганда. Фактически это не только биографии выдающегося, прославившегося на весь мир археолога и также широко известного организатора Пергамского музея в Берлине, но и целая галерея портретов и зарисовок видных и не видных ученых, государственных деятелей, чиновников всех рангов, участвовавших в раскопках рабочих, рядовых служителей музея. Взяты они, как говорят археологи, in silu, т. е. не вырваны из окружающей их обстановки, а перенесены на страницы книги вместе с ней.
Перед глазами читателей раскрывается впечатляющая картина. Германия Бисмарка, а потом Вильгельма II с ее безудержно экспансионистскими устремлениями, совершенно определенным образом сказавшимися и на немецком ученом мире и на деятельности научных учреждений; и Османская Турция, экономически и политически уже закабаленная, фактически превратившаяся в полуколонию империалистических держав. Германские императоры и сановные вельможи, оказывающие высокое — впрочем, не такое уже щедрое покровительство — не из интереса или приверженности к науке, а для того, чтобы с ее помощью повысить престиж империи, превратить ее столицу не только в политический, но и в мировой культурный центр; и турецкие невежественные чиновники, готовые торговать национальными сокровищами своей страны. Высокопарные немецкие генералы от науки, преисполненные чувства собственного достоинства, и рядовые труженики науки, бескорыстно ей преданные, наделенные талантом и работоспособностью, — словом, истинные представители парода, который на наших глазах полностью проявил свои силы и талант на территории социалистического государства — Германской Демократической Республики.
Именно таким человеком был и Карл Хуманн. Рядовой инженер, по специальности строитель дорог, в силу случайного стечения обстоятельств попадает в Турцию и здесь до самозабвения увлекается памятниками древности. Через некоторое время из дилетанта-раскопщика он становится опытным и выдающимся археологом. История его раскопок в Пергаме, которые он начал по собственной инициативе и, можно сказать, на свой страх и риск, это не только история замечательного археологического открытия, но и история взаимоотношений пламенного, охваченного всепоглощающим интересом к памятнику энтузиаста с окружающим его чиновным миром, совершенно равнодушным к его делу.
Карл Хуманн — смелый, энергичный и деятельный человек, совершенно чуждый мелочному тщеславию. Пергамский алтарь был для него неизмеримо дороже всего остального. На пути к своей заветной цели с редким упорством и настойчивостью преодолевал он все чинимые ему препятствия и в конце концов добился полного успеха. Но и тогда, когда имя его прогремело по всему миру, он остался самим собой. Официальные почести, которыми Хуманна нельзя было не удостоить, он воспринимает с легкой, но все же ощутимой иронией.
К совсем другому типу деятелей принадлежал Теодор Виганд. В значительной мере именно ему мы обязаны тем, что Пергамский алтарь был не только открыт, но и стал доступным для обозрения, вошел в сокровищницу мировой культуры. Однако не столько заботы о благе человечества, сколько личное честолюбие руководило Теодором Вигандом. По-своему он очень типичен. Те же черты можно наблюдать и у других представителей германской науки конца XIX и первой половины XX века; не говоря уже о том, что из той же среды испещренных дуэльными шрамами корпорантов вышел не один деятель, стяжавший себе печальную известность во времена Третьего рейха.