Дверь фургона распахнулась, и изнутри выгрузился шериф, а за ним лихо выскользнул лысый. Чужаки с этого момента обращали на представителя закона внимания не больше чем на фонарный столб, а Джон, заткнув большие пальцы рук за пояс с кобурой, медленно оглядел всех случайных свидетелей, хотя кого ему тут опасаться — звонить в город и закладывать любимого шерифа за то, что взял с чужаков мзду за возмущение покоя тихого городка никто не бы и не подумал. Шериф, казалось, словно искал кого-то взглядом. И, наконец, нашел. Меня. Он остановил взгляд на мне и долго пристально смотрел мне в глаза — даже с такого расстояния я ощущал это. Чужой взгляд. Словно за эту минуту что-то сильно изменилось в том парне, с которым мы еще пару месяцев назад уговорили бочонок пива на совместной рыбалке. Вчера еще я был хоть и не до конца, но все же своим — тут любой мог предъявить родословную не менее чем в три колена, родившихся и скончавшихся в этом городке — а сегодня как-то так получилось, что для него я в миг стал чужим. Не просто чужим, а потенциально опасным.
Вот и вопрос — с чего такое изменение в мозгах может произойти у единственного человека в городе, который имеет почти всю информацию обо мне — и кем я был раньше и почему теперь живу здесь. Как этот амбал со следами гидролизника на морде может быть связан с моим прошлым, когда я ушел на пенсию еще раньше, чем он научился буквы писать?
Тем временем, углядев что-то в своей хреновине на треножнике, чужаки погрузились обратно в фургон и поехали в сторону моря. Шериф некоторое время смотрел им вслед, потом, еще раз кинув взгляд на меня, направился к своей машине. Шоу окончилось, и горожане постепенно возвращались к обычной рутине, благо теперь тем для вечерних разговоров было предостаточно. Можно было теперь и поработать со спокойной душой.
Я вернулся в дом. Настроение не то, чтобы было испорчено, но голова пухла от вопросов и предположений, так что усидеть в кресле я уже не мог. Включил компьютер, развернул картинку во всю стену, с мыслью попытался найти в сети хоть один намек на повод, по которому спецназ военно-морского флота может появиться в нашем захолустье. С сетью были проблемы — либо сигнал со спутника чем-то нещадно глушился, либо мой радиомодем все-таки приказал долго жить. Какая-то связь была, но сеть постоянно падала, а при соединении скорость была такой, что от мысли чего-либо найти в сети пришлось отказаться. Я лег на кровать, уставился в потолок и решил поразмышлять логически о сегодняшних событиях… но то ли бессонная ночь, то ли похмелье все-таки сделали свое дело, так как открыл я глаза уже только часа через четыре. В животе нехорошо урчало — я не ел еще со вчерашнего вечера. Солнце уже перевалило через полдень и медленно сползало в сторону гор. Однако, вредно волноваться старику… проспать пол дня, пропустив обед — такого со мной давно не случалось.
Наскоро разогрев замороженные котлеты (много сои, капля мяса и никакого холестерина) и такую же замороженную картошку фри, я устроился за столом. Обед без пива был непривычен, но пить по-прежнему категорически не хотелось, а кроме пива и виски жидким в моем доме была только вода из крана, да молоко в бутылках — для утреннего омлета. Молоко с кетчупом тоже никак не годилось. Я уж было задумался о том, не сходить ли к Смиту за лимонадом, как вдруг услышал давно забытый звук вызова неткома. Этой чертовой хреновине вообще не полагалось уже работать — с момента выхода на пенсию я даже не отслеживал уровень заряда в нем, но видимо правда говорил наш полковник, что эта коробочка еще нас всех переживет. Батарейка там то ли атомная, то еще похуже, но только среди всего оборудования, полагавшегося по уставу, нетком был самым надежным и самым простым устройством. Устройством, которое молчало уже двадцать лет, для того, чтобы вот так, посреди обычного дня, во время позднего обеда вдруг взять и пиликнуть сигналом вызова.
Я сглотнул. С одной стороны — жрать хотелось безумно, а передо мной стояла и благоухала тарелка с жаренным суррогатом мяса. С другой стороны — инстинкты призывали сорваться с места и бежать к неткому, нажать одну из всего двух кнопок и выпалить «Кас на связи», словно и не было этих двух десятков лет забвения. Но этот запах…
Жалкое зрелище собаки Павлова, раздираемой инстинктами. Я все-таки встал, неспешно подошел к шкафу, взял с полки коробочку неткома, все также неспешно подошел к дивану, и только удобно развалившись в нем нажал на кнопку. И промолчал, поборов искушение выдать в эфир свой старый позывной.
— Кас, Кас, Третий вызывает Каса. Кас, ответь. — зашипел динамик. Раньше связь никогда не сбоила и не шипела — даже под водой сигнал был чистый. Неужели все-таки нетком испортился со временем?
— Ты не третий — ответил я. Третий умер десять лет назад. Старик был старше меня.
— Да, говорит полковник Джек Ковальски. Сын Джеффа Ковальски. Когда я пришел на место отца, мне разрешили взять его позывной. Ты должен помнить меня, Кас. Мы встречались.
Я помнил белобрысого мальчугана, как-то на офицерской елке по случаю рождества. Читал какие-то стишки…
— Ты не третий. А я не Кас.
— Как не Кас? Кто вы?
— Кас умер двадцать лет назад, когда ваши крючкотворы списали его на берег один росчерком в идиотском законе о запрете мутаций. Вот тогда вы и похоронили Каса. А теперь тут живет гражданский человек, по имени Алекс, который ни хрена не может понять зачем его оторвали от обеда и пытаются заставить откапывать покойника из могилы.
— Кас. Я все понимаю. Отец ушел в отставку вместе с вами. Он не мог выдержать расформирование и увольнение целой боевой бригады, и прожил он после этого совсем не долго. Ты знаешь каково это, и я знаю. Я хоронил отца из-за того же чертового закона, хотя он не проходил никаких мутаций. Он был честным офицером, который знал, что такое честь и долг. И поверь, мне не легко было решиться вызвать тебя сегодня, потому что я понимаю, что ты думаешь и чувствуешь сейчас. Но я тебя прошу, ради отца и ради того долга, который кое-что значил и для тебя…
— Так зачем тебе нужен гнилой покойник из могилы?
— Есть работа Кас.
— Не смеши меня — я взорвался и начал орать — у тебя там полный выводок молодых бойцов, которым не запрещено работать под водой потому, что их гены стерильны как постель девственницы. На кой черт тебе сдался старик-мутант, поставленный гребанным правительством вне закона?
— Ты ведь живешь в Нико-тауне?
— Я, как и полагается по закону известил службы контроля об этом.
— У вас сегодня были чужаки, Кас? Двое или трое незнакомцев, которые проехали к побережью?
Моя спина опять поймала холодные мурашки, и я перестал орать.
— Да, Джек. Были. Один из них со следами гидролизника на морде.
— Это майор морского десанта, Кас. Бывший майор с сегодняшнего дня. Давно они были у вас?
— С утра. Но какого черта ты расспрашиваешь меня о том, что тебе должен был рассказать полицейский?
— Кас, скажи — сигнал неткома чем-то глушится?
Тут я вспомнил, что вот такое же шипение неткома я слышал как-то раз, когда мы действительно работали под прикрытием глушилок.
— Да, Джек, слышу тебя с трудом, честно говоря.
— Это Берта, Кас. И она в активном режиме.
— Берта? Боевая подводная платформа на этом побережье?
— Да Кас. Как понимаешь, об этом до сегодняшнего дня никто не должен был знать. Станция находилась в глубокой консервации. Знаешь, эти стратегические секретные запасы на черный день… Ее активировали четверть часа назад и тогда же связались с нами. Станция захвачена — не спрашивай, как это возможно, я не знаю. Захвачена с умом — распознавание свой-чужой отключено, активная оборона на максимум. В обычное время это означает полную демаскировку, но эти сволочи и не прячутся. Они выдвигают требования, иначе завтра на рассвете станция перейдет в боевой режим.
Кас… Я не буду грузить тебя подробностями политики… но эти требования — мы не можем их выполнить даже под дулом пистолета. Даже под таким дулом.
Как ты понимаешь, ни один из наших бойцов к Берте даже близко не подойдет, ибо в активном режиме механику и электронику она сечет с нескольких десятков миль, и гидролизники гасит с вероятностью 100 % еще на подходе до расстояния выстрела.
Когда эти бюрократы принимали закон о чистоте генома и запрете профессиональных мутаций никто из них даже близко не мог подумать, что настанет время, когда нам придется сражаться с древней платформой, к которой никто из генетически чистых бойцов даже подплыть не сможет, ибо дышать они могут только с помощью электроники.
— Пошли людей с простым аквалангом. Баллон из пластика, респиратор из органики — мне что ли тебя учить.
— Берта на глубине в полтора километра. Была. Судя по всему, ее сейчас перемещают еще ниже. У вас же тут разлом рядом.
Я присвистнул.
— Джек, ты хочешь сказать, что кроме стариков из моего подразделения с этим больше никто не может справиться?
— Кроме тебя, Кас. Ты последний. Все остальные уже ушли.
— Ушли к ней?
— Да, Кас. Ты один остался. Вертолет с оборудованием будет у тебя через час. Подготовься. Точные координаты Берты мы тебе дадим. Как ты понимаешь, если до рассвета станция не выйдет из активного режима, то мы будем вынуждены вступить в бой. Это значит стереть с лица земли не только ваше побережье, учитывая активные системы защиты Берты. Дай бог мы сумеем подавить эту защиту до того, как эти сволочи пустят термоядерный заряд в сторону одной из столиц.
— Ты даже не спрашиваешь моего согласия, сынок.
Голос человека на той стороне изменился. Следующую фразу он практически прошептал:
— Я же знаю, что ты все отдашь за еще одну ночь там…. Удачи Кас.
На сборы мне понадобилось совсем немного времени. Вертолет должен был привезти все необходимое оборудование, поэтому с собой надо было взять разве что нетком. Еще некоторое время я просто ходил по дому, прикасаясь к каждой вещи, что сопровождала меня последнее десятилетие. Старый стол, мое кресло, фото на стене, где мы все еще молоды и красивы, блестим аксельбантами и белоснежными улыбками. Старое ружье для подводной охоты, которое я иногда брал на рыбалку. В каждой из этих вещей была частичка души, которая навсегда оставалась в этом доме. Я попытался представить, как себя могут ощущать осиротевшие вещи. Поежился от нахлынувшего ощущения, взял со стола нетком и открыл дверь.