И ещё он успел увидеть, как газель Герочка принесла своего запелёнутого в папоротник детёныша – и отдала его Рафаэлле.
Барсукот подобрал лежащий в пыли берестяной блокнот Барсука Старшего, сунул к себе в карман, и на секунду Барсукоту подумалось, что это его вина: он завидовал, что Барсук взял блокнот, – и вот результат. У него теперь есть блокнот, но нет Барсука.
Глава 12, в которой тревога отменяется
Пухлый белёсый месяц казался убитым и опрокинутым. Он висел во тьме горизонтально – как дохлая рыба, всплывшая пузом вверх. После тяжёлого и нервного дня Гриф вырубился сразу и тихо постанывал и подёргивал крыльями во сне, а Барсукот долго не мог заснуть. Он сидел на окне, смотрел на мерцавшую в чужом чёрном небе дохлую рыбу и думал обо всём сразу. О Барсуке Старшем, которого Изысканные без суда и следствия посадили в темницу за пособничество врагу. Об Изысканных, которые вели себя так заносчиво, жестоко и властно, что враги отняли у них самое дорогое, и в этом не было ничего удивительного. О детёныше Изысканных, который всё же не виноват, что родился в такой противной семье, и которого Барсуки Полиции обязаны разыскать. О родном Дальнем Лесе, в котором по ночам уже заморозки, – не то что здесь, в этом жарком и пыльном Редколесье. О Барбаре, которая ждёт его в новом переднике со сковородкой шкварчащих личинок. О личинках, которые он на самом деле не любит, но зачем-то притворяется, что любит. И ещё он почему-то думал о Каралине, самке дикого каракала с лохматыми кисточками на ушах, которая любит валяться в траве и умеет урчать на максимальной громкости блаженства.
В тесной комнате на чердаке, куда их поселили, было неуютно и душно. Днём, когда Барсуков Полиции вылизывали гиеновидные собаки, по комнате порхала целая стая больших ярких бабочек – в резиденции Изысканных их использовали для вентиляции, и от их бархатных крыльев действительно веяло лёгким прохладным ветерком. Но после задержания Барсука Старшего бабочек отозвали.
Кроватей не было. На каменный пол им кинули три циновки, пропитанные запахом нечистых копыт: похоже, раньше они служили Изысканным половыми ковриками. Гриф Стервятник подгрёб под себя пустующую циновку Барсука Старшего, а своей накрылся сверху: лишённый перьев, он мёрз даже в жару, тем более на камнях.
Блюдо с фруктами исчезло из их комнаты вместе с бабочками. Всё, что им оставили, – две бутылки воды «Мираж». При взгляде на бутылки Барсукот вдруг понял, как сильно он хочет пить. Он изящно спрыгнул с окна и открыл одну из бутылок. Воды внутри не было. Вторая бутылка тоже оказалась пустой. Барсукот, прищурившись, прочёл надпись на этикетке: «Минеральная вода “Мираж” из чистейших оазисов Редколесья». Чуть ниже красовалась ещё одна надпись очень мелким, почти неразличимым шрифтом: «90 процентов оазисов являются миражами; мы надеемся, вы по достоинству оцените вкус нашей воображаемой воды». Барсукот облизнул сухие губы шершавым языком и отшвырнул бутылку, едва не угодив в Грифа.
– Это война, – пробормотал во сне Гриф. – Мама, это война?
«Фрукты, – сообразил Барсукот. – Вода содержится во фруктах. Фруктовый сок – вообще отличная штука». Он вернулся обратно в проём единственного крошечного окошка, выходившего во внутренний двор с неподвижными – ни дуновения ветерка! – как будто искусственными фруктовыми деревьями. На деревьях спали крошечные обезьянки, даже во сне строившие отвратительные гримасы. Под деревьями храпели вомбаты и пара гиеновидных собак. Барсукот осторожно протянул лапу к ближайшему дереву. Ещё немного – и он дотянется до фиолетовой грозди чего-то, что кажется вполне сочным… Барсукот подцепил гроздь когтем, но она оказалась слишком тяжёлой, сорвалась вниз и упала прямо на морду вомбату. Тот хрипло крикнул:
– Батяня-а-а! Батяня-вомбат!
Истошно завизжали проснувшиеся мартышки. Гиеновидные собаки зашлись хриплым лаем. Вомбат, которого назвали Батяней, вскочил и заголосил:
– Тр-р-ревога!
Барсукот юркнул обратно в комнату и прижался к стене. Не хватало ещё, чтобы его тоже посадили в темницу.
– Чего галдите? – послышался во дворе недовольный голос Рафаэллы Старшей. – Сейчас всю резиденцию перебудите! У моего сына Рафа на нервной почве бессонница, он принял муху цеце, а вы шумите прямо под окнами!
– Так ведь тревога… как бы… – неуверенно отчитался вомбат. – Нападение…
– «Как бы нападение», – передразнила его жирафа и склонила длинную шею, разглядывая гроздь на земле. – Созрели финики. Упали с дерева. Это повод устроить истерику? Когда действительно произошло нападение, когда похитили нашего Рафика, вы почему-то молчали. Теперь, когда ничего не происходит, вы не даёте изысканно страдающим жирафам поспать. Заткнитесь сейчас же! – Она топнула копытом.
Лай, визг, пыхтение и рычание стихли. Барсукот услышал, как цокает прочь Рафаэлла Старшая.
Несколько минут ничего не происходило – а потом в комнату через открытое окно влетел кокос.
– В бомбоубежище, – простонал во сне Гриф. – Мама, отведи меня в бомбоубежище.
Барсукот метнулся к окну. На пальме во дворе сидела каракал Каралина. Её огромные глаза светились зелёным, глаза Барсукота засветились так же, и на секунду ему показалось, что где-то в точке пересечения этих лучей что-то заискрило и вспыхнуло, как неуловимая молния, как разряд электричества, поднимающий дыбом шерсть. Он пригляделся: шерсть на спине Каралины тоже встопорщилась. На соседней с Каралиной ветке сидели две маленькие мартышки.
– Тревога? – шёпотом спросила одна другую. – На нас напала кошка-воровка? Будем визжать?
– Не будем, – решительно отозвалась вторая мартышка. – А то жирафа нас наругает. Она сказала молчать – значит, надо молчать.
– Я не напала, не беспокойтесь, – любезно сообщила Каралина. – Я просто принесла моему другу кокосов. – Она швырнула в окошко ещё один кокос. – Они не из резиденции, я сама их добыла в саванне, так что это не воровство.
– Я очень признателен. – Барсукот повертел в лапах кокос. Он только что чрезвычайно ловко его поймал и надеялся, что Каралина заметила. – Звери моего вида обычно не включают в свой рацион орехи, но раз такая прекрасная дама меня угощает…
– Я не прекрасная дама. – Каралина скривилась, как будто только что надкусила кислый лимон. – Я дикая кошка саванны. И я тебя не угощаю, а спасаю от обезвоживания, потому что мне тебя стало жалко, эти изысканные уроды уморят кого хочешь. Ты понял меня, барсук?
– Я – Барсукот, – с достоинством поправил её Барсукот. – Не понимаю, каким образом гигантский орех утолит мою жажду?
– Найди на скорлупе мягкое место, проткни его когтем – и там будет молоко.
Каралина махнула хвостом – и тут же исчезла с пальмы, будто нырнула в другое измерение.
– Погоди! Я даже не успел спасибо сказать!
Ответа не последовало.
«Боже, какая стремительность, какие ловкость и грация! – подумал, глядя в темноту, Барсукот. – Она почти что как я. Почти такое же совершенство». Он повертел кокос в лапах и нащупал небольшой круглый участок, где в скорлупе было что-то вроде отверстия, затянутого лохматой коричневой кожицей. Барсукот проткнул кожицу когтем, поковырял – и выпил через дырочку несколько глотков кокосового сока, восхитительного на вкус.
Лишь перед рассветом, когда дохлая рыба-месяц стала бледной и растворилась в мутно-сизом, как стоячая вода, небе, Барсукот забылся некрепким, тревожным сном. Почему-то снилась ему Нина Пална из села Охотки: она бегала и прыгала по двору резиденции Изысканных, улюлюкала и визжала, а её охотничьи собаки тихо, угрожающе рычали.
Барсукот приоткрыл один глаз – и шерсть у него на загривке встала дыбом, не столько даже от страха, сколько от удивления. В проёме окна действительно стояла Нина Пална – тёмный силуэт на фоне воспалённого рассветного неба, – возбуждённо подскакивала и нечленораздельно орала. Барсукот открыл второй глаз и вгляделся. Всё тело Нины Палны было покрыто густой коричневой шерстью. Раньше Барсукот никогда не видел Нину Палну без одежды и не знал, какая она на самом деле лохматая; то же самое касалось и хвоста – в Охотках Нина Пална, по всей видимости, скрывала его под сарафаном, здесь же, в Африке, она весьма ловко использовала хвост вместо третьей руки для захвата: вот и теперь Нина Пална, обвив хвостом ветку ближайшего фруктового дерева, с боевым кличем подпрыгнула и повисла, раскачиваясь над внутренним двориком.
Барсукот и Гриф одновременно подскочили к окну. Вся земля под фруктовыми деревьями была усыпана банановой кожурой, финиковыми косточками, шелухой, полупрожёванными фруктами, оторванными и скомканными листьями. Ветки на деревьях и пальмах поломаны. Гиеновидные собаки глухо рычали, вомбаты выстроились в шеренгу и стояли по стойке смирно. Маленькие мартышки сбились в стайку на верхушке одной из пальм и корчили гримасы возмущения и ужаса. Между стволами двух фруктовых деревьев был натянут транспарант, на котором крупными, кривыми, багровыми буквами кто-то вывел:
«Жирафы, отдайте власть львам. Или детёныш умрёт».
Рядом с надписью красовался оттиск львиной лапы с когтями.
– Герб львиного прайда, – прошептал Гриф Стервятник.
Но самым странным, самым необъяснимым и жутким было другое. Нина Пална пришла сюда не одна. По фруктовым деревьям с радостным гиканьем скакали другие Нины Палны. Тоже без сарафанов, с хвостами и густой шерстью.
– Нины Палны, – прошептал Барсукот. – Смотри, Гриф, тут целых четыре Нины Палны…
– Сходство поразительное, – кивнул Гриф Стервятник, – но это не Нины Палны. Это человекообразные обезьяны. Павианы. Они воюют на стороне львов.
– Что происходит?! – Жираф Раф высунул длинную шею из верхнего окна резиденции и навис над разорённым садом.
Павианы оглушительно хором заверещали, раскачались на ветках, подпрыгнули – и перемахнули с деревьев прямо через шею Рафа на стену резиденции, а оттуда сиганули вниз и скрылись из виду.
Жираф Раф втянул голову обратно в свои покои. Спустя минуту послышалось дробное цоканье изысканных копыт, и всё семейство жирафов – Раф и две Рафаэллы – вбежало в сад.