— Кхаата… — Только и смогла выдавить из себя Орайя.
— Жива. — Донёсся откуда-то сбоку усталый девичий голос. — Вонк вытащил. Едва его самого не утопила, чтоб её Охту сожрал… Бестолочь! А с тобой что случилось? — В девчоночьем голосе явно слышались злость и зависть. — Ношу тебя на себе всю дорогу тащил. Что, ножки отказали?
Орая с трудом приподнялась, села. Тело ныло, будто по нему прошлось стадо Охту. Голова раскалывалась, словно её набили нагретым на солнце песком. Взгляд опустился ниже пояса: как ни странно, нири остались на ногах. Ношу постарался, догадалась Орайя.
Бог Солнца уходил спать. Чёрная ночь ещё не опустилась на землю, но вот-вот готовилась обрушиться на охотников. Орайя огляделась. Вокруг, вповалку, лежали подруги. Все грязные, уставшие.
Ношу лежал рядом, на спине, прикрыв глаза рукой.
— Давно мы здесь? — не отвечая на вопрос, спросила Орайя.
— Да только пришли. — С другого боку, вяло отозвалась Адна, девочка с самыми длинными и самыми густыми, чёрными волосами во всём племени.
— А где Вонк? — встрепенулась дочь вождя.
— Пошёл искать тропу. — Адна, дочь Лека, мотнула головой в глубину леса, от чего грязные волосы рассыпались по плечам. Неуверенно как-то мотнула, нервно.
— Что-то не так?
— Вонк сказал, здесь всё изменилось. И в Трясущейся Земле, и в Лесу. Правда, что изменилось, я не поняла. Говорит, тропы поменяли русло, и там, — девушка из рода Лека указала в сторону болота, — и здесь. Потому мы так долго и плутали. Вышли, вроде бы, в том месте, где Вонк обычно встречал охотников. Только, дед говорит, место изменилось. Деревья есть, метки на них есть, а тропы нет. Пропала тропа.
— Куда пропала?
— Откуда я знаю? — Адна, сотрясаясь от дрожи, прижала колени к подбородку, обхватила ноги руками. — Зато можно спокойно спать: змеи пропали. Вонк говорит, раньше их было много, шагу ступить нельзя, чтобы не наткнуться на змею. А сейчас ни одной не встретили. Птицы молчат. Зверя не слышно. Вонк встревожен.
Орайя прислушалась: действительно, в лесу стояла странная, гнетущая, тревожно-знакомая тишина, точь-в-точь как у них в стойбище в последнее время. Тревога поселилась в сердце девушки. Несмотря на жару, по телу тоже прошла дрожь, кожа покрылась мурашками. Тишина подсказывала: страхи Адны обоснованны.
— Мне девяносто шесть. Я — инвалид. Отказали ноги. — Из старческой груди вырвался хриплый, надсадный кашель. — Наверное, Бог, таким образом, решил наказать меня: не забирать у жизни сразу, целиком, а отнимать по частям. Странное чувство юмора у него. Но, суть не в том. Ещё когда я учился в университете, меня заинтересовали проблемы восстановления организма, его стрессоустойчивость, влияние на организм окружающей среды. Последствия данного влияния. Конечно, можно было все эксперименты проводить на подопытных кроликах, но дало бы это быстрый, положительный результат? Вряд ли. Время, время бич медицины. Пока ставим опыты на животных и мелких грызунах, теряем главное — время. А тут такая удача: концентрационные лагеря. Масса исследовательского материала. Я не мог отказаться от такого случая. Мало того. Решил лично принять участие в эксперименте. Потому, как одно дело изучать состояние подопытного объекта со стороны, и совсем иное — чувствовать часть переживаемых им состояний на себе. Именно для этого я и стал заключенным номер 160807. Я ничем не отличался от остальных, потому до сих пор обо мне и говорят, как о «качественном» заключённом, то есть, как о заключённом, на которого не упало ни единого пятнышка сомнений. Я жил в бараке, вместе со всеми. Жрал то дерьмо, которое нам давали. Работал там, куда меня посылали. Если нарушал режим — получал палками наравне с остальными. Мне не было никаких поблажек. За исключением одной: я мог заниматься любимым делом в лаборатории четыре дня в неделю. Работать с Менгеле было сущим наказанием. Повторюсь, он был недалёким человеком. Даже докторскую диссертацию защитил по теме: «Расовые различия структуры нижней челюсти». Полный бред. Причём, тогда, в узких научных кругах, данный так называемый труд оценили точно так же, но при Гитлере было модно выставлять на исследование различные части тела, как чисто арийский продукт, потому Менгеле и присвоили степень доктора. Меня же карьера не волновала. Меня интересовал только результат. Кстати, заняться близнецами приказал ему я. На тот момент, мною вплотную завладела генетика. Через полгода пребывания в Аушвице в качестве заключённого, первая ступень эксперимента была пройдена. После наблюдения за другими заключёнными, и, особенно, за своим собственным организмом, я пришёл к выводу: каждый человек, точнее, организм каждого человека способен к самовосстановлению. Также я обратил внимание на то, что, будучи, находясь в жёстких, тяжёлых условиях выживания, организм начинает не только самостоятельно восстанавливаться, но и активно бороться с некоторыми видами заболеваний. К примеру, я, как многие заключённые, практически, не болел лёгочными и простудными заболеваниями. При этом, ради чистоты эксперимента, рискуя заболеть и умереть, не принимал никаких препаратов. Мне, со временем, стало хватать той пайки баланды, которой нас кормили. Я не ходил в туалет по несколько дней: в том не было необходимости. Вся пища полностью усваивалась организмом. Скажу больше: переизбыток питания привёл бы к катастрофическим последствиям.
Старик говорил с закрытыми глазами, будто пошагово вспоминал своё прошлое. Хельсман посмотрел на диктофон: красная кнопка горела, запись шла.
— Я ведь специально так подробно рассказываю вам о тех днях. Потому, как это напрямую связано с тем, ради чего я вас пригласил. Моё тело, как и тела многих заключённых, настолько адаптировалось, привыкло к холодным температурам, что когда переехал в Аргентину, в сорок пятом, мне, по началу, было дискомфортно: никак не мог привыкнуть к жаре. Не хватало холодного воздуха Аушвица. Так вот, возвращаюсь к цели разговора. В бараке, рядом со мной, обитала пара близнецов. Славяне, кажется, чехи. Именно с них и началась моя заинтересованность генетикой. Близнецы как бы составляли раздвоенное целое. Очень любопытная картина. Они дополняли друг друга. Чувствовали друг друга. Они были монозиготные близнецы, иначе говоря, образованные из одной зиготы (яйцеклетки), оплодотворенные одним сперматозоидом. В соответствии с этим, они обладали одинаковыми генотипами. Впрочем, в том не было ничего странного: монозиготные идентичные близнецы всегда одного пола и обладают портретным сходством. Первоначально я пришёл к неправильному выводу, будто их поведение есть элемент привычки от совместного длительного проживания. Однако я был бы плохим учёным, если бы отказался от эксперимента. Я приказал Менгеле найти и подселить к нам ещё одну пару близнецов. Немцев, чтобы с ними было удобнее общаться. И скажу вам, те полгода, что мы провели вместе, не прошли даром. С этого начались мои научные изыскания в области генетики. Я пришёл к выводу, что в близнецах всё решают гены. Пара немцев оказалась «зеркальными» близнецами. Один из них левша, другой правша. Как выяснилось, левшой в их семье был отец. Соответственно мать — правшой. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль: а что если вмешаться в генный процесс? Так сказать, нарушить его. По моему распоряжению в Аушвиц доставили целую партию разновозрастных и разнополых близнецов. Вот когда мне пригодился опыт мясника Менгеле: как ни странно, в данном деле он оказался наилучшим помощником. — Хельсману показалось, будто он услышал смешок. А может то двери скрипнули от сквозняка? — Господи, что он только не выдумывал… Впрыскивал в глаза химикаты. Пересаживал конечности, в том числе, и половые органы у мальчиков. Пересаживал яички. Спаривал пару близнецов мужчин с парой близнецов женщин. Кстати, это был самый любопытный эксперимент. Близнецы спаривались до тех пор, пока мы не убедились в том, что обе женщины забеременели. Через год мы имели возможность идентифицировать младенцев. На тот момент я был убеждён, что у близнецов родятся близнецы. Оказалось — нет. Родились обыкновенные дети. Хорошо, что мальчики. Мы провели их полную идентификацию, начиная с отпечатков пальцев, заканчивая внутренними органами.
Хельсман, и так до того с трудом слушавший Майера, на этот раз не смог скрыть эмоций:
— Вы убили младенцев?
— Естественно. — На лице старика промелькнуло удивление. — Мы же проводили научный эксперимент. — Острый взгляд Майера полоснул по лицу журналиста. — Подчеркну, научный! Мне странна ваша реакция. Вам, как журналисту, работающему в сфере медицинской информации, должно быть известно о том, что в медицине, особенно, в генетике, далеко не все опыты проводятся на мышах и крысах.
— Не судите обо всех по себе.
— А вы считаете не так? В таком случае, ответьте на вопрос: почему результаты большинства экспериментов с генномодифицированной продукцией засекречены? Почему корпорации, связанные с подобного рода научными исследованиями, не опубликовывают официальные результаты тестирования данных продуктов на людях?
— Потому, что пока рано делать какие-либо выводы: первые результаты по влиянию ГМО на организм человека проявится только через пятьдесят лет.
— Вы уверены? — В глазах собеседника промелькнула издевка. — Кто вам внушил подобный бред? Те самые учёные, которые создали данный продукт? Так они назвали ещё минимальный срок. В подобных случаях говорят о столетиях, чтобы пострадавшая общественность не отыгралась на ближайших родственниках учёных и их заказчиков. Запомните, молодой человек, любое вмешательство в ген отражается не через пятьдесят лет, а уже на следующем поколении субъекта, принимающего генномодифицированный продукт. Иначе говоря, через девять месяцев. Яркий пример вмешательства в ген: Хиросима и Нагасаки. Там не понадобилось ждать пятьдесят лет. И какое появилось поле деятельности для генетиков. Мечта! — Старик в восхищении потёр руки. — Не сомневайтесь: и в данном случае тоже ведутся наблюдения, и изучается подопытный человеческий материал. Только вряд ли вам когда-нибудь покажут результаты данных исследований.