Размякшие от теплого солнышка тела никак не хотели переключаться на зимний режим. От вида заснеженных полей и ухабистых грязных дорог мы все тихо матерились и ёжились. Морозный воздух бил по лицу, озноб пробирался в рукава и за шиворот.
Как только мы вернулись в зиму, краденый отросток я стал заворачивать в тряпочку и носить за пазухой, чтобы не замерз. Каждую ночь делал маленький надрез на руке и подкармливал вампиреныша, который в длину уже был сантиметров шесть. Из почки на самом верху проклюнулись два новых листочка, крошечных, размером с булавочную головку. Корешок тоже немного подрос, а рядом с ним проклюнулся второй, так что жрали они меня теперь вдвоем и вполне ощутимо, будто пиявка присосалась.
Настроение у всех было устойчиво-похоронное. Еще и Лидия без конца ныла и жаловалась — без любимого няня по имени Тень ей было неуютно и плохо. Пару раз я попытался через девочку вызвать на диалог Оракула, но в итоге только напугал Лидию и настроил женскую половину нашего отряда против себя, потому что я «бессердечная сволочь» и «нашел, когда приставать к ребенку». Ладно Лилит, но от Ники я такого отпора не ожидал. В итоге заткнулся и оставил свои попытки.
Тем более, что кроме спиритических воззваний мне реально было чем заняться.
Жареный петух под названием «час расплаты Самеди» уже маячил на горизонте. Время шло, и нужно было уже что-то решать и делать в этом направлении.
Второй жареный петух касался финансов. Никто из моих друзей пока не задавался вопросом, на что они теперь будут жить. По крайней мере, вслух.
Впрочем, кто из них вообще был способен париться о деньгах? Ника с ее детским мировосприятием? Лилит? Или Графыч с его имперским мышлением и целой колонией дорогущих белоснежных платочков? О том, что деньги иногда умеют заканчиваться, он имел настолько же смутное представление, насколько рядовой россиянин разбирается в бытовых проблемах народов Африки.
До сих пор мы существовали за счет королевских выплат на содержание учеников и заказов через Багряное святилище. Но теперь ни выплат, ни доступа к официальным заказам больше не будет. Конечно, у нас все еще оставалась таверна, но она уже давно работала в режиме штаб-квартиры нашей школы и не приносила дохода. Впрочем, если верить высказываниям Януса, она никогда и не была прибыльным предприятием. Не таверна подкармливала кошелек его школы, а наоборот. Так что сделать из нее что-то путное теперь будет задачкой не из простых. Чем привлечь посетителей? У кого закупать продукты, и сколько? И главное, хватит ли нам на все это денег, имеющихся на руках? Допустим, я заберу из банка все свое золото и вложу в таверну. Будет ли этого достаточно? Ведь нам предстоит содержать Камиллу с ребенком, Нику, Лилит, Леандра, вышибалу-Августина, Графыча, меня и еще лошадей. И, кажется, во всей этой банде я остался за старшего.
Кроме того, в начале весны за «Жареного лося» придется выплатить городу налог на землю и налог на торговлю. Откуда нам взять на это деньги?..
И вообще, кому теперь принадлежит таверна? По праву наследования все имущество Януса перешло к Азре и школе. Но школы-то больше нет, а ее магистр-наследник — за решеткой. Сможем ли мы доказать свое право официально распоряжаться этим имуществом?
И все это было лишь фоном для таких гигантских проблем, как возвращение друзей из застенков, создание врат и сохранение собственной личности. Потому что та хреновина, которую я разглядел внутри своего источника, меня не на шутку испугала.
Размышляя над вариантами решения всех этих проблем по очереди, и я провел первые дни пути.
Потом погода испортилась еще больше, и мы были вынуждены осесть на неопределенный срок в крошечном городишке, который вырос аккурат промеж обширных охотничьих угодий двух графств благодаря пролегавшему здесь торговому маршруту.
Затянувшаяся метель согнала на этот островок безопасности всех торговцев и путешественников, оказавшихся поблизости. Так что обе городские таверны были переполнены, и мне пришлось побегать, чтобы найти человека, готового сдать нашей компании комнату. Так мы всей толпой обосновались в крошечной, но зато теплой каморке в доме местного сапожника.
Жена его не была рада постояльцам, хотя мы неплохо платили. Одной из причин ее недовольства мог быть я — глядя на мою черную одежду и она сама, и сапожник приняли меня за палача, и я не стал их разубеждать.
Зато старшая дочь, сутулая девица с плохими зубами и голодным взглядом старалась всячески нам услужить. При встрече она неизменно краснела до корней волос и раздражающе хихикала, широко демонстрируя всю свою стоматологическую катастрофу. Причем своей эстетической атаке она почему-то подвергала только меня.
Нет ничего хуже, чем вынужденное бездействие, когда обстоятельства требуют спешить и мчать вперед во весь опор. На вторые сутки нашего невольного постоя мне хотелось выть на луну вместе с волками, ошалевшими от мороза и пурги. Бедняги завывали с таким отчаянием, что даже в доме сквозь поскуливание ветра были слышны их голоса. От волчьей песни неуютные сумерки за окном становились еще холодней, а будущее, которое и без того представлялось не слишком веселым, казалось беспросветным.
После ужина хозяин дома устроился на маленькой скамеечке возле самого очага и принялся набивать свою трубку — он тоже был курильщиком. Трое его младших мальчишек развлекались тем, что гоняли кошку. Старшая дочь села под лампу штопать белье, время от времени посматривая на меня и каждый раз заливаясь краской. Ника помогала хозяйке собирать посуду, Лилит неторопливо допивала свое пиво. Лидия вместо куклы баюкала полено, завернутое в тряпочку.
А Графыч с тоской в глазах смотрел в окно.
— Интересно, когда уже все это успокоится? — проговорил он со вздохом.
— Ты это… неправильный вопрос ставишь, — хриплым голосом отозвался сапожник, пожелтевшими пальцами приминая табак в глубокой чашке своей трубки. — Лучше спроси, какое лихо следом придет. Вот это дело будет.
— Опять свое завел, — недовольно взглянула на мужа хозяйка, громыхнув плошками. — Тебя послушать, так хоть ложись да помирай!
Сапожник покосился на жену.
— Ну, коль тебе так хочется — так иди ложись, я отговаривать не стану. Хоть на старости лет от твоей трескотни отдохну маленько. А я правду говорю!
Хозяйка всплеснула руками.
— Да что ж тебе все неймется? Сначала вон палача в дом впустил, — сердито кивнула она в мою сторону. — А теперь и вовсе…
— И что с того, что впустил? Палач тебе что, не человек, что ли? Пусть под снегом околевает⁈ — уже не на шутку разозлился сапожник. — Вот дура баба, примет больше бога боится. Иди сюда, палач! Покурим вместе. Пока время есть. Скоро у нас с тобой работы прибавится. Мне — сапоги для вояк шить, тебе — головы рубить…
Хозяйка всхлипнула.
— Что же ты все беду-то кличешь?.. — проговорила она.
— А чего тут кликать? И так ясно. Король умер! Значит, беда будет…
— Ну, беда-то ведь поправимая, — проговорил я, доставая из кармана портсигар. — Один умер — другого коронуют.
— «Другого»… А достанет ли сил у этого твоего «другого» непогоды усмирить? — взглянул на меня из-под мохнатых бровей сапожник. — Урожай защитить? Реки в руслах удержать? Старые люди вон говорят, что, когда предыдущий король отдал Аиду душу, два года бесновалась природа, — сапожник вдруг заговорил как-то по-особенному, размеренно и певуче, будто для рассказов о былом у него имелся отдельный голос. Даже дети отвлеклись от своих игр и, обернувшись, притихли. — Даже реки вспять потекли, — продолжал хозяин дома, выпуская из трубки колечки дыма. — и вода в них стала соленая. Вся рыба издохла, по берегам такая вонь стояла — подойти нельзя было. А потом вся эта скверна в колодцы просочилась, и началась холера и беспорядки — до тех пор, пока король не окреп и не смог взять свою землю в руки, как положено. Ну, чего так глядишь на меня удивленно? Не знал о таком?
— Не знал, — честно признался я.
— Прогрессивные ученые люди считают феномен нового короля суеверием, — негромко проговорил Графыч.
— Много они понимают, эти твои ученые, — все тем же тоном повествователя проговорил сапожник, разглядывая пламя в очаге. — Как по мне — отдать бы их всех, вон, приятелю твоему. На перевоспитание. Все учат, как хлеб сажать да детей рожать, будто без них никто не разберется. А главному молодых научить забывают…
— Главному — это чему? — спросил я, с интересом глядя на собеседника.
— Страху, конечно, — невозмутимо ответствовал сапожник.
— Отец!.. — смущенно воскликнула его дочь, будто он сказал что-то неприличное.
— Именно так, — зыркнул он на дочь, и та сразу опустила голову и принялась за шитье. — Страх — это великая сила. Она из скотины человека делает. Потерял человек страх перед законом — и все, нет человека. Есть тварь беззаконная. Потерял страх перед богом своим — и опять нет человека, есть трава полевая, которая не знает, зачем растет и ради чего умирает. Потерял страх перед старшими, перед мужем-женой — и все. Опять больше нет человека, потому как что за человек без семьи? Так, зверь-одиночка. Которому и терять нечего, и жить не для кого. Вот и получается, что страх — корень всему. А молодые сейчас этому разучились. В храмы мало кто из вас ходит. А те, что ходят, жрецов не слушают. Все больше сами говорят, выпрашивая милостей за подношения. Так и докатимся до того, что совсем страх потеряем. Сначала друг перед другом, потом перед королем и законом. А там, глядишь, и самих богов бояться разучимся. И тогда наступит великая тьма…
Графыч вдруг приподнялся со своего места и прильнул к окну, напряженно вглядываясь в темноту.
— Даня, кажется, к нам гость!..
И через мгновение в дверь раздался громкий стук.
Хозяйка, опасливо оглянувшись на мужа, вытерла руки о передник и отправилась открывать.
Сапожник мгновенно вышел из режима повествователя и хмуро заявил:
— Если это кто-то из ваших товарищей, имейте в виду: на постой никого больше не возьму!..