Нам с Берном выпала почетная должность запихивателей в портал связанного Та’ки, который вырывался и стонал, как самая последняя панда. Поэтому мы оказались замыкающими.
Шагнув в портал, я облегченно вздохнул. Неужели мы сумели выбраться из столицы? Счастье-то какое!..
А через мгновенье я с грохотом заземлился в вонючую жижу рядом с кучей соломы.
От женских криков у меня аж уши заложило. От топота копыт брызги чавкающей грязи летели в стороны.
— Выпустите нас! Выпустите! — кричали вразнобой сразу десятки женских голосов.
Подняв голову, я увидел, что мы приземлились у задней стенки огромного загона с кентаврами.
Того самого, на Арене, где мы уже как-то раз заземлялись с Киром благодаря промаху портального.
У них тут мёдом, что ли, намазано? Чего они все в конюшню-то промахиваются?
На Альбу было жалко смотреть — он растерянно хлопал глазами, стоя по колено в конском навозе.
— Ты же, вроде, говорил, что он ведет в старую ратушу? — проговорил я, поднимаясь с колен.
— Я же не знал, что на ее месте устроили конюшню, — растерянно проговорил Альба.
Глава 11Кони, люди и барон
Набрав в легкие побольше воздуха, я сложил руки рупором и громко крикнул:
— Эй ты, красивая!!!
И все кентаврихи, как одна, вдруг умолкли и обернулись.
Как говорится, сколько бы у женщины ни было ног, она всегда остается женщиной. Это я еще на Арахне в свое время проверил.
И когда они все озадаченно уставились на меня, я улыбнулся как можно очаровательней и спросил:
— А что происходит-то?
— Неужели мой всадничек пожаловал? — услышал я смутно знакомый голос, и в следующее мгновение увидел отделившуюся от табуна кобылицу. То есть девицу. Ту самую брюнетку, с которой мы так огненно проскакали заезд на выживание.
— Рад видеть, — сказал я. — Так что у вас здесь?
— Это ты!!! — раздался вдруг тоненький возглас, и другая хорошенькая девчонка на стройных копытах вдруг бросилась ко мне и крепко обняла.
Я не сразу вспомнил, что это — одна из тех отставших бедняжек, которых мы с Киром спасли. До тех пор, пока она не прошептала:
— Спасибо-спасибо-спасибо! Ты такое сделал, такое!..
Тут следом за ней подтянулись еще две красотки, и пока они нашептывали мне слова благодарности, Бобер проворчал:
— Вот как ему это удается? А? Так поглядишь — ну дурень жеж без царя в голове, а девчонки вечно на нем гирляндами висят. Даже вон лошади уже обнимать начали! А меня почему-то — никто!..
— Это все, потому что ты — Бобер, — глубокомысленно заявил Берн. — Вот был бы, скажем, капибарой — тогда другое дело.
— Поверьте, девочкам все равно, бобер или капибара, — своим томным контральто проговорила Кас с возвышенно-строгим выражением лица. — Куда важней размер некоторых нюансов…
Бобер вспыхнул.
— А с чего это ты взяла, что у меня нюанс маленький, а? Может, он меня по коленке бьет и в седле перевешивает⁈
Кассандра с укоряющим снисхождением взглянула на него.
— Вообще-то я про сердце говорила. Оно у Дани большое и горячее.
Все заржали. Я — тоже.
Хорошо, что они здесь. Вместе, как раньше.
Бобер покраснел. А Рыжий подбадривающе хлопнул приятеля по плечу и с хохотом добавил:
— А тебе, брат, с твоим избитым коленом срочно нужно или поджопник, или к бобрихе. Штоб укоротила избыточность нюанса. А то так и будут все девки в стороны разбегаться!
Новый взрыв хохота прозвучал так заразительно, что даже бледно-печальный Альба на мгновение улыбнулся уголком рта.
Просмеявшись, я мягко отстранил девочек.
— Так что сейчас в Шутихе?.. — спросил я.
Тут все барышни заговорили разом, пытаясь звучать громче своих подруг.
Минут пять собирая информацию в этом разрозненном потоке сведений и эмоций, я понял, что в загон вот уже сутки никто из обслуживающего персонала не заходил. Ни пищи, ни воды у кентавров не осталось, так что они все очень голодны и хотят пить.
— Мы зовем на помощь с самого утра, а нам будто в издевку какой-то идиот закинул охапку сена через забор! — возмущенно воскликнула рыжеволосая красавица, указав пальцем на небольшую кучку сушеной травы. — Совсем дурак!
— Ну, вообще-то он из лучших побуждений, — отозвался Шрам.
— А я не понял, — абсолютно на серьезных щах с недоумением проговорил Берн. — Что, слишком мало, что ли? Или в смысле из-за того, что в грязь?..
Майка громко залилась звонким, неудержимым хохотом.
А вот Берну было не до смеха.
На него с таким презрением уставились два десятка разъяренных женщин на четырех ногах, что мне его даже жалко стало.
— Сейчас мы узнаем, как ты сам его предпочитаешь, побольше или почище, — злобно прошипела на него моя бывшая напарница по гонкам. — А ну, девочки, давайте-ка угостим нежданного гостя!
Они толпой подхватили Берна за руки, за ноги, за одежду и поволокли к сену.
— А-аааа! — завопил тот, вырываясь. — Вы че взбеленились-то? Больно же! Щас как подпалю… начал он было угрожать, но вдруг непроизвольно задергался и неестественно, истерично захохотал: — Ахххахаха, щекотно!! Прекратиахххахах!..
— Эй, вы чего там задумали⁈ — возмутился Азра, пытаясь протолкнуться к Берну и прийти на выручку. Но тому уже запихивали в хохочущий рот сено.
— Да не дергайся ты, — насмешливо покосилась на магистра моя старая знакомая. — Они хоть и не травоядные, как предположил твой неосторожный друг, но к охоте не приспособлены.
Тут Берна и правда отпустили, со всех сторон накидывая ему предъявы, что, мол, они ему не коровы какие-то и вообще не жвачные животные, а кентавры, едрить! Высшая ступень копытных созданий!
— Тоже мне, ступень! — отплевывался тот. — Не баба, не лошадь. Ни поле не вспахать, ни…
Тут обступившие его четвероногие девицы та-аак на него уставились, будто и правда всерьез задумались, а не стать ли им на минуточку хищными.
Берн заткнулся, а я по-быстрому постарался переключить их внимание на более насущные вопросы.
— Бездушные, все-таки, твари ваши хозяева, — заявил я. И, приблизившись к запертым воротам загона и вынес их пинком, убрав заградительное начертание. Холодный воздух устремился в лицо, будто я окно открыл в запертую комнату.
По табуну пронесся восторженный вздох.
И тут из-за кучи соломы поднялось перепачканное, темное и многолапое существо. И монотонным голосом пробубнило:
— Эль. Темный эль!
Моя Арахна!
А я и забыл про нее…
Коняшки взвизгнули и с перепугу так ломанулись из загона, что чуть меня не уронили.
Когда мы вслед за ними вышли на ипподром и осмотрелись, то поняли, что вокруг ни души.
— Надо выбираться отсюда, — сказал Азра. — Идите-ка с Берном за медведем, а мы пока попробуем главный вход открыть.
— А чего снова мы-то? — возмутился мой напарник. — Он тяжелый, как мешок камней!
Но магистр был непреклонен.
— Тогда придумайте, как сделать так, чтобы он сам шел за вами, — Или очнулся уже, наконец. Чем таким, интересно, его в тюрьме опоили?..
— Его не опоили, — сказал я. — Просто Та’ки разделил свою сущность и оставил в панде только звериную часть.
— Вот хитрая жопа! — буркнул Берн — и тут же получил от Азры увесистую затрещину.
— А ну-ка слова подбирай! Ты о боге-покровителе нашей школы говоришь, между прочим. И какой бы хитрой жопой он не был, относиться к нему следует с должным уважением. Ясно?
Нам было ясно.
Потом Азра с прищуром посмотрел на меня. Даже мысль закралась, не собирается ли он выписать и мне какую-нибудь оплеуху, но вместо этого магистр спросил:
— Так это он обновил твое прикрытие? То-то я смотрю — внутри тебя ничего не разглядеть. Тьма сплошная.
На это я предпочел ответить многозначительной улыбкой. Потому что если во мне и царила непроглядная мгла, то уж точно не из-за зачарования Та’ки, об обновлении которого я вообще напрочь забыл. И никто не напомнил — видимо, потому что для этого не было видимой необходимости.
То, что выросло внутри меня, вполне могло самостоятельно позаботиться о своей конфиденциальности.
Между тем наш многоуважаемый покровитель сладко спал. Мы безуспешно тормошили его минут пять, пока я не призвал несколько стеблей дурмана.
В итоге Та’ки очнулся, зато я чуть не отрубился, потому что столько манипуляций с энергиями за один день способны подкосить кого угодно.
— Больше я сегодня ничего не смогу призвать, — пробормотал я, наблюдая, как панда довольно пожирает один из моих бесценных стеблей.
— Тогда беги впереди и прячь оставшееся от его наглой морды, — предложил Берн. — Надеюсь, наш магистр не скажет, что это слишком неуважительно по отношению к нашему божеству?
И тут меня осенило!
Конечно, панда — не свинья, дурман — не морковка, да и мы не в майнкрафте, но…
— Точно! Надо сделать удочку!..
Я отыскал в загоне лопату, вытащил черенок, привязал к нему веревку — и готово! Оставалось только свободный конец обвязать вокруг наживки — в моем случае, стебля дурмана, припрятав оставшиеся два про запас. И ву-а-ля!
Усевшись на нашу божественную панду верхом с удочкой в руках, я выехал из загона, как царь! Та’ки тянулся к стеблю, висящему на веревке буквально в метре от его пасти — и шустро перебирал лапами.
Нас встретили бурными аплодисментами. И угрозами донести на меня Та’ки, как только к звериной сущности присоединится человекоподобная.
Только Берн шутливо бубнил, что мне теперь и мягко, и тепло, и ногами идти не надо.
Так мы дружным табуном наконец-то оказались на улице города.
Здесь мало что изменилось с момента нашего последнего посещения. По крайней мере, никаких следов пожара или серьезных разрушений видно не было, не считая смятых шатров уличных торговцев и тонкого слоя невесомого, рыхлого снега, сбившегося по обочинам дорог, как тополиный пух.
При виде нашей безумной команды редкие прохожие бросились врассыпную и каждый заперся в своем доме.
— Уходить отсюда надо, — сделал вывод я.